Анатолий Ириновский - Жребий
Потом они лежали, крепко обнявшись, и он думал о прожитом дне. Вообще, надо сказать, что ночь для Нетудыхина была временем думания. С чем это связано, не берусь судить. Надо спросить у психологов. Но так уж был устроен его организм.
Дома, у Захаровны, он обычно, ложась спать, клал рядом тетрадь и ручку. Если придумывалось что-то интересное, включал свет и не ленился записывать. Потом, утром, это могло оказаться чепухой. Или, наоборот, чем-то стоящим. Найденное углублялось или отвергалось.
Кока, счастливая и удовлетворенная, безмятежно спала у него на руке. Он ощу-щал теплоту ее расслабленного тела и сам блаженствовал от такой близости.
Дойдя до сегодняшней вечеринки, Нетудыхин вдруг почувствовал что-то в ней неладное. Сева пытался продемонстрировать свою эрудицию. Но получалось это как-то у него не совсем кстати.
Нетудыхин вспомнил о Фрейде. Жаль, что его нельзя взять на недельку-другую и основательно ознакомиться.
Потом он припомнил, что там, при осмотре шкафа, он наткнулся на комплект "Журнала невропатологии и психиатрии". А кто собственно Сева по специальности? Невропатолог? Психиатр? Мама моя родная, да ведь его же водили на домашний психи-атрический осмотр! Как же это он не допетрил сразу?
Теперь игра в шахматы и надуманный разговор о Гоголе приобретал иной смысл.
"Что же ты сотворила, Кокуня?! Зачем ты взяла на себя эту гнусную роль?"
Он осторожно освободился от ее прикосновения и скрестил руки у себя на груди. Сон улетучился. Раздражающе тикал на письменном столе будильник.
Неожиданно за окном замяукал кот. Кока вдруг открыла глаза и сказала:
— Тимошка просится. Надо пустить.
— Ни в коем случае! — сказал он.
— Перестань ты проявлять мальчишеское упрямство! — сказала она, вставая с по-стели.
— Я сейчас уйду! — угрожающе сказал он. — Или я — или он! Этому стукачу здесь места быть не может.
Кока, с растрепанными волосами, стояла около дивана и удивленно смотрела на него.
— Ты что это — серьезно?
— А какие здесь могут быть шутки? — жестко ответил он.
Кока решительно вышла в коридор и позвала кота. Тимошка стрелой прошмыгнул на кухню.
Нетудыхин резко поднялся и с той стремительностью, с какой он собирался, когда опаздывал на уроки, оделся. Выставил портфель к двери.
Вошла Кока — вся какая-то съежившаяся и посуровевшая.
Он спросил:
— Ты впустила?
— Да.
— Значит, я для тебя ничего не значу. Я ухожу.
Он взял портфель и направился к выходу.
— Тима! — крикнула она.
— Что? — остановился он.
— Ты дурак.
— Гениальная догадка. Но час назад ты думала обо мне совсем по-другому…
И вышел в ночь.
Она, растерянная, осталась стоять посередине комнаты…
Глава 29
Отъезд
Нелепо и глупо все это как-то получилось. Но тем не менее одна мысль, что он в чьем-то сознании будет означен как человек психически ненормальный, приводила его в состояние необъяснимой агрессии. Не было никакой гарантии, что КГБ не знает о его по-ездке в Рощинск. По крайней мере его сегодняшнее отсутствие там, на месте прожива-ния, несомненно замечено. Знают ли они о том, что он находится именно здесь, в Рощин-ске, трудно сказать. Какой-либо слежки за собой он не обнаружил. Но, но, но… Не надо забывать, с кем ты имеешь дело.
Было около часу ночи. На вокзале Нетудыхин поместил свой портфель в автома-тическую камеру хранения и еще раз справился о расписании. Последний поезд в его на-правлении ушел два часа тому назад. Следующий будет завтра, около шести вечера. Ему предстояло убить где-то уйму времени.
Зал ожидания оказался пуст. Десятка полтора людей, сидя и полулежа, мирно подремывали на деревянных лавках МПС. Это походило на Среднюю Азию, на какую-нибудь задрипанную станцию, где в жару — гробовая тишина, и люди дышат, как астма-тики, и лень даже отогнать надоедливую муху.
Он вышел на привокзальную площадь. Куда податься?
Когда-то, в конце сороковых годов, эта площадь служила местом для станционной толкучки. Теремки-киоски, вагоны-магазины роились здесь хаосом торговых точек. Те-перь весь этот самострой канул в небытие. Район выглядел незнакомым.
Со стороны города приезжих встречал большой, крытый тентом, летний павиль-он. Чуть левее его — располагался привокзальный сквер. А из-за сквера выкатывалась на площадь знаменитая улица Фейербаха. Кому и когда пришло в голову назвать улицу именем Фейербаха, Нетудыхин сам позднее удивлялся. И был ли это тот Фейербах, Люд-виг, или какой-нибудь другой, неизвестно. Старожилы утверждали, что народ ее так про-звал по имени торгаша, который держал здесь до революции бакалейную лавку. А вла-сти, вероятно, не вникали в суть дела и принимали бакалейщика Фейербаха Фейербахом тем — немецким философом и материалистом. Он там что-то когда-то написал — то ли против Бога, то ли против христианства. Но, говорят, был, как и мы, неверующим и до-саждал немцам своим воинственным атеизмом. Хотя в городе никто собственно книг Фейербаха не видел и не читал. Как бы то ни было, но улица Фейербаха существовала. А начало она свое брала в поселке исконно русского названия — в Нахаловке. Этот посе-лок в послевоенные годы был известен своей недоброй славой. В нем основали себе при-станище воры, проститутки, нищие — пугали Нахаловкой в городе детей.
Углубившись в сквер, Нетудыхин отыскал скамью и прилег на ней. Что собствен-но стряслось? Его предали? Да, вольно или невольно, но предали. Женщина, которую он много лет любил и лелеял в своей душе, вдруг усомнилась в его рассудке. Ну и что, про-изошла катастрофа, духовное банкротство? Но ведь она была его последним оплотом. С ней он связывал свое будущее, а теперь он должен отказаться от нее. Она заземленная реалистка. Все, что сверху, ей просто не дано. Она другая, вот в чем дело. А он ее выду-мал, как выдумывает писатель своего литературного героя. И влюбился в свою выдумку.
С ее утратой все нужно было начинать сначала. Западный вариант отпадал. Но не разрешив сегодняшнюю ситуацию с КГБ и Сатаной, он вообще не мог двигаться дальше. Эти два переплетенных между собой события, как два непосильных груза, висели на нем и сковывали его движение. Ключ к Сатане до сих пор не был найден. Зуев ждал от него звонка. Каждый день жизни увеличивал в Нетудыхине его внутреннее душевное напря-жение.
Ах, Кока, Кока!..
Я сжег свои мосты,
И отступать мне некуда.
И зачеркнул я жизнь,
Пережитую некогда.
А что там впереди,
Известно только Богу.
Хорошего не жду,
Жду трудную дорогу.
Как я безумно верил!
Как сладко мнилось мне!
И вот опять обманут,
И вновь не на коне.
Повержен идеал,
Разрушены мечты.
А за спиной одни —
Сожженные мосты.
На жизненной дороге
Сожженные мосты —
То памятники прошлому,
Надгробья и кресты.
Но все ж — тебе отпущено!
Но все ж — тебе дано!
Забудь, забудь прошедшее,
Оно ведь сожжено.
И пусть мосты разрушены,
И страшно не везет, -
Сомкни плотнее челюсти:
Один лишь путь — вперед!
Августовское ультрамариновое небо ярко вызвездилось. Время от времени вспы-хивали на нем и гасли проносившиеся метеоры. Там, во Вселенной, повинуясь небесным законам, шла своя жизнь. А тут, на Земле, в привокзальном сквере российского городка, мучился и изнемогал от неразрешимости нравственных проблем маленький человечек со странной фамилией Нетудыхин. Какие несопоставимые явления! Меж тем, в бесконеч-ном прошлом, они имели один и тот же источник возникновения…
Нетудыхин, перевернувшись на бок, подложил кулак под голову. Можно, конеч-но, пойти к Олегу и отоспаться до утра на раскладушке. Но начинать день с очередного похмелья у него не было никакого желания.
Интересно, в чьем ведении находится рощинская психбольница? Больница откры-та недавно и свозят в нее, по словам Олега, со всего Союза. Если Сева там работает, он может вполне оказаться осведомителем КГБ. Умный, общительный, хорошо играющий в шахматы осведомитель — очень естественно и вполне в нашем духе. Нетудыхин уже давно догадывался, что в поликлинику Кока заглядывала не больных своих ради, а чтобы договориться о вечерней встрече с Севой. С какой степенью откровения Сева был про-информирован Кокой? Была ли ему рассказана история с Сатаной?
Прогромыхивали на станции проходящие товарняки. Бубнило привокзальное ра-дио. Мучительной ночи не было конца…
Он проспал часа три, не больше. И даже не спал, а дремал, все время колеблясь между сном и бодрствованием. Мысль его временами пробивались через пелену устало-сти, он пытался ее запомнить, но как только он это делал, она распадалась, тухла и ус-кользала от него. Он что-то собирался сказать Коке, что-то существенное. И сказать оп-ределенными словами. И не помнил — ни этих слов, ни этой мысли. Кроме того, надо было сходить попрощаться с Олегом. И это тоже было существенным.
