Алексей Грушевский - Игра в Тарот
Тут самообладание покинуло председателя трибунала. По нему прошла судорога. На выпученные глаза навернулись слёзы. Было видно, что даже сейчас, через только лет, в эти благословенные времена порядка и всеобщего спокойствия в этом вечном Храме, он не в силах совладать с нахлынувшими на него образами измучившего его прошлого кошмара.
— Впервые я это восчувствовал, сидя в пятом часу утра ледяной зимней ночи на двух рюкзаках с разномастными книжками, греясь в подсобке на рабочем месте у приятеля (он работал там ночным сторожем, имея приварок с таких, как я, горемык, которым нужно было с рассвета «занять хорошее место») и думая о том, что мне не на что сегодня пожрать горячего (от чая меня уже тошнило). Во внутреннем кармане куртки у меня лежала стопка денег толщиной в два пальца — рублями, которые нужно было частично озеленить, частично рассчитаться с людЯми. Это были мои деньги, но мне и в голову не могло прийти взять оттуда хотя бы бумажку — ведь это были не те деньги, на которые кушают.
Толстенькое, маленькое, кругленькое тельце учителя задрожало от рыданий. Пытаясь скрыть предательские слёзы, он инстинктивно нагнулся и закрыл кругленькую мордочку пухленькими ручками. Отчего его кругленькая рыхлая тушка показалось, беззащитной. Трогательно беззащитной. И ужасно измученной этой самой, так называемой, свободой.
Послышался жуткий скрип, напоминающей рыдания. Николай вдруг понял, что на уходящих в ввысь террасах за этим судом наблюдают бесчисленные полчища буратин, которым стало очень жалко несчастного председателя, бывшего в том злосчастном кошмаре беззащитным интеллектуалом, мёрзнувшим в пять часов утра в продуваемой всеми ветрами подсобке и не способным пожрать даже пирожок с кошатенкой.
Ледяное дыхание безжалостной и всё убивающей свободы, казалось, пронеслось под безразмерным куполом Храма стабильности и порядка, пронзая его обитателей страхом и сомнением.
Но председатель невероятным усилием воли взял себя в руки и продолжил:
— Вообще. Существует множество определений свободы. Они возвышенны и духоподъёмны, но, как правило, неприменимы на практике (разве что с их помощью обманывать дурачков). Я не буду давать определения свободы, зато расскажу, в чём её меряют. Мера — дело серьёзное, тут уже начинается «твёрдое знание». Так вот, свобода — это расстояние от тебя до ближайшего начальника. В физическом или символическом пространстве, но лучше в физическом — так надёжнее. Когда начальство далеко — ты свободен. Когда близко — ну, сами знаете. А когда ты «сам себе хозяин», твоя свобода равна нулю. В этом случае свобода — рабство!
Дав небольшую паузу, наверное, чтобы слушатели смогли осмыслить это великое откровение, он продолжил:
— Таким образом, та свобода, соблазном которой смущает несчастных наш Враг, и не свобода то вообще. Это обман, мираж, происки демонов, как совершенно справедливо заметил мой коллега — председатель почтительно поклонился в сторону распухшей биомассы, которая как-то так скривилась, что показалось, что оно милостиво улыбнулось.
— Но тогда нам необходимо понять, что же есть истинная свобода. Свобода, которая бы не противоречила нам, а напротив логически вытекала из системы наших ценностей. Как сохранить свободу? Как сделать её максимальной? Ведь нашей задачей… является сохранение нашей свободы в её наиболее ценном и значимом аспекте — аспекте осведомленности о своих возможностях, обстоятельствах окружающего общества и действующих в нем правилах. Свобода, на наш взгляд, предполагает осведомленность. Условием же осведомленности является преемственность в социальных изменениях.
Но что даёт преемственность каких-либо изменений? Лишь твёрдость и незыблемость власти! А власть обожествлена культом нашего Храма! Следовательно условием существованием свободы является незыблемость и мощь нашего Храма. А что должно давать твёрдость, незыблемость и предсказуемость нашему Храму?
Председатель торжественно вытянулся, пристав на ципочках, и изрёк:
— Но это же теперь очевидно — культ, государственный культ нашего Храма! Разве одним из наиболее ценном и значимом аспектом любого культа не является информация о нём самом, его происхождении и его задачах? Любой культ — это постоянная трансляция составляющего его содержания его реципиентам. Следовательно, именно поэтому неизменный, принципиально не реформируемый, существующий в неизменной форме вечность государственный культ в отличие от реформы и революции, и является единственно возможной технологией свободы! Свобода, следовательно, есть поклонение государственному культу нашего Храма!
Со всех сторон раздался довольно громкий ритмичный скрип, отдалённо напоминающий хлопки. Довольный, раскрасневшийся толстячёк любезно поклонился, на все четыре стороны и с воодушевлением продолжил:
— Но наш Храм не только освобождает своего адепта, но и защищает его от страшнейших и неустранимых угроз. Первая угроза — как вам, наверное, уже ясно, это, остаться без государства, вне государственного культа, остаться вне благости нашего Храма, остаться наедине с собой, а, следовательно, неизбежно стать рабом самого себя — вот неустранимая угроза, всегда висящая над человеком! Вот она эта имманентная, всегда присутствующая, неустранимая опасность — возможность человеку стать самому себе хозяином!
Но есть и вторая угроза. Задумаемся, почему если человек останется наедине с самим с собой, то его воля неизбежно превратится в его злейшего врага и поработителя?
— Потому что всё, что может прийти к нему в голову приходит из вне, от бесов, от нашего Врага! Особенно если ему кажется, что он якобы нашёл что-то новое. Нет ничего нового! Всё это старые уловки врага нашего вечного Храма, врага веры, порядка, врага стабильности, который смущает нестойкие умы, насылая на них полчища бесов, принимающих форму крамольных мыслей, толкая несчастных на погибель, в море огня, гиену огненную — неожиданно пробулькала, спазматически несколько раз угрожающе раздувшись, биомасса.
— Вот именно! Угроза поработить самого себя, только стоит стать человеку самому себе хозяином, исходит от непрерывного нашествия демонов, полчищами которых атакует наш Храм стабильности и порядка наш вечный Враг. Как только адепт нашего храма выйдет за рамки его счастливых, известных, проверенных и тщательно отобранных снов и иллюзий, как неистовый Взрыв наполнит его своими новыми непредсказуемыми, неведомыми, но обязательно жестокими фантазиями, и тем навсегда поработит…
— Но ведь это же скучно! — перебил его Николай
— Так поймите, новое всегда хуже старого. Более того — нет ничего нового! Если что-то новое оказывается полезным и хорошим, то это обязательно забытое старое — очаровательно улыбнулся филосов.
— Но это же смерть. Если одно и то же повторяется вечно, то это же смерть! Зачем нужен мир если в нём невозможно ничего нового? Это же просто не интересно, такой мир скучен, такой мир не нужен…
— Ересь, ересь, ересь — забурлила биомасса. — Да, это смерть. Гибель и падение великой империи! Но вечная гибель и вечное падение великой империи. А нет свободнее нравов, а, значит, удовольствий и разврата изысканнее и утонченнее чем во время гибели и падения великой империи. Нет!
— Что это? Как это понимать? — Николай был в полном недоумении.
— Всё позволено. Вот например можно свою дочь е-х-ух-еха-хххх… — возбудившаяся биомасса, так активно булькала, что становилось трудно разобрать отдельные слова. — В другие времена позор, нельзя, всеобщее осуждение, плаха, эшафот, огонь костра. Ужас, ужас! А в эпоху гибели и падения великой империи, пожалуйста, свою дочь можно е-х-ух-еха-ххххх…и никто не осудит. Даже наоборот, заинтересуются, поддержат. Карьерный рост… Такие и нужны…Свобода! Уф-уфа-уфа-ааааа….
Сгусток протоплазмы закорчился и завибрировал необыкновенно активно, так что вместо слов послышался какой-то монотонный гул, с каждый минутой всё более и более высокого тона.
Председатель, резко отпрыгнул на другую сторону стола, подальше от этого члена трибунала, и быстро, явно спеша, продолжил:
— Порядок в нашем Храме предусматривает доступ к самым изысканным и чарующим снам, законсервированным в нём. Путешествие по ним — вечный праздник в мирах счастливых грёз. Это и есть рай. Мы предлагали Вам спасение, но Вы не захотели слиться с иллюзиями нашего Храма, чтобы начать вечное, пусть и повторяющееся, прекрасное и счастливейшее путешествие.
Председатель, вдруг неожиданно оборвал, чуть ли не на полуслове свою вдохновлённую речь, как-то испуганно сжался и стремительно закатился под стол, прихватив с собою клетку с осоловелой, после получения гонораров, птицей.
Причина столь странного его поведения была очевидной — сгусток бесформенной биомассы перестал напряжённо булькать и корчится в поисках формы, а вместо этого стал стремительно раздуваться, жутко треща.
