Макс Сысоев - Странники
Удивительно, но я и это помнил.
Ты необычен. Ты из другого времени. Тебя можно сделать пророком, богом, учредить твой культ и подчинять с его помощью тупое рабочее быдло.
Я выругался и проклял всех на свете религиозных фанатиков.
— Послушай, Антон, — сказал я, мимоходом кинув в костёр «Бизнес в послевоенной России». — Люди и вправду всегда одинаковые. Почему бы твоим жрецам не найти первого попавшегося дурачка и не объявить пророком его?
— Ну нет, — Антон покачал головой, — в наше время у людей ещё сохранилась кое-какая честность. Солдатская честность, говорит Кузьма Николаевич. Может быть, потом, спустя два-три поколения они вновь станут лжецами, как эти чёртовы историки...
— Это меня не касается. Главное, поскорее отсюда убраться.
— Уберёмся, — заверил Антон. — Завтра, или, в крайнем случае, послезавтра. Кстати, я надеюсь, мы уйдём не одни?
— Что значит «не одни»?.. А, так ты про Катю!.. Гнусный донжуанчик!
— Про Катю. — На лице Антона расплылась блаженная улыбка, буквально вопиющая, что он давно не получал в челюсть. — И про эльфиечку. — Он гыгыкнул.
— Разумеется, Катя пойдёт с нами.
— А баба с уш...
Он осёкся и вперил взгляд в темноту за моей спиной.
— Я вам не помешаю? — спросил красивый голос, и волшебные эльфы Тоате де Даннан оказались на расстоянии вытянутой руки от меня.
— Присаживайся, Вельда, — ответил я, через силу обратившись к ней по имени. Если б я не обратился к ней по имени тогда, то не смог бы делать это всю оставшуюся жизнь.
Антон засуетился, забормотал что-то невнятное и, сославшись на необходимость помогать Элистеру в его нелёгком деле планирования завтрашнего дня, оставил нас в одиночестве.
Совсем не в том одиночестве, которое мне могло бы захотеться разбить.
***Вельда устроилась на траве, возле тележки с книгами, а я сидел напротив неё. Нас разделял костёр. Мы молчали, пока костёр не начал гаснуть. Тогда я сказал:
— Наверное, надо дожечь их.
Я не смог произнести «дожечь книги». Многое зависело от того, что я скажу в эти минуты, и нельзя было допускать, чтобы моя жизнь покатилась к чёрту из-за каких-то непродуманных слов и интонаций.
— Как ты относишься к тому, что здесь сжигают книги? — спросил я, пересев на тележку на место Антона.
Теперь Вельда находилась слева от меня — сидела, обхватив руками колени, — и тусклый свет пламени так освещал её худое лицо с высокими скулами и носом с горбинкой, что делал её похожей на ведьму. Эти глубокие тени на впалых щеках и под глазами — в них не было ни капли добра.
— Меня учили, что от прошлого надо избавляться, — ответила она.
— Меня тоже этому учили. Но я никогда не верил. А теперь, когда я сам стал ходячим прошлым, я и подавно не верю.
— Ты так говоришь, потому что ты из Города?
— Да. И нет. Я из города. Но не из того, о котором ты думаешь. Я из города, которого уже давно нет. Может быть, это звучит странно, но это правда.
— Это не странно, — сказала Вельда. — Я тоже родом из того места, которого давно нет. И многие сейчас могут так сказать о себе. Все мы бездомные бродяги.
— Пожалуй, — медленно произнёс я. — А откуда ты?
— Я родилась в домике. В маленьком домике посреди леса.
Я кинул в огонь «Смерть великих нарративов» Лиотара и посмотрел на Вельду. Я не знал, о чём говорить, и она не знала. Кажется, ей было всё равно о чём.
— Ты очень устала? — спросил я.
— Да. Но не от того, что произошло... недавно. Я устала от войны.
— Все устали, — проговорил я. — Никто не стесняется этого.
— Нет, — произнесла Вельда, не отводя взгляда от огня, который листал страницы сразу четырёх книг в мягкой обложке. — Я устала от другой войны. Эта война была всегда. То, что происходит сейчас, борьба всех против всех, — это всего лишь внешнее проявление. Это может быть, а может на время прекратиться. А война есть всегда. Она появилась вместе с людьми.
— С людьми? — переспросил я, потому что помнил: Вельда не человек.
— Я не знаю, как у других народов, — сказала Вельда, поняв моё сомнение, — я мало кого видела в жизни, помимо людей. Возможно, у них тоже так бывает. Но у людей всегда так.
— Не знаю, как тебе объяснить, — произнесла она. — Это очень сложно.
— Вот сейчас, — произнесла Вельда, — сейчас ты подумал, что я свысока смотрю на людей. Ты, пусть на секунду, но предположил, что я хочу тебя задеть и оскорбить твой род. Ты посмотрел на меня как на своего противника. И это и есть первая вспышка войны.
«Она ещё не опомнилась, — решил я. — Не понимает, что говорит». Но Вельда хорошо всё понимала. Лучше, чем кто бы то ни было. Она сама не осознавала величие той фундаментальной, но трудноуловимой мысли, к которой пришёл её разум. Она запуталась, показалась самой себе слишком грубой, смутилась и сказала так:
— Я не права. Конечно же, это ещё не война. Я сама ответила бы как ты. Но из-за таких ответов очень часто начинается война. Поэтому я и нагрубила тебе сегодня утром. Я боялась войны, которая могла начаться между нами. У меня совсем не осталось сил для неё.
— О какой войне ты говоришь, Вельда? Разве я не обещал стать твоим другом? Если ты так серьёзно относишься к словам, то почему не вспомнишь моё обещание?
— Я помню его. Но я боюсь, что не смогу объяснить тебе... Я и себе-то не могу связно объяснить это.
— Не надо этого бояться, — сказал я. — Скажи всё, что считаешь нужным. Пока что между нами никакой войны нет. Говори, а я буду слушать.
Собираясь с мыслями, Вельда наморщила нос.
— Любая война, — подбодрил её я, — любая война начинается от непонимания, а я сейчас пытаюсь тебя понять. Если у меня не получится понять тебя, я не стану тебя мучить. Послезавтра я возвращаюсь в свой клан, и ты меня больше никогда не увидишь.
Вельда вздохнула и, взглянув пару раз в мою сторону, произнесла:
— Об этой войне никто не догадывается. Я не знаю, как объяснить...
— Люди, — говорила Вельда, — люди постоянно думают, как бы не остаться в проигрыше... они просчитывают, пытаются угадать чужие мысли, предсказать чужие ходы... все пытаются ни от кого не зависеть, но сделать других зависимыми от себя... все, пусть иногда, но смотрят друг на друга как на соперников... Даже в самом пустячном разговоре люди стараются взять верх над тем, с кем разговаривают... Вот от какой войны я устала. Ты понимаешь?
— Это дано людям от природы, — сказал я. — Если не воевать, из тебя всё выжмут. Ты окажешься в самом низу, один и никому не нужный.
— Да, — произнесла Вельда. — Это так. Мы не нужны этому миру, и тем, кто здесь живёт. Нам надо силой или хитростью вырывать то, что нужно нам для жизни. Но у меня не осталось сил, чтобы воевать.
Она не врала. Первое же грубое слово легко бы её доломало.
— Я, — произнесла Вельда, — я могу понять, как можно воевать с врагами. Но почему друг с другом воюют люди, которые называют себя самыми близкими на свете? Почему детям постоянно приходится доказывать родителям, что они сами всё могут? А почему родители вечно должны демонстрировать, что они не старые и не немощные, и что их жизненный опыт чего-то стоит? Почему мужчинам и женщинам приходится сражаться за внимание друг друга даже после того, как они поклялись друг другу в верности? Почему один из товарищей пытается стать главнее другого и указывать ему, что и как делать? И почему люди уважают только тех, кто им не подчиняется, тех, кто с ними не согласен, — а если с ними согласиться, то они сочтут тебя проигравшим? Почему если пустить человека в сердце, он будет чувствовать себя победителем, а тебя — поверженным? Почему если кто-то узнает о твоих уязвимых местах, то обязательно будет давить на них? Почему так?
— Мне кажется, ты сгущаешь краски.
— Возможно, — произнесла Вельда. — Но скажи, права я хоть в чём-то? Есть это? Или я сошла с ума?
— Нет, Вельда, с тобой всё в порядке. Всё так и есть. Глупое обезьянье стремление доминировать над окружающими — к нему всё сводится, им всё мерится. Вообще всё — начиная от простого разговора и кончая ядерной войной. Мне это тоже не нравилось. Но я не могу представить, как может быть иначе. Как можно жить — и не воевать. Это слишком естественно.
— Это естественно, — согласилась Вельда. — Но не потому, что нужно нам, как воздух и вода. Это естественно только потому, что люди написали в глубокой древности черновик своих взаимоотношений, а переписать его набело сил у них не хватило.
Вельда сказала, что знает способ, как не воевать. Она открыла мне его. Надо, сказала она, делать только такие дела, от которых выигрывали бы все их участники. Там, где все побеждают, нет войны.
