Алексей Грушевский - Игра в Тарот

— Я пригласил тебя потому, что ты должен понять, что ты являешься, возможно, сам того не ведая, слепым орудием в руках наших врагов. Разорви с ними. Останься со своим народом и верой отцов, и мы простим тебя. Мы допускаем и прощаем заблуждения, но никогда не простим сознательной измены.

— О какой измене ты говоришь учитель? Я ищу истину, и я знаю истину! И всё что делаю я, я делаю ради Отца моего — господа нашего — по-мальчишески запальчиво ответил Еуша.

Анна глубоко и печально вздохнул.

— Есть черта, которую никто не должен переходить. Можно спорить о сущности нашего Бога, но ты связался с нашими исконными врагами, которые хотят погубить наш народ. Признайся в этом.

— Погубить наш народ? Насколько я понял, единственное, что хочет Пилат, это построить водопровод. Неужели вместе со свежей водой придёт наша погибель? — рассмеялся Еуша.

— Пилат никто, он глупый солдафон. Мы свергнем его, это вопрос лишь времени — ответил Анна.

— Вы свергните Пилата? Да как? — удивился Еуша.

— Ну что ж, давай, поговорим на чистоту — Анна придвинулся к Еуше. — Ты отсюда уйдёшь или раскаявшимся, став снова нашим, или на казнь, которой тебя придаст твой же прокуратор. Так что, как видишь, мне нечего бояться быть с тобой откровенным.

Анна замолчал, хитро улыбнувшись, видно смотря какой эффект произведут эти слова на Еушу. Затем продолжил:

— Пилат — солдафон, вояка. У него руки чешутся перебить побольше врагов. Это инстинкт, только так он ощущает себя настоящим победителем. Наши люди падки до самозваных пророков, типа тебя. Как-нибудь найдётся некто, кто соберёт большую толпу. Достаточно будет шепнуть Пилату, что это собрались бунтовщики, как он их, не думая, изрубит. Ну а после, останется пожаловаться наместнику в Сирию, на то, что он перебил кучу мирных верующих, и дни его прокураторства будут сочтены. Видишь как просто?

— И вы способны науськать его убить множество своих же единокровных братьев, чтобы от него избавиться? — Еуша был потрясён.

— Зачем же своих? Самаритяне вполне подойдут — ухмыльнулся Анна. — Так что Пилата мы обыграем, это вопрос лишь времени, дело не в нём.

— А в ком же? — спросил Еуша.

— В той ведьме, что стоит за ним! Вот кто по настоящему опасен! — благообразный облик Анны на мгновение исказила жуткая гримаса, в который была и злоба, и отчаянье, и страх.

— Неужели эта хрупкая женщина так страшна? — засмеялся Еуша.

— А-а-а, да ты её знаешь! Это признание дорогого стоит, вот откуда столько яду в тебе — протянул Анна, и тут же продолжил, резко подавшись вперёд, вперев в Еушу свои, вдруг ставшие безумными, глаза. — Да она страшна, Она очень страшна. Она многое знает о нас. Знает то, что должно быть навсегда забыто, стёрто из памяти. То, что уже забыто, похоронено навсегда. То, что не помнит уже практически никто, остались лишь немногие посвящённые. Она одна из них. Она из храма Тота.

Еуша похолодел, вспомнив рассыпающие папирусы на столе прокуратора. Как-то неожиданно тихо и хрипло он спросил:

— Значит это, правда?

— Что? — прошептал склонившийся к нему учёный старик.

— То, что исход было изгнанием больных и сумасшедших — едва слышно прохрипел Еуша.

— Да — почти неслышимым эхом прошелестел ответный вздох.

Еуша, словно задыхаясь, резко встал и сделал несколько быстрых шагов по комнате. Его сердце бешено колотилось, ком в горле душил его, невольно он дернул и разорвал впившийся в плоть как железный обруч ворот рубахи.

Анна неподвижно сидел, внимательно наблюдая за ним. Наконец когда Еуша немного успокоился и сел, сокрушённо согнувшись, мелко и нервно дрожа, он снова обратился к нему:

— Вижу, тебе не безразличен наш народ. Тебя трогает его былое бесславие. Уверен, ты всё сделаешь ради его грядущей славы.

— О какой славе ты говоришь? — горько отозвался Еуша.

— Наш Бог нам обещал власть над Миром и всеми народами. Разве ты это забыл?

— Власть над миром, над народами. Как мы достигнем её, если мы вымираем от болезней? Если мы больны со дня своего рождения. Разве больной и немощный может победить сильного и здорового?

Анна поднялся, сел рядом с Еушей и, обняв его, вдохнул ему прямо в уста:

— Да, может!

— Но как? — рыдал Еуша.

— А как мы завоевали эту землю? Легенды гласят, что стены рухнули перед нами. Но то легенды… Мы вышли больными из Египта. Сорок лет мы, вымирая, бродили по пустыни. Жрецы думали, что мы все останемся там. Но все мы не умерли, некоторые выжили. Скитаясь по пустыне, мы встретили в ней множество малых народов. Все они, встретившись с нами, начинали болеть и умирать, а немногие выжившие потом присоединялись к нам. Ведь их племена были уничтожены. Куда им было идти? Так что, в конце концов, несмотря на мор, нас стало немногим меньше чем в начале. В какой-то момент смерть остановилась. Мы больше не вымирали как прежде. И тогда, те, кто остался, пошли на эту землю. Мы не штурмовали стены и города. У нас не было ни оружия, ни воинов. Мы только встали вокруг них своими таборами, и внутри огородившихся от нас стен начался мор. Вот как упали стены! Видишь, наш Бог очистил для нас эту землю, как и обещал. Он, насылая на нас болезнь, оказывает нам милостыню. Закаляет нас, делает сильнее. Не бани и гимнасии, а грязь и язвы творят нашу мощь. Вобрав болезнь в себя, честно отдав Господу его долю, мы получаем оружие, перед которым никто не устоит. Никакая армия, никакое царство. Придёт время и он очистит для нас всю землю. Они, изнеженные в своих банях, начнут умирать, а мы уже отдавшие дань его гневу, останемся, забирать их землю и порабощать немногих выживших.

— Наш Бог — болезнь! — прошептал потрясённый Еуша.

Он вспомнил намёки колдуньи, и его пронзила отчаянье и боль. Он невольно застонал, закрыл глаза и опустил голову, охватив её своими руками.

— Да — отозвался уста в уста Анна. — Надо болеть и умирать, болеть и умирать, при этом, плодясь быстрее, чем наш Бог забирает свою плату грешными жизнями за нашу грядущую славу.

Дыхание старого Анны коснулось Еуши. Оно было зловонным. Еуша, инстинктивно вздрогнув, приоткрыл глаза, и увидал прямо перед собой, почти прикоснувшиеся к нему, лицо старого священника, тяжело дышащее ему прямо в рот. И всё на нём покрывали язвы. Мелкие сочащиеся гноем фурункулы, причудливыми россыпями покрывающее губы, нёбо, нос, щёки, лоб…. Обильная седая борода и волосы прикрывали их, так что издали они были лишь едва заметны, но вплотную, было отчётливо видно, что старик весь, как трухлявый пень, проеден неизлечимой порчей. Еуша резко отодвинулся, вскочив и отпрыгнув в самый дальний угол комнаты.

Изъеденный язвами старик, распахнул одежды, показывая свою гниющую плоть, после чего рассмеялся:

— Что, не хочешь, или не можешь меня исцелить? Как только я услышал про твои фокусы с исцелениями, я сразу понял — рано или поздно ты придёшь к римлянам с их банями и водопроводами. Ты выучил книги, научился их толковать, спорить, играть словами, жонглировать софизмами, но ты так и не понял суть нашего Бога. Ты был слеп! Я сейчас открываю тебе глаза. Впусти его в себя, и всё станет просто и понятно. Живи с ним, умирай с ним, и когда он соберёт достаточно жизней, чтобы насытиться, он отблагодарит нас за эту долгую жатву, отдав оставшимся ему верным народу весь Мир, как некогда отдал эту обильную землю.

Еуша не знал что ответить, что делать, словно парализованный он стоял перед Анной, погружаясь в какой-то морок ужаса и безнадёжности. Гниющий старик перестал хохотать, встал, подошёл к Еуше, и, гладя ему в глаза, горячо заговорил:

— Скажи, признайся, что тебя надоумил прокуратор, верней даже не он, а египетская ведьма, овладевшая им. Ну, разве это не так? Ведь это он послал тебя чинить беспорядки в Храме в канун пейсаха. И мы обвиним его перед императором в преступном вмешательстве в наши внутренние дела веры. И нам не надо будет платить жизнями за его смещение. Тогда мы простим тебя. За тобой есть община. У тебя есть сторонники. Ты смело и изобретательно спорил и бунтовал против всего клира в самом Храме. Это запоминается. Хоть ты и проиграл, но ты стал ещё опасней. Ты должен понять — если ты не согласишься быть с нами, мы не выпустим тебя живым. Соглашайся! Мы простим. Введём тебя, а потом, так уж и быть, ещё пару ессеев в синедрион. Пора приучить вашу банду. Ты станешь признанным учителем веры. Один из немногих посвящённых в тайну.

— Я не сделаю это — вдруг, тихо, и, как показалось, неожиданно для самого себя ответил Еуша.

— Но почему? — старик был потрясён.

— Я не сделаю это. Я дал ему слово — громче и твёрже повторил Еуша.

— Слово? Кому? Иноверцу? Ты спятил! Ты будешь держать слово перед чужаком и иноверцем? Зачем? Мы предлагаем тебе сделку — смерть или должность в синедрионе, А он, пойми, уже ничего не сможет тебе предложить. Мы заставим, его казнить тебя. Подумай.