Сергей Снегов - В мире фантастики и приключений. Выпуск 8. Кольцо обратного времени. 1977 г.
— Имеете. И в первую очередь юридическое право отвечать за свои поступки.
— Какие же я совершила поступки, за которые должна отвечать?
— Вот это я и собираюсь выяснить.
Анна пытливо рассматривала лысого мужчину, в ней созрело убеждение, что вот сейчас от этого человека она узнает все то непонятное, что тяготило ее последнее время. Но тут она услышала за спиной шум открывшейся двери и чьи-то шаги. Она обернулась и увидела низкорослого немолодого человека в милицейской форме с полковничьими погонами, а за ним невозмутимого Глухова и растерянную Веру.
— Вы не имеете права, — сказал Глухов.
Анна поднялась навстречу вошедшим. Глухов и Вера подхватили Анну под руки и повели из кабинета. Лысый вопросительно посмотрел на полковника, но тот ничего не говорил. Тогда лысый уже с явным раздражением сказал:
— Не забывайте, что вы тоже находитесь под следствием.
Анна обернулась и поняла, что последние слова относились к Глухсву. Когда они проходили через приемную, Анна увидела Игоря и пожилую женщину. Игорь посмотрел на Анну вопросительно, а женщина обратилась к дежурному:
— Почему вы не берете ее под арест? Она же совершила преступление!
Глухов и Вера увлекли Анну из отделения, усадили в машину.
Когда они приехали в клинику, Глухов подал Анне руку и повел ее по лестнице с висячими ступенями. Проходя мимо комнаты, где Анна видела собаку-англичанку, она услышала тоскливый вой, переходящий в жалобное повизгивание.
— Почему ее мучают? — спросила Анна.
— Она сегодня сдохнет, — сказал Глухов и резко обернулся к Вере: — Оставь нас.
Вера остановилась. Некоторое время они смотрели друг другу в глаза, потом Вера повернулась и пошла в противоположную сторону, а Глухов повел Анну дальше.
— Я видела, как эта собака делала переводы из английского.
— Это можно сделать не только с собакой.
— И с человеком?
— Да, так.
— И тогда человека постигнет участь этой собаки?
— Нет. Мозг животного не выдерживает нагрузки абстрактных понятий, а человек выдержит любой комплекс информации. Ведь не умер же Соллертинский, знавший двадцать шесть языков.
Они поднялись по узкой винтовой лестнице и очутились в зале со стеклянным потолком. По обе стороны были расположены низкие пластмассовые двери, а посреди зала в окружении кадок с комнатными растениями стоял стол с приборными досками, за которым сидел мужчина в белом халате. Глухов обратился к нему:
— Мне нужна зеленая комната.
— Я не могу без разрешения главного.
— Мне только на локальный импульс.
Мужчина колебался.
— Это очень нужно, — сказал Глухов.
— А какое напряжение?
— Минимальное.
Мужчина облегченно вздохнул:
— Это еще ничего.
Он нажал одну из клавиш пульта. Над одной дверью зажглось зеленое табло. Глухов провел Анну в довольно тесное помещение с низким пультом и вертящимся табуретом. Раздвижная дверь. А дальше — еще одна комната без окон, с темно-зелеными стенами и таким же потолком, посреди кожаное кресло, а перед креслом желтоватый экран.
— Сядьте, — сказал Глухов. Анна села в кресло. — Вы хорошо знаете элегию Шуберта?
— Я ее много раз слышала.
Глухов включил невидимый звуковоспроизводящий аппарат, и Анна услышала знакомую музыку.
— Вы знаете стихи Тютчева "О, этот юг, о, эта Ницца…"?
— Наизусть не знаю, но слышала.
— А вы были в Ницце?
— Нет.
— А теперь делайте то, что я вам скажу. Вы поймете то, что хотите понять. Только будьте внимательны.
Он повесил поверх экрана гравюру с изображением северного озера и печальных сосен.
— Смотрите на эту гравюру. Внимательно. И ни о чем не думайте. Слушайте музыку.
Он вышел, Анна слышала, как за ним задвинулась дверь, и ей показалось, что она навсегда останется в этой комнате, отрезанной от всего мира. Но она подавила в себе это чувство и стала внимательно разглядывать висящую перед ней гравюру. На какое-то мгновение Анне показалось, что свет в камере стал меркнуть. Стены и потолок стали невидимыми. Казалось, она засыпает, она не противилась этому ощущению, помня, что Глухов обещал ей разъяснение всего непонятного. А потом свет вдруг стал ярче, и музыка прекратилась. Кончилась элегия Шуберта. Анна подумала, что войдет Глухов и заведет какую-нибудь другую музыку, но Глухов вошел и сказал:
— Все. Теперь вы видели Ниццу?
И тут Анна вспомнила, что месяц или два назад она видела теплое Средиземное море, пальмы на набережной, аллею кипарисов и здание, похожее на Царскосельский вокзал.
— Я видела Ниццу, только не знаю, как это случилось.
— Вы помните, что жили в Москве и Петербурге, однако помните, что видели Ниццу.
— Да. И море. И пальмы. И дом, похожий на вокзал.
— Это уже не Ницца. Это Монте-Карло. Это видел я. И я передал свои впечатления вашему сознанию.
— Значит, любые впечатления можно передать другому человеку?
— Да. Если хорошо их помнить.
— Значит, при помощи этого устройства можно внушить человеку все что угодно?
— Все что угодно.
— И можно внушить любой женщине, что она Анна Каренина?
— Любой женщине.
— А кто я на самом деле?
— Я не хочу вам этого сейчас говорить.
— Вы обещали.
— Я обещал, что вы все поймете, и вы, я вижу, поняли.
— Кроме самого главного: кто я?
— Вы это узнаете. Вы понимаете, что вы — исключение? Вы — первый человек в мире с полностью переделанной ассоциативной психикой.
— Кому я этим обязана?
— Узнаете позже. Вы должны предстать перед комиссией.
— Комиссией?
— Научной и следственной. И когда будет официально установлена ваша идентичность с героиней Толстого, вам можно будет узнать, кто вы на самом деле.
— При чем здесь комиссия? Как вы сказали? Научная и следственная? А зачем следствие?
— Вы это узнаете. До комиссии вы ничего не должны знать. Так будет лучше для всех нас. И в первую очередь для вас.
— Я хочу сейчас это узнать!
— Когда вы узнаете, вы сами скажете, что я был прав и что я не мог раньше времени ничего вам объяснить. Поверьте мне.
— Когда будет эта комиссия?
— Завтра. Вы должны подготовиться. Это все будет неприятно для вас, но это необходимо.
Председатель комиссии академик Туманский внушал своим видом почтение. Он живо напомнил Анне благообразных покровительственных высокопоставленных чиновников, и, хотя не носил бакенбардов, а был коротко острижен, что-то отдавало в нем милым девятнадцатым веком. В комиссии было человек тридцать. Здесь же были репортеры и несколько переводчиков.
— Как вы себя чувствуете, Анна Аркадьевна? — спросил Туманский.
— Хорошо, благодарю вас.
Все взоры были обращены на нее. Анна почувствовала неловкость и некоторую скованность. Она должна была утвердить себя, утвердить свой единственный мир, мир, созданный гением Толстого. Другого мира для нее не было.
— Вы хорошо помните свою жизнь? Можете ли вы утверждать, что пережили все то, что описано в этой книге? — И Туманский поднял со стола роман Толстого. — Мой вопрос может показаться нескромным, но это имеет огромное значение для вас и для всех присутствующих. И для всего мира. Вы понимаете? Для всего человечества.
— Да, понимаю. Я пережила все то, что написано в этой книге.
В большинстве своем комиссия состояла из мужчин. Глухов и Вера сидели отдельно в стороне. Анна понимала, что они волнуются, так как сами являются соучастниками ее странной судьбы. Самое же Анну больше всего беспокоило ожидание вопросов, касающихся интимной стороны ее жизни. Но вопросы, очевидно ранее составленные, ограничивались внешней стороной событий. Ее спрашивали о том, как выглядел в последний раз Степан Аркадьевич, при каких обстоятельствах она впервые увидела Кити и какое на ней было платье, чем были обиты стены гостиной княгини Бетси, какого цвета была обивка в ее коляске…
Потом пошли импровизированные вопросы. Присутствующие иностранные ученые задавали вопросы через переводчиков. Английские и немецкие переводы Анна на всякий случай выслушивала, а французам отвечала сразу же по-французски. Лысеющий француз спросил:
— Вы можете назвать тот день, когда вы почувствовали охлаждение Вронского?
Анна тотчас вспомнила тот день в спальне и папиросу, которую она раскурила от свечи. Алексей подал ей свечу, но она взяла у него подсвечник и сама прикурила. И все вдруг напряглось в Анне, она уже поновому увидела внимательно застывшие на ней взгляды и ответила по-французски:
— Я не буду отвечать на этот вопрос, — и машинально, тоже по-французски, обратилась к Туманскому: — Я могу требовать соблюдения приличий?
Академик Туманский наклонил голову к переводчику, бормочущему русский перевод. "Он не знает по-французски", — мелькнуло у нее в голове. Она вдруг осознала, что большинство русских ученых пользовались переводчиками. "Это не ученые, — подумала она. — Это интриганы. Меня разыгрывают". Надо было незамедлительно разоблачить этот фарс, интуиция подсказала Анне тактику нападения, и она в упор сказала Туманскому:
