Карен Томпсон Уокер - Век чудес
Средняя школа — настоящий век чудес, когда подростки вытягиваются за лето на пять-шесть сантиметров, у девчонок внезапно появляется грудь, а мальчишеские голоса ломаются, становясь то выше, то ниже. Это время, когда проявляются и исправляются первые недостатки внешности. Слабое зрение можно незаметно улучшить волшебными контактными линзами. Кривые зубы — выровнять брекетами. Пористую кожу — почистить лечебными косметическими средствами. Некоторые девочки превращаются в красавиц. Некоторые мальчики становятся высокими парнями. И только я по-прежнему выглядела ребенком.
Туман рассеялся. Над нами засияло ясное, чистое небо. Школьные флаги развевались на ветру.
Среди детей, толпившихся во дворе, родился очередной поражающий воображение слух. Обычно сарафанное радио трещало о незаконном снятии отпечатков пальцев у Дрю Костелло, акробатике языка Аманды Коэн, мешке марихуаны, обнаруженном в рюкзаке Стивена Галеты, или последующей жизни Стивена в исправительном лагере «Монт Куямака». И вдруг всю эту чепуху потеснила новая сплетня: в 1562 году ученый по имени Нострадамус предсказал, что конец света наступит именно сегодня.
— Страшно, да? — спросила Микаэла, слегка подтолкнув меня плечом.
Мне хотелось убежать и затеряться в толпе, но я боялась отходить от Микаэлы.
— Наверное, физик какой-нибудь был, — добавила она.
После инцидента на остановке растянутый край моей майки так и свисал с одной стороны.
— Ой, а где Ханна? — вдруг спохватилась Микаэла, оглядываясь по сторонам.
— В Юте. У них вся семья туда уехала, — ответила я, сделав над собой усилие.
Я представила, как десятки братьев и сестер ночуют в машинах в пустыне вокруг гигантского зернохранилища.
— Вот жуть. И типа навсегда?
— Думаю, да.
— Странно.
Потом Микаэла попросила списать домашку по истории.
— Я надеялась, что уроки отменят, вот ничего и не сделала, — объяснила она.
Я знала, что Микаэла давно махнула рукой на домашние задания. Теперь она пыталась овладеть другими навыками: осваивала искусство ухода за волосами и за кожей, а еще училась правильно держать сигарету. Да и техника рукоблудства девочкам не с рождения дается. Я всегда позволяла ей списать, стоило только попросить.
На естествознании мы мастерили новые солнечные часы на замену тем, которые сделали в первые дни учебного года. Я была счастлива, что в классе не оказалось ни одного свидетеля происшествия на остановке.
— Способность к адаптации — неотъемлемое свойство живой природы, — сказал мистер Дженсен, раздавая материал для новых солнечных часов и беспрестанно потирая руки. — Все это совершенно нормально.
Мы засовывали зубочистки в пирамидки из влажной глины. Хитрость состояла в том, чтобы придать палочке строго определенный наклон. Мы почти не сомневались, что наши часы будут показывать неправильное, ничему не соответствующее время.
— Подумайте о динозаврах, — продолжил учитель. — Они вымерли потому, что не сумели адаптироваться к изменениям окружающей среды.
Мистер Дженсен носил бороду, собирал волосы в конский хвост и любил цветные галстуки. В школу он приезжал на велосипеде. Ходили слухи, будто он готовит еду на горелке в закутке за классной комнатой, а ночует в спальном мешке под партой. На занятия он всегда приходил в грубых туристических ботинках. В общем, мистер Дженсен выглядел как человек, способный прожить в пустыне много месяцев, имея при себе лишь компас, перочинный нож и флягу воды.
— Хотя, конечно, мы далеко не динозавры, — добавил он, откашлявшись и снова потирая руки.
Уверена, он не хотел нас пугать. Но дети, вопреки здравому смыслу, как раз ничего и не боялись. Юный возраст вселял в нас уверенность в своей полной безопасности и отгонял страх.
Еще ходили слухи, что на самом деле мистер Дженсен миллионер, что он изобрел нечто важное для НАСА[2], а естествознание ведет исключительно из любви к преподаванию. В тот год он стал моим любимым учителем. И я знала, что тоже ему нравлюсь.
Мистер Дженсен сделал специальный почтовый ящик, чтобы мы могли опускать туда записки без подписей и спрашивать его обо всем на свете.
— Глупых вопросов не бывает, — говорил он, собирая наши листочки в усовершенствованную коробку из-под бумажных носовых платков.
Именно этой коробкой мы пользовались в тот день, когда мальчиков отделили от девочек, а потом пришла медсестра и стала рассказывать о том, что нас ожидает в скором времени.
— С вами произойдет нечто необыкновенное, — произнесла она медленно, словно гадалка, читающая по ладони. — Название этого явления имеет один корень с греческим словом «месяц», потому что случается оно ежемесячно, а механизм его действия напоминает лунный цикл.
Во время беседы Тэмми Смит и Мишель О'Коннор сели подальше от остальных, как бы намекая, что их тела уже настроились на луну.
Когда коробка наполнилась, мистер Дженсен опустил в нее руку и достал записку. Он аккуратно развернул бумажку: «Это правда, что какой-то ученый предсказал, что сегодня наступит конец света?»
— Нострадамус — не совсем ученый, — ответил мистер Дженсен. Видимо, гулявшие по школе слухи дошли и до него. — Что будет завтра, не знает никто, и уж тем более никто не знал этого пятьсот лет тому назад.
Прозвенел звонок, но мы остались сидеть в лаборатории. Сигнал к завтраку выбил нас из графика.
На улице сияло солнце. Его лучи лились сквозь окна, освещая ряды чистых мензурок и пробирок, и те сверкали на своих полках, словно бокалы для вина.
Мистер Дженсен вытянул из коробки новый вопрос. Кого-то интересовало, не вызвано ли замедление загрязнением окружающей среды.
— Мы пока не знаем, из-за чего оно происходит, — ответил учитель.
Кажется, вопрос расстроил его. Мистер Дженсен снял очки и вытер лоб тыльной стороной ладони. Он стоял рядом с аквариумом, который пустовал с сентября, когда очистительная система внезапно вышла из строя. Это случилось в выходные. Мы пришли в школу в понедельник и увидели, что на поверхности воды, словно осенние листья, плавают пять рыбок. Под чешуйками запеклась кровь. Вода, казавшаяся нам совершенно чистой, стала для них ядовитой.
— Человеческая деятельность нанесла серьезный ущерб планете, — сказал мистер Дженсен, и мы вернулись к своим солнечным часам. — Люди в ответе за глобальное потепление и истончение озонового слоя, а также за исчезновение тысяч видов растений и животных. Но пока рано утверждать, что в этих новых изменениях виноваты тоже мы.
Незадолго до конца урока мистер Дженсен внес уточнения в висевшую на стене карту Солнечной системы. Шесть метров черной оберточной бумаги изображали космос с Солнцем, восемью планетами и Луной из фольги. Разбросанные вокруг в произвольном порядке канцелярские кнопки всех цветов радуги обозначали еще не изученные светила. Имелось в виду, что их там еще тысячи. Может, даже миллионы. Меня до сих пор поражает, насколько мало мы знаем о Вселенной.
Рядом с Землей мистер Дженсен вместо пометки «24 часа» написал: «25 часов 37 минут». Правда, новые цифры он нанес уже на стикер, чтобы мы могли заменить его в случае необходимости.
Классы весь день оставались наполовину пустыми или наполовину полными — это уж как посмотреть. Десятки свободных парт и так и не проверенные списки присутствующих. Словно часть детей забрали на небеса, как того ждали некоторые христиане, а внизу остались лишь отпрыски ученых и атеистов.
Учителя просили нас не слушать новости во время занятий, но один мальчик принес с собой транзистор. Кроме того, почти все ходили в школу с мобильниками.
Повсюду на земле констатировали первые случаи недомоганий, связанные с изменением силы притяжения. Сотни людей страдали от тошноты и переутомления. Несколько детей отказались бежать кросс на физкультуре, жалуясь на резь в животе, головокружения и какие-то непонятные боли.
— Мы не можем справиться со слабостью! — говорили они.
Преподаватели старались не поддаваться панике, но вместо завтрака все они смотрели в учительской телевизор, и мы видели через окно их усталые глаза, насупленные брови и лица, на которых отчетливо проступал страх.
Мыс Сетом Морено встретились только на пятом уроке, математике. Он сидел прямо передо мной. Я каждый день ждала минуты, когда мы окажемся рядом. Я уже до мельчайших подробностей изучила его затылок, каждый завиток волос, форму ушей, линии острых и прямых скул. Мне нравилось, что даже в конце дня от него пахнет мылом.
Мы никогда не разговаривали. Я ни разу не произнесла его имя вслух, даже с Ханной.
— Колись уже, — часто шептала она мне в темной гостиной, пока мы устраивались в спальниках поудобнее. — Должен же быть кто-то!
Но я качала головой и шепотом врала, что мне никто не нравится.
