Благодать - Пол Линч
Старик останавливает мула на горке. Она тянет руку, но сын глядит на нее и трясет головой. Она видит, до чего не сыты эти люди, но и не иззимованы, как большинство других. Она вытаскивает нож и машет им.
Ты глянь на это, говорит сын. Ты дура или как?
Колли шепчет, не отступай ни на дюйм.
Она стоит лицом к лицу с ними, смотрит, как отец тяжкой поступью обходит тележку кругом. Вскидывает руку, говорит, Патрик, оставь. Я сказал, а ну оставь. Лезет в угол тележки и тянет на себя мешок, извлекает пять кусков торфа, протягивает ей. Говорит, охрани тебя Господь.
Она хочет наорать на старика, нахер она, охрана Божья, когда ты сам себе везенье.
Колли говорит, падлы какие, нахер, пять кусков торфа всего дают.
Она зажимает нож в зубах и забирает торф, скряхтывает голос пониже.
Спичек дайте.
Загнанный в угол холод пробирается обратно в комнату. Она разглядывает сжавшийся огонь и подкидывает сырых дров.
Колли говорит, люди говорят, Бог всюду разом, но и лукавый тоже, и все знают, что лукавый – огонь, значит Бог – это лукавый, что и требовалось доказать.
Она пялится в огонь и вспоминает, как устремился он жить, и, может, Колли прав, может, огонь не умирает, потому что он разом и Бог, и лукавый, вечно выжидает в недрах воздуха в некой другой каморе бытия, выжидает, чтоб ринуться вперед и все зачернить голодом своим.
Она думает, ум у Барта сделался от горячки вертким. Эк отказался он лечь у огня, и его пришлось подтащить. Все злое, что он ей говорит. Его тихие шепотки. Мне снилось, что ты померла, и я порадовался. Мне снилось, что все мы померли. Мне снилось, помер весь мир и оттого все стало лучше.
Она говорит, нельзя быть мертвым и видеть при этом мир во сне.
Он шепчет, видеть во сне я могу что хочу. Любой в уме своем одинок. Все это греза. Я закрываю глаза, и ничего нет. Ничто не существует.
Она спрашивает его, что это значит, но он не отвечает.
Позднее он шепчет, даже псу достается благородная смерть, он уходит тихонько в поля.
Она раскладывает на огне сырые ветки, что угодно, чтоб он горел, но угли пробуют предложенное слабым языком и не голодны.
Проходит сколько-то там дней, и это сон, когда она в последний раз ела. Снег безмолвно несет по воющему ветру, тот книзу завьюживает. Все в ничто, думает она. Быть ничему, ничему поверх ничего.
Надо тебе попробовать поесть снега, говорит Колли, представить себе, что это другое.
Она думает, эк голод неспешно-крадучий, а потом прыгучий, как кот. Когтит тебе мысли, изгибается тебе в сон, возится неугомонно. Чуть погодя голод и холод становятся одной и той же притупленностью, их не различить. Они замедляют ум и смягчают тревогу о переменах, какие в ней происходят. Сутулость мыслей. Эта покалывающая немощь по всему телу.
Она теперь распознаёт тайну этого места. Почему другие ушли. Есть тут некая сила, что содержится в этой земле, она восстает и действует на мозг, делает тебя сонным, деревья нашептывают тебе свое безумие, и не ты станешь есть деревья, а деревья накормятся прахом твоих костей.
Проснись! Проснись! говорит Колли.
Руку у рта Барта она держит малость чересчур долго. Дыханье у него слабо, как мысль. Тяжко бредет она по снегу. Пусто небо, и поля пусты, и Колли желает знать, куда подевались все летучие псины. Говорит, уж если и есть на что полагаться в этом краю, так это на ворон. Камни у него наготове, но небо от них заперто. Она прилагает все силы, чтобы взобраться к грачевнику, отрясает с ветвей снег, ищет яйца во всяком брошенном гнезде.
Колли хочет знать, скоро ль помрет Барт. Свет в комнате хрупок, но его достаточно, чтобы увидеть, до чего распухли у него конечности. Слишком долго пролежал, свернувшись калачиком.
Случается, она смотрит на Барта и ей все равно, что с ним происходит.
Небо нисходит в лунную темь, она все идет и идет. Все плавает в снежно-синем свете. Она уже знает, что здесь бывала: дорога эдак вьется вокруг нахохленного холма с вопящим дубом и покойниками в поле под ним. Во тьме она слышит, что копатели все еще трудятся. Никогда не прекращают, думает она. Они трудятся день и ночь, но покойники всё прибывают. Она ловит себя на том, что идет к ним, поди знай, кто-то, глядишь, поможет. Тут ей приходит на ум, что эти копатели заняты своим делом в ночи, не слыхать ни телег, ни людских разговоров. Она кашляет, и копать перестают. Слышит шепоты, видит, как нечто призраком движется к ней, лицо человека проступает из лунной тьмы, человек сделан из одних лишь костей, словно одолжил тело у того, что таится в земле, принарядил это глазищами, из глотки доносится звериный звук, он отпугивает ее угрожающим жестом лопаты.
Она хромает прочь как можно скорее.
Колли говорит, что б человек ни нашел себе поесть, это его дело, человеку надо выжить любой ценой – кто мы такие, чтобы судить?
Рукою у Бартова рта она пробует его дыханье. Думает, он пытается что-то прошептать. Лишь его голос, шепот без тела. Что б там ни говорил он, ей не слыхать.
Тут говорит Колли, ты что там ешь, дай-ка мне.
Она пытается спрятать.
Сучка ты древоедка, говорит Колли.
Она прикидывает, когда мир отпал из ее мыслей. Если и есть теперь небо, оно не шире волоса, внепогодно, вневзорно. Мысли ее обмякают пред нею в молчанье. Взгляд сузился до неподвижности. Иногда она размышляет, что сталось с холодом, покинувшим ее кости. Она думает, Барт, быть может, уже мертв, а если и нет, он лишь помеха. Больше не проверяет его дыханье, хотя иногда ей кажется, что его ей все еще слышно.
Ей снится, что она стоит под деревом
