Надломленные. Хроники пикирующей Цивилизации - Кирилл Ляпунов
– Но замечали? Когда вы первый раз усомнились в себе? Так, по- серьезному? Настолько, что у вас испортилось настроение, захотелось себя жалеть и плакать одновременно. Можете вспомнить?
Клиентка на некоторое время задумалась.
– Не спешите. Я пока, с вашего позволения, кофе себе налью. Хорошо?
– Да, конечно.
Кузнецов быстро сбегал на кухню, где включил кофемашину. Пока механизм варил ему маленькую дозу крепкого эспрессо, психолог обменялся с женой парой реплик, прозвучавших явно не в пользу Натальи, для убедительности показав характерными знаками степень личной усталости от феминистки. Вернувшись обратно, он, естественно, натянул маску сочувственной любезности, удававшуюся ему лучше всех остальных.
– Ну, так как? Вспомнили?
– Да. Хотя это было и не очень приятно.
– Давайте все же постараемся поговорить об этом. Это очень важно.
– Понимаю. Ну что же. Думаю, история довольно банальна. Но требует небольшого экскурса. Ничего, если я при вас буду курить?
– Через монитор мне не мешает. Вы же вроде бросали?
– Ну да. И не один раз, – рассмеялась клиентка. – Так вот, – продолжила она, выпуская целый клуб пара из вейпа. – Все как у многих: родители поженились довольно рано, а когда я была совсем маленькой – лет семь, – они решились разбежаться, потому что поняли, что терпеть не могут друг друга. Естественно, мать не захотела оставаться одна… Но поскольку она в силу обстоятельств пропустила период свободной смены партнеров, ей пришлось наверстывать упущенное вместе со мной. А я, надо сказать, была довольно уверенной в себе девочкой. Потому что папа меня очень любил. И всегда называл принцессой. Но для многочисленных маменькиных ухажеров я была вовсе не принцессой, а прицепом. Мать поначалу старалась перебороть такое отношение ко мне, но через несколько лет борьбы сдалась.
– Каким образом?
– Классическим. Пыталась переломить меня через коленку. Но я не очень-то поддавалась. Пока не появился отчим, который нам обеим понравился. Поначалу. Внешне он был добрым и отзывчивым. А через некоторое время оказался педофилом.
– Какой ужас! Он к вам приставал?
– Не сразу, конечно. Подождал некоторое время. Огляделся. Дождался, пока мать в нем полностью растворится, а я немного подрасту. И когда мне исполнилось четырнадцать, показал себя во всей красе. Причем оказался очень хитрой тварью. Прикрывался напускной любовью, якобы отцовской. Любил сажать меня на колени, обнимал все время, гладил, значительно дольше, чем это было нужно. Но я тогда ничего не понимала. Пока мать как-то не уехала в командировку на пару дней, а эта скотина не нажрался до соплей и не попытался влезть ко мне в кровать.
Наташа замолчала, впав в ступор. Психолог не стал прерывать ее молчания, наблюдая. Молчала долго. Глаза ее постепенно наполнялись слезами, а тело начало раскачиваться из стороны в сторону, словно в каком-то мрачном, беззвучном танце. Выглядело это зловеще, и Кузнецов уже успел пожалеть о том, что вывел разговор на скользкую тему. С другой стороны, что он должен был делать?
Минут пять он наблюдал за безмолвной истерикой клиентки, а потом решился:
– Наташенька, ну что вы? Это было очень давно. Сейчас вам ничего не угрожает. Вы одна, в безопасности. И с вами надежный друг. Я обязательно помогу! Даже не сомневайтесь!
– Мозгами я все понимаю, Аркадий. Но каждый раз, когда вспоминаю этот эпизод из своего и без того несчастного детства, меня охватывает ужас. Мне эта сцена даже в кошмарах снилась довольно долго: как я просыпаюсь ночью от того, что на меня навалилось что-то тяжелое, как меня вдавливают в постель. Это безумно страшно – осознание собственного бессилия, какой-то никчемности, что ли. Хорошо, что я тем не менее до конца не потеряла самообладания и смогла закричать. Очень громко. Как будто меня режут. Он этого явно не ожидал. А поскольку у нас дома была очень большая слышимость – испугался. Знаете, такие старые дома, со стенами из дранки? Все соседские разговоры можно было на магнитофон записывать.
– Знаю. Сам в таком же жил.
– Ну вот. А поздно было. Кромешная ночь. Слышно было, как вода из крана подтекает. А тут истошный крик на всю Ивановскую. Соседи проснулись сразу. Дядя Саша стал в стену стучать и спрашивать, все ли у нас в порядке. Отчим сразу вскочил. Он был в одной майке с приспущенными трусами. Шепотом велел мне замолчать. И взгляд у него такой был, что я поняла, что если не заткнусь, то он меня сейчас задушит просто. Поэтому заткнулась немедленно, а соседу крикнула, что сон плохой приснился. Все успокоилось. Как бы… Но сами понимаете, что нормальной жизни после этого быть уже не могло.
– Надо думать.
– Товарищ превратился в монстра. Сразу после случившегося он как-то убедил меня ничего не рассказывать матери, а я, видимо, была так напугана, что согласилась. И в этом была моя ошибка. Потому что за малейшие проступки он стал меня шпынять. Но так, по-умному, типа воспитывал. А когда я в какой-то момент не выдержала и все-таки рассказала маме о том, что со мной чуть было не произошло, она мне попросту не поверила. И это было самое ужасное! Конечно, у нас с ней не было теплых отношений, но все-таки я была ее дочерью. Более того, выслушав, мать обвинила меня во вранье, а также в том, что я, видите ли, заглядываюсь на ее мужа. Хотя мне было-то всего пятнадцать! Мы с ней после этого месяц не разговаривали, а может, даже и больше. И я тогда решила, что как только представится возможность, то сразу же сбегу.
– А с отчимом как решили вопрос?
– Сказала, что написала заявление в милицию, которое туда сразу же попадет, если со мной хоть что-то случится. Дескать, оставила бумагу у подруги, которая должна будет отнести ее, если я вдруг не буду приходить в школу и не отвечать на звонки.
– Умно.
– Спасибо. С мозгами всегда было хорошо. Это одновременно и мой плюс, и минус. Ну а что было потом, вы знаете: в семнадцать поступила в вуз, специально в другом городе, чтобы жить в общаге и быть подальше от своей семейки. И не видела их, наверное, лет десять.
– Так долго? По телефону хотя бы общались?
– Так. Эпизодически. От дней рождения – к Новому году. Без особенной теплоты, прямо-таки скажем. Ну а как вы хотите? После такого предательства?
– Совсем-совсем не хотелось простить?
– Вначале об этом и речи идти не могло – такой степени была обида, а потом как-то втянулась, что ли. Просто перестала вспоминать и думать о том, что со мной произошло, и стало все равно. А параллельно
