Питер Уоттс - Бетагемот
И сквозь все эти раны шли безумные уроки, бесконечные нелепые вопросы о хиральных катализаторах, гидроксильных медиаторах и кросс-нуклеотидном дуплексировании. За ошибочными ответами следовали наказания и ампутации, за верными — изнасилования, невыносимые, но на общем фоне казавшиеся передышкой.
Она понимала, что ей уже нечего терять.
Ахилл взял Таку за подбородок и приподнял лицо к свету.
— Доброе утро, Элис. Готова к уроку?
— Пошел ты, — прохрипела она.
Он поцеловал ее в губы:
— Только если справишься с тестом. Иначе, боюсь...
— Пошел ты... — приступ кашля скомкал эффект, но Така упрямо продолжала: — ...пошел ты со своими тестами. Мог бы прямо взять, чего тебе... надо — пока еще... можешь.
Он погладил ее по щеке:
— У нас маленький всплеск адреналина, а?
— Рано или поздно про тебя... узнают. И тогда они...
Он расхохотался:
— С чего ты взяла, что они еще не знают?
Она сглотнула и сказала себе: «Нет!»
Ахилл выпрямился, и голова у нее повисла.
— Откуда ты знаешь, что отсюда трансляция не идет по всему полушарию? Думаешь, мир поскупится принести мне твою голову на палочке за все добро, которое я ему сделал?
— Добро... — прошептала Така. Ей хотелось смеяться.
— Знаешь, сколько жизней я спасаю, когда отвлекаюсь от усилий дать тебе достойное образование? Тысячи. В неудачные дни. А конфетку вроде тебя получаю, может, раз в месяц. У того, кто меня вырубит, на руках окажется больше крови, чем у меня за всю жизнь.
Она покачала головой:
— Не... так.
— А как, конфетка?
— Все равно... скольких ты спасаешь. Не дает тебе права...
— Ух ты? Это уже не биология, верно? Скажи, есть ли предметы, в которых ты не тупее мешка с говном?
— Я права. Ты сам знаешь.
— Знаю! Думаешь, нам лучше вернуться к «добрым старым временам», когда всем заправляли корпы? Самая захудалая корпорация убивала людей больше, чем все сексуальные маньяки за всю историю человечества, ради паршивой нормы прибыли — и ВТО их за это награждала!
Он сплюнул: слюна легла на пол маленькой пенистой амебой.
— Всем плевать, моя сладенькая. А если кто озаботится, тебе будет еще хуже, потому что они поймут: я — перемена к лучшему!
— Ошибаешься, — выдавила она.
— Ого, — протянул Ахилл. — Нарушение субординации. Меня это возбуждает. Прошу прощения... — он отступил за колодку и плавно развернул аппарат так, что Така снова оказалась к нему лицом. В руках он держал пару зажимов-«крокодилов» — провода от них тянулись к розетке, замаскированной под глаза небесно-голубой рыбки.
— Вот что я тебе скажу, — предложил он. — Найди ошибку в моих доказательствах, и я ими не воспользуюсь.
— Врешь, — просипела она, — ты все равно...
«Нечего терять», — напомнила она себе.
— Ты думаешь, люди, увидев это, просто... просто отвернутся и уйдут, услышав, что «корпорации были хуже»? Думаешь... думаешь, люди логичны? Это у тебя... у тебя говно вместо мозгов. Плевать им на твои доказательства: как только увидят, они тебя на куски порвут. Тебе это только потому сходит рук, что...
«Вот оно что!» — поняла Така.
Что будет, если Бетагемот исчезнет? Что, если апокалипсис отложится, ситуация станет не такой отчаянной? Может, когда мир станет безопаснее, люди снова будут притворяться цивилизованными? Может быть, не станут так охотно поступаться «непозволительной роскошью» прав человека?
И тогда Ахилл Дежарден лишится неприкосновенности.
— Вот почему ты против Сеппуку, — прошептала она.
Ахилл свел «крокодилы», те заискрили.
— Прости? Что ты сказала?
— Какая же ты мразь. Тысячи, значит, спасаешь? Там люди пытаются спасти мир, а ты им мешаешь. Ты убиваешь миллиарды. Ты убиваешь всех. Лишь бы тебе все вот это сходило с рук.
Он пожал плечами:
— Ну, я пытался втолковать это Элис Первой. Тому, у кого украли совесть, порядочность дается с большим трудом.
— Ты проиграешь. Ты не правишь миром, ты заправляешь только... его небольшой частью. И не сумеешь остановить Сеппуку.
Ахилл задумчиво кивнул:
— Знаю. Но ты не ломай над этим свою хорошенькую головку. Я уже позаботился о пенсии, а у тебя другие заботы.
Он пригнул ей голову к колодке, вытянув шею, поцеловал в загривок.
— Вот, например, ты отстаешь по программе. Посмотрим... вчера, помнится, мы говорили о зарождении жизни. И о том, что кто-то может думать, будто Бетагемот возник на том же эволюционном древе, что и мы. Конечно, понадобились кое-какие усилия, и ты не сразу, но поняла, почему эти кое-кто — полные кретины. И почему же?..
Она не забыла. Пиранозильная РНК Бетагемота не способна к гибридизации с современными нуклеиновыми кислотами. Они никак не могли происходить друг от друга. Но сейчас даже все черти ада не заставили бы ее лаять по команде. Така стиснула зубы и молчала.
Его это, конечно, ничуть не волновало.
— Ну, что, тогда займемся повторением?
Колодка крутанулась, вернув ее в прежнюю позицию. Экзоскелет выгнул руки назад, развел ноги — она чувствовала, что сейчас сломается, как куриная «вилочка», попавшаяся влюбленным.
Она освободила помещение, вытолкнула сознание в идеальную пустоту между болью и надеждой, и Ахилл Дежарден перестал существовать. Далеко внизу, чуть ли не под водой, она ощущала дергающаяся в такт его фрикциям тело. Конечно, она не чувствовала его в себе — те тараны, которыми он прокладывал себе путь, лишили ее чувствительности. Таку это позабавило по причинам, которых она даже понять не смогла.
Она вспоминала, как Дэйв застал ее врасплох в патио. Вспоминала живой театр в Бостоне. Вспоминала четвертый день рождения Кристал.
Странные звуки из другого мира догнали ее: ритмичные звуки. Несколько забавные в подобной обстановке. Кто-то там внизу пел: простенький мотивчик фальшивил в такт судорогам ее далекого тела:
Сказал мудрец-ученый: на каждую блоху найдутся блошки-крошки, Но и на этих крошек Найдутся блошки тоже, И этому не видно конца...
Конечно, это задание. И в конце урока он устроит проверку.
Но проверки не случилось. Он вдруг остановился. Эякуляции не было — она достаточно познакомилась с его ритмом, чтобы знать наверняка. Он вышел из нее, бормоча что-то не дошедшее до ее безопасной зоны. Потом раздался стук от его поспешных шагов, и настала тишина, Така слышала только прерывистый звук ее дыхания.
Уэллетт осталась наедине с собственным телом, воспоминаниями и узором на кафельном полу. Ахилла что-то отвлекло. Может, кто-то позвонил в дверь. Может, в его голове завыл какой-то другой зверь.
Она сама в последние дни наслушалась звериного воя.
ОГНЕДЫШАЩИЕПо всем волнам шли рассказы о катастрофах. Электростатические генераторы от Галифакса до Хьюстона искрили и перегорали. Госпиталя в анклавах и фортах на самой границе с пустошами мигали и гасли. Откуда-то из-под Ньюарка сообщали об аварии на автоматическом заводе пластмасс; с острова Баффина — о неконтролируемом выбросе изотопов с крекинговой станции гелия-3. Как будто возродился стародавний Водоворот — во всей его всеохватности, но в сотни раз ядовитее.
«Лени» вышли на тропу войны — и вдруг начали объединяться в группы. Файерволлы на их пути рушились, экзорцистов мгновенно перемалывали в белый шум.
— В небоскреб Эдмонтона только что врезался подъемник, — сообщила Кларк. Лабин оглянулся на нее. Она постучала пальцем по наушнику, одолженному им для отлова закрытой болтовни в эфире. — Полгорода загорелось.
— Будем надеяться, наши будут благовоспитанней, — сказал Лабин.
«Теперь и это на моем счету», — подумала Лени и попыталась напомнить себе: в этот раз все иначе. Жизни, принесенные в жертву сейчас, будут возмещены тысячекратно. Это не Месть. Это Общее Благо во всем его величии.
Воспоминания теперь давались ей легко. И еще — они ее не мучили.
«Вот что получается, когда Лени начинает любить Лени!»
Они вышли на берег и сейчас стояли на краю полуразрушенной набережной в призрачном городе, название которого Лени не удосужилась узнать. Все утро они черными пустоглазыми пауками крались по огромной свалке ржавого металла: скопищу портовых кранов, автопогрузчиков, складов, сухих доков и прочих железных чудовищ начала тысячелетия. Даже при наилучших условиях радиопереговоры здесь шли с трудом, а сейчас прерывающиеся голоса в наушнике почти полностью заглушали помехи.
Ради того, собственно, все и затевалось.
Ржавый склад из листового железа одной стеной выходил к воде. На другой стороне к небу поднимались четыре башенных крана — словно строй шестидесятиметровых проволочных жирафов. Они вытягивали шеи к воде под углом в семьдесят градусов. С носа каждого свисал большой цепкий коготь, готовый подхватить груз, пропавший десятилетия назад.
