Александр Житинский - Самарин
Они летели трое суток, питаясь бутербродами и разговаривая о жизни. Константин Саввич обнаружил у внуков суждения и характеры. Старший был актером и выдумщиком. Он часто менял курс ракеты, желая осмотреть тайные уголки Вселенной. Младший был в мать, а значит, и в Константина Саввича. Он непрерывно связывался с Центром, получал инструкции и следил за программой.
Луна надвинулась неожиданно, заслонив Вселенную огромным выпуклым боком. Юрка упоенно маневрировал, выбирал и не мог выбрать место для посадки. Снова подрались, помирились, выбрали место, стали садиться. Константин Саввич ощупал небритый подбородок, покрывшийся за три дня колючей щетиной. Он взглянул на свое отражение в иллюминаторе и заметил, что щетина седая. Это его расстроило. На Луну следовало бы высадиться молодым и бритым, но электробритву Константин Саввич забыл дома.
Они осуществили мягкую посадку и стали натягивать скафандры. Крутик не желал лезть в скафандр. Константин Саввич некстати вспомнил обед и слова Анастасии Федоровны. Все были взволнованы и суетились. Первым на Луну внуки решили выпустить Константина Саввича.
Константин Саввич открыл дверцу и осторожно ступил ногой в лунную пыль. И тут зазвенели в нем какие-то струны, запели, и Константин Саввич воскликнул про себя: «Дожил! Кажется, дожил! Подумать только!»
На Луне, на большом сером камне, сидел техник Мишустик Урванцев в фирменном скафандре с портативным магнитофоном через плечо. Поверхность Луны оглашалась скрипучей музыкой. Увидев Константина Саввича, Мишустик вскочил на ноги и большими плавными скачками удалился по неровному лунному полю.
За исключением Мишустика никого больше на Луне не оказалось.
Они погуляли час, испытывая нарастающую тоску по дому. В небе стояла голубая Земля, населенная, как знал Константин Саввич, несколькими миллиардами людей, из которых только немногие были ему знакомы. Константин Саввич смотрел на Землю и думал о непрерывно обновляемых людских оболочках, покрывающих ее. Оболочки отмирали и уходили в землю. Земной шар показался Константину Саввичу слоистым, как распил дерева или головка лука. Каждое поколение принадлежало своему слою. Глядя на внуков, бегающих по пыльной Луне, Константин Саввич догадался, что они будут отделены от него двумя или тремя слоями. И пока растут слои, Земля будет живой, выгодно отличаясь разнообразием от других небесных тел.
Константину Саввичу надоело на Луне.
– Ну, полетели обратно! Хотите? – спросил он внуков.
– Хотим, – вздохнули они.
– А почему? – поинтересовался Константин Саввич.
– Там интереснее, – ответил Юрка.
– На Земле мама, – сказал Витька.
Ответ Витьки больше понравился Константину Саввичу. Он поторопил внуков в ракету, сам закрыл дверцу и стартовал с Луны с чувством облегчения. По правде сказать, он устал от космических полетов. Глядя на приближающуюся Землю он тихонько насвистывал любимый марш «Мы рождены…» и вспоминал немногочисленные яркие картины своей прошлой жизни: голубятню, Самарино, ночи на Урале, когда восстанавливали вывезенный завод, парк Диснея в Америке, рождение Аллочки, лицо Насти, когда она выходила к нему из больничных дверей после операции, пустые, пахнущие краской помещения КБ в день сдачи его строителями… Теперь к этим картинам прибавилась еще одна: путешествие на Луну. «Мало жил! – рассерженно вспомнил цыганку Константин Саввич. – Жил все-таки, а не валял дурака!»
В иллюминаторе мелькнула темная полоска Уральского хребта. Константину Саввичу привиделась еще одна яркая картина его жизни, но он постарался отогнать ее. Он боялся вспоминать эту картину, потому что она до сих пор не вписывалась в его представление. Картина была связана с Уралом.
Они ввалились домой голодные, в лунной пыли, с образцами лунного грунта. Анастасия Федоровна тут же выгнала их отряхиваться на лестничную площадку.
– Обед уже остыл, – недовольно сказала она.
Константин Саввич постеснялся спросить, какой это был обед – новый или все еще тот, недельной давности. Юрка открыл дверь комнаты родителей, чтобы рапортовать о полете. В приоткрытую дверь Константин Саввич увидел Аллу, сидящую на диване рядом со странной женщиной в длинном желтом платье. У женщины были крупные черты лица и высокая, собранная в узел прическа. Женщина обнимала Аллу за плечи.
Увидев детей, женщина в желтом вскочила на ноги, оказавшись огромного роста. Она сграбастала Витьку и Юрку обеими руками и стала кружить их. Внуки весело орали. Константин Саввич ничего не понимал.
– Здравствуйте, Константин Саввич, – басом сказала женщина и сделала неловкий книксен с внуками на руках.
«Игорь!» – наконец-то догадался Константин Саввич и пробурчал:
– Здравствуй, здравствуй… Что за маскарад?
– Игорю дали главную роль! – сияя, объявила Алла.
– Женскую, – добавил Игорь, кокетливо подмигнув Константину Саввичу. Тот на всякий случай нахмурился, а женщина в желтом платье, стащив с себя парик, стала стучать им в грудь, причитая: – Ну, женщина она, женщина! Я, ей-богу, не виноват! Английская женщина из английской сказки! Положительная роль!
– Все-таки уже не заяц, – сказал Константин Саввич.
– Это прогресс, – серьезно сказал Юрка.
8. Командировка
Константин Саввич долго раздумывал, а потом все же взял мысленную командировку на Урал, в небольшой городок, где ему пришлось провести военные годы.
Он поехал поездом в нетопленном старом вагоне, набитом ящиками с приборами. Поезд двигался медленно, замирая на каждом полустанке. Константин Саввич разглядывал вспаханные под пар поля, схваченные инеем утренних заморозков, и одинокие деревни, не спеша проплывающие на горизонте. Когда он опускал вагонное стекло, глаза слезились от резкости осеннего воздуха.
Константин Саввич разглядывал свою землю.
Он понимал, что командировка эта, вероятно, последняя, а потому рассматривал пробегающие поля, леса и деревни пристально. Каждая деревня напоминала ему Самарино, а может быть, так и называлась.
Константин Саввич любил эту землю. Он любил ее так же, как то немногое на ней, к чему привязался душой за жизнь – жену, дочь, внуков и КБ, – без слов, пряча свои чувства. Константин Саввич не доверял словам о любви, взволнованным жестам и повышенным эмоциям. Даже теперь, наедине с собой, в холодном вагоне, он лишь подолгу стоял у окна без определенных мыслей, стараясь не допустить в душу умиления. Родина за окном выглядела сурово и четко, как черно-белое кино. Она не походила на размытую голубоватую картинку, которую он видел недавно из иллюминатора ракеты.
Все, что имело смысл для Константина Саввича, так или иначе связывалось с огромной ровной страной, которая особенно глубоко ощущалась ночами, когда мерцали во тьме дальние цепочки огней, а на станциях бегали по перрону ночные люди с мешками, торопясь уехать куда-то на край света.
Раздавался длинный, от Ленинграда до Урала, сверлящий сердце свисток, с шипением поворачивались колеса, и Константин Саввич ехал дальше, стараясь постигнуть, что же это такое – его страна, зачем она такая большая и так глубоко спрятана в сердце. Он вспоминал все привычные формулировки, сменявшие друг друга за долгую его жизнь, все лозунги, песни и марши и не находил их достаточными. Более того, многие из них показались ему теперь фальшивыми, объясняющими любовь на манер школьного учебника, по пунктам. Константин Саввич вдруг почувствовал необъяснимость этой любви, ее бессловесную и кровную природу. Надпись «Кипяток» у железного крана и беспомощное просительное лицо старушки с чугунком вареной картошки в руках.
Константин Саввич ехал на Урал долго и не мог понять, зачем едет.
Поезд пришел в городок ночью. Константин Саввич обмотал шарфом шею и вышел на привокзальную площадь. Он узнал пожарную каланчу и трасформаторную будку. Темные киоски, обступавшие площадь, были незнакомы Константину Саввичу. Он пересек площадь и пошел по кривой улице, поднимавшейся в гору. В начале улицы стояли два кирпичных дома с магазинами внизу, а дальше шли деревянные дома. Улица называлась уже по-другому, но дома были те же. Константин Саввич забыл, далеко ли от вокзала находится нужный ему дом. Он разглядывал дома на левой стороне, машинально считая их по пути.
Одиннадцатый дом был тот. В одном его окошке горел свет.
Константин Саввич не удивился этому, несмотря на то, что была глубокая ночь. Он приоткрыл калитку и вошел во двор. Здесь он остановился и огляделся. В темноте у сарая он различил груду дров, наколотых им вчера утром. Константин Саввич подошел к светящемуся окну и, приподнявшись на цыпочки, заглянул в него. В просвет между половинками занавески он увидел комнату с широким столом посредине. За столом сидел худой скуластый мужчина и ел щи. Напротив него, подперев щеки ладонями, сидела девушка лет девятнадцати в ситцевом платье с оборочками.
