Анатолий Ириновский - Жребий
Нетудыхин улыбался. Ай да баба Паша! Уникальный человек! Ведь на таких, как она, может, и держится земля.
В сарае заблеяла коза.
— Иду-иду-иду! — крикнула баба Паша.
Пора было собираться. Нетудыхину захотелось на прощанье сделать бабе Паше что-нибудь доброе. Но что — он не знал. Дать денег? Бабка капризная — может обидеть-ся. И вдруг он нашелся, сказал:
— Я вот вас о чем хочу попросить. Вы в церковь ходите?
— Ну а как же, Тимоша? Это же мое успокоение.
— Вот вам деньги, купите свечи и закажите поминание по моим родным, — ска-зал он, кладя на стол десятку. — Я вам буду очень благодарен.
— Зачем же так много? И пятерки хватит.
— Останется — закажите еще раз, позже. Я ведь вряд ли скоро буду в Рощинске.
— Исполню твою просьбу, Тимоша, исполню обязательно. Хорошая просьба, сы-новья, — сказала она и перекрестилась, поворачиваясь к иконе.
— Ну, я пошел, — сказал Нетудыхин.
— Иди, милай, иди, — сказала баба Паша. — И Бог тебе в помощь. Ой, забыла спросить: семья-то у тебя есть?
— Скоро будет.
— Ну и слава Богу! Ниче ты получился, нормальный. Сережке, по-моему, стыдно не было бы за тебя. Но коз забижать не смей!
Когда он вышел из ее комнатушки и, пересекая двор, оглянулся, баба Паша кре-стила его в спину. Нетудыхин помахал ей рукой.
На выходе со двора он разминулся с косоротым пьяным мужиком. Из Мониных кто-то, что ли?..
Он подождал, чтобы выяснить, в какую квартиру тот зайдет. И не ошибся: зашел мужик в бывшую квартиру Нетудыхиных.
Несмотря на всю мрачность услышанного, Нетудыхин, расставшись с бабой Па-шей, чувствовал себя так, словно с него сняли непосильный груз. Данное себе слово по-сетить родной двор было исполнено. Теперь он подумывал, что Бог, может быть, даже его уберег от участи дворовых пацанов. Не окажись он выброшенным волей судьбы из этого барачного братства, неизвестно еще, как могла повернуться бы его жизнь. Но жес-токая смерть отца и захват могилы матери в глубине души его отдавались возмущением: несправедливость, абсурд. Хотя, конечно, по-настоящему, он не считал, что Бог имел к этим делам какую-то непосредственную сопричастность.
Как-то по-хорошему, благодатно, подействовало на него восприятие смерти бабой Пашей. Она не восставала, не возмущалась человеческим уделом. И в этом, может, ска-зывалась ее мудрость.
От Коки, когда он вернулся, они пошли, по ее предложению, относить магнито-фон. "Яуза-5" — довольно увесистый чемоданообразный маг. Нетудыхин нес его по ро-щинским улицам и, в который уже раз, сожалел о том, что у него нет портативного маг-нитофона или диктофона. Разговор с бабой Пашей можно было бы записать. Поработать над записью основательно — и из нее мог бы получиться вполне стоящий рассказ.
Кока спросила его:
— Как там твои дворовые кореша?
— А я никого не видел, — ответил он.
— Как не видел? Они что, повыехали все?
— Нет. Я зашел к одному пожилому соседу, и он мне все рассказал о них.
— И ты ему поверил?
— Поверил, конечно. Почему бы нет?
— Соседские россказни редко бывают объективными.
— Кока, в 90 лет люди обычно говорят то, что думают.
— Ему 90 лет?!
— Может, чуть меньше, может, чуть больше — главное, что человек этот заслу-живает доверия.
Нетудыхин намеренно не называл имени бабы Паши. А она, Кока, интуитивно почувствовала, что между ними кто-то прошел. И оставил в душе Нетудыхина след. Воз-можно, этот 90-летний старик.
Вечерело. Над городом зависла перенакаленная духота. Временами, когда подду-вал легкий ветерок, возникало обманчивое ощущение надвигающейся грозы. И опять ве-терок затихал.
Хозяева магнитофона приняли их более чем благожелательно. На этот раз — по-знакомились поосновательней. Хозяин — рослый крепкий мужик с бородкой под Чехова и проглядывающей лысиной на макушке головы. Зовут его Севой — он так и представил-ся, — а хозяйку Ингой. Они коллеги Нели Львовны, муж и жена. Понятно.
О статусе Нетудыхина и Коки тактично было умолчено. Люди взрослые, и все все понимали.
Предложили попить кофе или чай. На выбор. Отличный бразильский кофе. Но можно начать и с другого, с традиционной русской рюмки. За знакомство. Всего по 20 граммов. Нет? Рюмка хорошей пшеничной водки никогда не повредит человеку. Воля ваша. Тогда коньяк… Сошлись на чае.
Судя по начинке квартиры, здесь была совершена попытка создать благоустроен-ное жилье. Обставлено было оно современной мебелью. В углу залы, на полированной тумбе, стоял телевизор — в те годы еще предмет роскоши. В нише мебельной стенки красовался первоклассный радиоприемник с дистанционным управлением, "Фестиваль". У окна располагался оригинальный шахматный столик.
Внимание Нетудыхина привлек шкаф, набитый снизу доверху книгами. Когда Се-ву позвали на кулинарный совет женщины, Нетудыхин подошел к шкафу и обозрел со-держимое. Русская классика, литература по медицине, полка журналов и старых книг. Это любопытно.
Нетудыхин снял с полки одну из них и удивился: З. Фрейд, "Введение в психоана-лиз". Нетудыхин бесчетно раз натыкался в литературе на это имя, но никогда не держал в руках работ самого Фрейда. Книга без твердого переплета, напечатана на грубой пожел-тевшей от времени бумаге. Но ведь когда издана — в 1922 году! В двух томах!
О психоанализе и Фрейде у Нетудыхина было весьма приблизительное представ-ление, точнее сказать — никакого. Так: знакомство по чужому цитированию и чужой оценке.
Он полистал книжку и понял, что смотреть ее нужно в другой обстановке. Жаль.
— Может, партейку в шахматы сыграем, пока женщины там готовят? — предло-жил Сева, входя в залу.
Нетудыхин колебнулся: не шахматное было у него сегодня настроение. Но чем-то же надо было заняться, и он согласился. Выпало ему играть черными.
Игра в шахматы — зеркало человеческого интеллекта. По игре можно определить многие качества партнера. Но когда противники играют впервые, возможности их только приоткрываются. Здесь перед партнерами стоит двойная задача: выяснить, на что спосо-бен противник, и, если обстоятельства складываются на доске для тебя благоприятно, выиграть партию.
Сева оказался напористым, даже нахрапистым, резким игроком. Было понятно, что игра в шахматы для него — дело привычное, и играет он, видимо, постоянно. Пер-вую партию Нетудыхин ему проиграл. Но Тимофей Сергеевич придерживался одного правила, которым он донимал в школе своего постоянного партнера Димку Прайса: мне не надо у тебя выигрывать — мне надо дождаться, когда ты сделаешь ошибку.
Играя белыми, Нетудыхин все-таки заловил своего нового знакомого на его аван-тюрности и довел партию до победного конца. Сева, разгоряченный таким оборотом, восстановил положение фигур на доске и пытался проанализировать ситуацию, с кото-рой начался его проигрыш. Однако тут вошли женщины и потребовали игру заканчивать.
Боевая ничья, в общем, удовлетворяла противоборствующие стороны. Хотя, как оказалось потом, обе партии были чистой победой Нетудыхина…
Стол женщины сервировали коньяком, плиточным шоколадом и горячим дымя-щимся кофе. Для Нетудыхина специально подали чай. Настоящий изыск, учитывая при-сутствие оригинальной фарфоровой посуды.
Возбужденный Сева предложил все же выпить за знакомство по рюмке коньяку. Нетудыхин уступил-таки.
Заговорили о нищете и бездуховности нашей жизни. В частности, в Рощинске. Отсутствие всякой культуры. Настоящий Окуров. Неудивительно, что народ так пьет.
С Горького перепрыгнули на Гоголя. Вот кто умел злорадно и мрачно смеяться. Правда, у него не живые люди, а какой-то паноптикум. Ненормальный писатель. Что значит ненормальный? Писатель, юродствующий во смехе. А разве можно смеяться нор-мально, по норме? В таком случае ненормальными нужно признать и Толстого, и Досто-евского. Они-то как раз выходили далеко за пределы нормы…
В общем, застолье получилось, как его потом оценил для себя Нетудыхин, какое-то чересчур умствующее. Однако вечер, проведенный в гостях, развеял их дневное на-строение.
Возвратились они уже затемно и собирались ложиться спать. Кока была в ударе. Что-то с ней произошло. Она льнула к Нетудыхину и искусно демонстрировала ему себя. И вывела-таки мужика из равновесия…
Потом они лежали, крепко обнявшись, и он думал о прожитом дне. Вообще, надо сказать, что ночь для Нетудыхина была временем думания. С чем это связано, не берусь судить. Надо спросить у психологов. Но так уж был устроен его организм.
Дома, у Захаровны, он обычно, ложась спать, клал рядом тетрадь и ручку. Если придумывалось что-то интересное, включал свет и не ленился записывать. Потом, утром, это могло оказаться чепухой. Или, наоборот, чем-то стоящим. Найденное углублялось или отвергалось.
Кока, счастливая и удовлетворенная, безмятежно спала у него на руке. Он ощу-щал теплоту ее расслабленного тела и сам блаженствовал от такой близости.
