Анастасия Баталова - Исполнитель желаний (СИ)

— По традиции, жрицы могут быть только музами… — произнесла она, голос её непривычно взволнованно звенел в полнейшей тишине, — но сегодня, пользуясь правами, которые мне даёт ночь моего последнего выбора, я буду петь… Тот, кому адресованы эти слова и ноты, всё поймёт…

Магатея умолкла, а затем, обведя взглядом публику, резво пробежалась по грифу тонкими пальцами. Энергично ударив другой рукой по струнам, она запела…

Музыка была удивительная, нежная и грустная, полная неописуемых, бормочущих, задыхающихся, тихо всхлипывающих гитарных переборов… Кирочка очень долго жалела потом, что ей не удалось запомнить ни одного куплета целиком, она уловила только общий смысл этой пронзительной исповеди, вплетённой в мелодию. Магатея пела о запоздалой пламенной любви немолодой уже женщины, стыдящейся своих чувств и не смеющей надеяться на взаимность со стороны совсем юного мужчины; верховная жрица разрывала чёрный тюль ночной тишины леса своим неожиданно высоким, трогательно срывающимся голосом; она пела о неизбывной болезненной женской мечте о любовном счастье, которую не в силах заставить померкнуть даже подступающая старость; отсветы пламени костра подрагивал в больших глазах жрицы словно непролитые слёзы; она пела о себе самой, о надежде на грани отчаяния, о сладостной тревоге перед долгожданным искуплением…

Чувственно и как-то даже безжалостно пела она… У некоторых слушателей к концу песни заблестели глаза. Обидно, что столь сильное по своему воздействию на души людей произведение невозможно было сохранить, увековечить, просто сняв ролик камерой на смартфоне… Кирочке в память запал только припев, который она потом долго повторяла, прислушиваясь снова и снова, вдумываясь, срастаясь с его смыслом…

В течении времени вечном и мудром -

вся радость и боль. Созревающий колос

склонился к земле, ты заметила утром

на гребне свой первый серебряный волос…

И не было б в этой находке печали,

и время тебя так бы не оскорбило,

когда бы все женские чувства молчали,

когда бы не встретила, не полюбила.

Последние аккорды мелодии пролились плавно и очень-очень грустно, стихая, музыка словно утекала, как жизнь, неотвратимо, по капле; эти звуки ещё несколько мгновений дрожали в ночном воздухе словно тонкие листья на ветру.

В наступившей тишине верховная жрица величественно поклонилась публике едва заметным кивком головы. Со всех сторон раздались громкие аплодисменты. Когда они схлынули, Магатея подошла к Эрмесу, сидящему на коленях в первом ряду.

Он смотрел на неё снизу вверх своими диковинно сияющими серебристыми глазами. Восхищенно. Благодарно…

— Идём, — сказала она повелительно, протянув ему свою твёрдую маленькую руку.

Смущённая и счастливая улыбка тронула красивые губы Эрмеса; лёгким движением он поднялся на ноги и смиренно последовал за нею, быстро идущей впереди, мимо остальных. Сидящие у костра молча провожали их печальными задумчивыми взглядами.

11

Асан и Аль-Мара сидели в темноте на толстом бревне, обозначающем границу лагеря; в вышине над ними чинно покачивались чёрные шапки сосен; несколько мелких звёзд среди ветвей теплились, словно невообразимо далёкие костры, неровным дрожащим светом.

— Жрицы отбывают с восходом солнца, — сказал юноша, — вас мы выведем к озеру ночью, так положено, необходимая предосторожность, во мраке сложнее запомнить дорогу…

Аль-Мара вздохнула.

— Ну что, будем прощаться?

Асан молчал, вращая на хрупком запястье свой гладкий прохладный браслет. Обоим было очевидно, что, скорее всего, им не суждено увидеться снова. И так же оба чувствовали, что между ними, если они расстанутся сейчас, останется недосказанность, незавершённость. Нужно было утолить ту трепетную тоску, то робкое искание, которые каждый из них находил в себе.

— Ты так и не сказал, для чего он тебе, — Аль-Мара придвинулась к Асану, и робко дотронулась пальцем до гладкой поверхности браслета.

— Ты разве ещё не догадалась? — спросил юноша; в темноте Аль-Мара не видела его лица; они намеренно ушли от костров, чтобы побыть наедине, но судя по голосу Асан был немного смущён. Аль-Мара не настаивала на ответе, она опять спросила про браслет просто чтобы что-то сказать, чтобы не молчать тягостно и многозначно, как всегда молчат при прощаниях.

До слуха молодых людей издалека, как будто откуда-то из параллельного пространства доносились гитарные аккорды, восхищённые возгласы, аплодисменты…

— Как же вы осенью, зимой? — спросила Аль-Мара, — в палатках же холодно и сыро?

— У нас есть утеплённое подземное зимовье, — прошептал Асан в самое ухо девушки, ненароком коснувшись щекой воздушного облака медно-рыжих волос, — был один умелец, инженер, он ухитрился даже провести туда электричество, эти линии, высоковольтки, тянутся на многие мили через лес…

— Вы сами выкопали землянки?

— Нет, конечно. Так случилось, что неподалеку здесь планировалось строительство трубопропровода, и экскаваторами были вырыты глубокие канавы; после того, как строительство заморозили, часть из них засыпали, но не все; под землянки мы использовали их.

— А где живут жрицы?

— Никто точно не знает; одни говорят, будто у них дома на колесах, микроавтобусы со всеми удобствами; другие — будто они обитают в заброшенном замке… Третьи вообще верят, что эти женщины спускаются с небес. Как ангелы. Жрицы — это тайна.

— Но ведь у всякой богини должен быть Храм?

— Не у этой. Она везде и всюду. Каждую весну Земля рождает траву и цветы; каждая жрица — сама является храмом своей богини, ибо храм Прорвы — есть женское чрево, дающее жизнь…

— А браслет, — добавил он несколько мгновений спустя, — символизирует дар мужчины великой Прорве за то, что в лице одной из своих дочерей, она распахивает перед ним двери священного Храма Вечной Жизни…

От большого костра по-прежнему доносились песни и голоса; но глухой шум мощных сосновых над головами казался громче, темнота отступала со всех сторон, во мху, возле самих ног Аль-Мары, словно осколок звезды, упавшая с неба искорка, зажегся огонёк светляка.

Совершенно новое, необыкновенно печальное и нежное чувство переполняло сердце девушки; ещё несколько дней назад она и представить себе не могла, что после всего случившегося тогда, в гавани, много лет назад, она сможет испытывать такое по отношению к юноше…

В шатрах лагеря начинали загораться ночники; отсюда, с небольшого холма, освещенные изнутри палатки казались светляками во мху.

Аль-Мара не понимала причин этой внезапной перемены в самой себе, она знала только, что теперь исцелена; толстые стволы могучих сосен, словно колонны древнего храма отступали со всех сторон юношу и девушку, сидящих в тишине; Аль-Марой овладела в этот миг такая горячая стихийная благодарность Асану, его робости, веснушкам, кривому зубу, который было иногда видно, когда он говорил или смеялся. Придвинувшись к юноше вплотную, она нашла на ощупь кисть его руки.

— Скажи, а могу я тоже побыть богиней, хотя бы недолго…

— Она везде и всюду, — прошептал Асан, и ликуя, и не веря себе, и падая жарким лицом в пропахшие лесом и костром рыжие облака.

12

В шатре, когда они остались совершенно одни, и в последний раз качнулась яркая входная занавеска, взбудоражив потоком воздуха пламя свечей, Магатея наконец повернулась к Эрмесу лицом. Они стояли так некоторое время — просто глядя друг на друга и не произнося ни слова.

— Время пришло, — она как будто с усилием нарушила это немного затянувшееся молчание, — ты здесь…

Эрмес ничего не ответил; он смиренно опустил взор и смотрел теперь не на возлюбленную, а прямо перед собою, на застланный мягким узорчатым ковром и усыпанный сухими розовыми лепестками пол. Порхающее пламя нескольких свечей освещало шатёр загадочно и нежно. По стенам, словно птицы, пролетали неуловимые полутени. Магатея шагнула к Эрмесу. Длинный подол платья потревожил лепестки на полу, с лёгким шорохом они немного переместились вслед за лёгкой тканью, увлекаемые ею. Наверное, именно они источали этот тонкий сладковатый аромат, что иногда накатывал волнами, стоило всколыхнуть тёплый воздух в шатре. Магатея взяла руку Эрмеса с браслетом, поглядела на него, насладилась игрой света на голубоватой гладкой поверхности шлифованного камня, потом чуть сдвинула браслет и нежно поцеловала то место, где он был, тонкую кожу запястья со сплетёнными ниточками бледно-синих вен.

— Берёг всё-таки, упрямец… Страшно подумать, скольким девушкам это стоило слёз, — с ласковой укоризной произнесла она, — я же никогда не хотела быть собакой на сене, я ведь говорила тебе много раз, что ты можешь быть свободен, и в любом случае я позову тебя, когда придёт время…

— Я помнил об этом, Мэг… Я помнил каждое твоё слово… — игравшие на лице юноши краски обретённой долгожданной радости и стыдливого предвкушения делали его ещё красивее, — я не мог, я хотел только тебя…