Андрей Зинчук - Общий район

— Ты устал? — спросила Ника.

— Нет, — ответил Лука, дотрагиваясь до ее виска: под пальцами билась тонкая нервная жилка. — У тебя грудь, как у девушки.

— Это парафин, — грустно призналась Ника. — Инъекция.

— Не делай больше этого, — попросил Лука.

— Я больше не буду, — пообещала Ника и потерлась виском о его плечо. Потом погладила ему лицо. Лука замычал.

— Что? — приподнялась она на локте.

— Губа, — признался он.

— Дай я посмотрю! — она залезла языком ему под верхнюю губу.

— М-м-м!.. Не здесь, нижняя. Нижняя разбита!

— Очень больно?

— Да как тебе сказать… Пожалуй, что нет.

Губа действительно больше не болела. Ничего больше не болело. Лука успокоился.

— А что это у тебя под глазом? Будто сосудик лопнул!.. — Ника погладила пальцем ему под глазом.

— Ника!

— Что?

— Поцелуй меня в глаз!

— Говорят, это нехорошо. Говорят, после этого ссорятся.

— А мы с тобой не будем. Мы не будем ссориться. Я тебя прошу… Понимаешь, я все время вижу какие-то пальцы…

— Где? Какие именно пальцы?

— Как только закрою глаза.

— Где ты их видишь?

— Вот тут, — Лука помахал рукой перед лицом.

— Ты перестал за собой следить, старичок! — грустно сказала Ника и двумя пальцами ущемила его кожу на подбородке. — Почему ты небрит?

— Не помню, — отозвался Лука.

“Чем же они отличаются? — думал Лука. — Эта и та — единственная? И если та — единственная, то кто же тогда эта? И зачем я с ней? И кто такой я? И кто она? Мы? Эта и та — единственная. И если та — единственная, то кто же тогда эта? И зачем она?” — Лука закрыл глаза. Появились пальцы.

— Ника, пальцы! — крикнул он.

Каждый раз, когда он был с любимой женщиной, он чувствовал себя маленьким и слабым. Для того чтобы ему помочь, не стоило труда сломать его или даже убить — он был слабый человек. И в то же самое время он был сильный человек — потому что для того, чтобы ему помочь, мало было его сломать, нужно было его убить. А теперь он и сам мог убить любого. Он вспомнил рецидивиста на площади: “Теперь ему у меня не отнять ни крошки славы!”. — И вдруг улыбнулся.

— Ты что? — спросила Ника.

— Знаешь, а ведь я тебя не люблю.

— Ну и что. Я тебя тоже.

— Я люблю другую.

— И я другого.

“Ну вот, — подумал он. — Она меня даже не любит. За это я должен… ее ненавидеть?”

— Ника, — позвал он.

— Да?

— Какой я?

— Ты?

— Каким ты меня видишь?

— Ты забавный! — она опять потерлась виском о его плечо.

— А у тебя до меня было много мужчин?

Она рассмеялась:

— Это профессиональная тайна.

— И все же…

— Зачем тебе? Ладно, ты из них — самый сильный.

— Это правда?

— Ага.

Он скосил вниз глаза и увидел, как от смеха заколыхался ее живот, и подумал: “Я опять ее хочу. Ее или все-таки ту, другую, единственную?”.

— Ника, я опять тебя хочу! — признался он.

— Я же не против! — она крепко обняла его за плечи. — Мне кажется, что после “этого” ты становишься человеком… Ну, все. Все. Засунул — и молчи.

У него мелькнула мысль, что, может быть, все то, что он сейчас делает и делал раньше, — это просто нелегкий путь к ней, к той, единственной, писавшей ему эти проклятые письма из “Общего района” для того, чтобы он… Мысль оборвалась и исчезла, растаяла без следа.

Однако сегодня после “этого” он ощущал усталость. Не многого, видать, “это” стоит: легкое головокружение, вызванное оттоком крови к половым органам, и слабость. И еще что-то неприятное, типично мужское: например, чувствуешь, что рядом с тобой лежит чье-то теплое и даже горячее тело, и в нем, как в огромном сосуде, что-то переливается и булькает. Вот где нужна любовь, вот она для чего — чтобы не замечать! Лука почувствовал приближение настоящего сна — первого за этот день. Ему показалось, что над его головой сомкнулась тонкая прозрачная пленка, и он соскользнул в другой мир, и, самое странное, он не удивлялся увиденному, более того — хорошо понимал, как все это называется и какое назначение имеют окружающие предметы. Он узнал самого себя в пронзительно-белой вышитой по вороту рубашке, лежащим со свечой в руках в задымленной избе под образами. Глаз он не открывал, но, тем не менее, мог отчетливо разглядеть происходящее: в его ногах приткнулся маленькой черный дьяк, над правой бровью у него была шишка. Дьяк теребил листы засаленной книги, и с ее страниц пылали золотом нимбы святых. Тут же порхал сладковатый запашок ладана. В щели потолка Лука разглядел таракана, высунувшего и спрятавшего мордочку, ус, однако, он оставил торчать наружу, наверное, как и Лука, ожидая, что будет дальше. Носом в угол колдовала полоумная старуха — мать Луки. На иссохшем ее заду висела юбка в умилительных полинялых цветах. А за окном, в мутном вареве света, копошилось зелеными ветками невысокое деревце… Во сне Лука видел все то, что крутили на районной лентопротяжке из истории “Общего района”. “Отходит”, — равнодушным и скучным голосом сказал дьяк и захлопнул книгу, чтобы Лука не успел прочесть то, что в ней было написано…

Бесшумно открылась входная дверь, заглянул мастер. Никого не обнаружив в прихожей, он подождал, пока глаза привыкнут к темноте, прислушался и тихо, как крыса, скользнул в комнату.

— Кто? — спросил из темноты Лука.

— Это я! — ответил мастер, включая свет: — Ах, вы не один!

Сверкнув белыми ягодицами, Лука загородил Нику:

— Что нужно?

— По делу.

— Я занят.

— Я могу подождать.

Лука встал и, не скрывая наготы, пошел на мастера.

— Я же сказал, что занят! — рявкнул он.

— Ну, чего вы? Чего?! — заскулил мастер. — Я же буквально на пару слов!

— Говори.

— Ну что “говори”? Что “говори”? Походил мимо, захотел поделиться новостью… Говорят, президента избрали. Если вам это интересно! — сказал мастер и пошел к двери.

— Стой! — рявкнул ему в спину Лука ставшим вдруг чужим голосом. — Как это было?

— Как обычно… Проголосовали, и все. Вы бы оделись.

Лука обернулся к Нике.

— Ну что? — спросила она.

— Сейчас он будет петь там, на площади, — добавил к уже сказанному мастер и махнул рукой в сторону окна.

И тут Луку будто током ударило: президент!

— Что случилось? — еще раз спросила Ника.

Лука не ответил, хмуро уставившись на мастера:

— Правда или, как всегда, наврали?

— Да вроде правда.

— Лука! — крикнула Ника. — Не ходи никуда!

— Помолчи, — попросил ее мастер. — Или ты Основного закона не знаешь?..

Лука присел на корточки, задумался. Со стороны, должно быть, это выглядело забавно: голый человек посередине абсолютно голой комнаты, погруженный в какие-то неразрешимые проблемы. Но он ничего не решал — все уже было давно решено. Теперь же он собирал последние крупинки страсти, завалявшейся по темным уголкам души, — острое, как лезвие бритвы, желание, какого он никогда не испытывал даже к женщине, вошло в него и отдалось сладкой дрожью в позвоночнике. Его миссия, предел его мечтаний, цель, к которой он шел через всю эту проклятую жизнь… Теперь она была понятна и ясна. Детство… полоумная мать… неудавшаяся любовь, несправедливо сосланная, попранная и потерявшаяся где-то в “Общем районе”… Лука вдруг расхохотался так страшно, что Нику едва не подбросило на месте: теперь это был уже не тот Лука, подследственный, не тот, что прятался за колоннами от надоевших служб, избивал рецидивиста, потел от страха, убегая на край района… Каким он мог быть, он показал только один раз — совсем недавно, с этой женщиной, с Никой. Теперь же он не принадлежал более ни Богу, ни Дьяволу, если бы они все еще существовали на свете, ни самому себе — лишь одной своей цели, одному своему нестерпимому желанию…

— А откуда ты мой адрес узнал? — спросил он у мастера и, видя, что тот замешкался с ответом, махнул рукой: — Проследил, наверное. — И еще раз махнул рукой: безразлично. — Одевайся, — сказал он Нике.

Та даже не пошевелилась.

— Ты идешь? — Лука заметно напрягся, почувствовав ее сопротивление.

И тут Нику словно прорвало:

— Ты животное. Ты мне противен!

— Одевайся и пойдем. Со мной и вот с этим!.. — Лука ткнул пальцем в мастера, стоящего в дверях: неожиданно ему захотелось получить еще одного свидетеля им задуманного.

С помертвевшими глазами Ника принялась одеваться. Делала она это медленно, неохотно. Лука стоял рядом и хмуро следил за ее действиями.

— Ты разве не можешь быстрее? — торопил он.

Наконец она собралась.

— Я ухожу, — сказала она.