Алексей Грушевский - Игра в Тарот
Пилат небрежно их просмотрел, после чего передал секретарю.
— Как тебя зовут? — спросил он Еушу.
— Еуша.
— Откуда ты?
— Из Назарета.
— А, галилеянин! — Пилат рассмеялся. — Провинция пророков и мятежников. Так ты хотел разрушить храм?
— Я хотел принести туда истину — ответил Еуша.
— Но тут пишут, что ты там устроил драку и даже кого-то побил, это так? — улыбнулся прокуратор.
— Я выгнал торговцев и менял. Скоту, сору и деньгам не место в доме чистоты и истины — ответил Еуша.
— Это наши обычаи. В Храме идёт торговля. Так было всегда — встрял Каиафа.
Пилат, усмехнувшись, что-то шепнул ближайшему к нему чиновнику, и тот через мгновение достал какой-то свиток.
— Циркуляр номер 1986 — торжественно сообщил Пилат. — В нём выдвигаются требования власти Рима, в моём лице, обеспечить санитарное состояние мест скопления верующих, путём выноса торговли скотом на площадки за городскую территорию. Почему вы не выполнили это предписание?
— Речь идёт сейчас не об этом! — вспылил Каиафа, но тут же взял себя в руки и продолжил:
— Мы не можем выполнить это распоряжение, из-за отсутствия средств и пригодной для организации нового торга территории. Но он хотел разрушить Храм, и прилюдно призывал совершить это преступление, это запротоколировано.
— Ты хотел разрушить Храм, ты призывал это сделать? — спросил Пилат.
— Я говорил, что если Храм стоит не на истине, то он рухнет — кротко ответил Еуша.
— Наверное, ваши… хронисты его не так поняли — Пилат улыбкой полной скорбного сожаления улыбнулся Каиафе.
— Он лжёц! — закричал Каиафа. — Какое он имеет отношение к истине? Он еретик, соблазнитель народа, отец лжи!
— Что ты по этому поводу думаешь? — Прокуратор улыбнулся Еуши.
— Он лжёц! — театрально закатив глаза, прокричал Еуша. — Какое он имеет отношение к истине? Он еретик, соблазнитель народа, отец лжи!
Римляне засмеялись. Наконец прокуратор, театрально вытирая слёзы, обратился к Еуше:
— А что есть Истина?
— Я есть Истина — ответил он, не обращая внимания на крики протеста первосвященника.
— Понимаете, мы римляне, в отличие от вас, не ищем истину, мы ищем власть, а власть — это закон — твёрдо сказал прокуратор, глядя в глаза Каиафы. — Поэтому я не вижу вины в этом человеке. Если он называет себя истиной, то и пусть. Это его дело. Римской власти, в моём лице, до этого нет никакого интереса.
— Но он называл себя мессией, а, значит, претендовал на власть. Он называл себя Царём Иудейским — кипятился Каиафа.
— На самом деле? Какой негодяй! — прикрыв глаза от подступившего луча быстро поднимающегося солнца, прокуратор глянул на Каиафу. — Ну, тогда пусть идёт к Ироду. На мою же власть он не посягал? Значит, возможный единственный потерпевший — Ирод, пусть он и решает.
Пилат обернулся к писцам и объявил:
— Запишите, что я не нашёл в нём вины, и так как обвиняемый из Галилеи, области находящейся в юрисдикции царя Ирода, я направляю его к нему, для принятия законного решения. Одну копию в архив, другую послать к Ироду, вместе с обвиняемым.
Два подошедших легионера освободили Еушу от верёвок и, встав по бокам, рассекая покорно расступавшуюся перед ними толпу, шипящих от злобы, раввинов и, открыто негодующих верующих, повели к дворцу Ирода.
Утренняя тишина ушла вместе с растворившимся от солнечного жара туманом.
Чарующего покоя и умиротворения пригрезившегося Еуше в наполненной светом утренней свежести, когда его вели через мост, не было и в помине. Грязный и низкий город кипел, словно, растревоженный улей. И его сегодня сотрясали не обычные страсти, порождённые обычной ежедневной суетой, сейчас его лихорадило от ненависти. Пока Еушу неспешно вели, вокруг вскипали злобные толпы фанатиков, грозящих его растерзать, и, наверное, его уже бы закидали камнями, если бы не заступничество двух римлян по бокам. Было видно, как многочисленные раввины и храмовые служки лихорадочно носятся вокруг, театрально рвя свои, обильно смазанные жиром ухоженные, пейсы, баламутя и подстрекая народ. Всюду, то там то здесь они собирали кружки, бились в истерике, что-то истошно, исходя слюной, голося, после чего, совсем ещё недавно мирные горожане с криками возмущения, забыв свои мирские дела, набрасывались с проклятиями на Еушу. Так что за ним шла с каждой минутой всё возрастающая толпа, поносящая его и требующая предать смерти.
Так, что к дворцу Ирода Еуша, зажатый между двумя обнажившим мечи легионерам, уже шёл через узкий коридор жаждущей его разодрать, изрыгающей плевки и проклятия, возбуждённой толпы.
Встревоженный, похожим на шторм, шумом от беснующейся толпы, Ирод, в окружении по-восточному безмерно увешенных золотом и каменьями своих жён и наложниц, два раза прочитал посланный прокуратором свиток, каждый раз после прочтения недоумённо разглядывая Еушу.
— Прокуратор, не нашёл в нём вины? — наконец спросил он римских солдат.
— Да, не нашёл, Царь — ответили они.
— И он послал ко мне?
— Да — римляне недоумённо переглянулись.
Ирод тяжко вздохнул и принялся читать свиток третий раз. Наконец, ему это надоело, и он обратился к Еуше:
— Это ты устроил недавнюю бучу в Храме?
— Я выгнал торговцев и менял, так как в Храме истины их не должно быть — ответил Еуша.
— Где ты тут нашёл истину? — тяжко вздохнул Царь. — А, Иоанн, это не твой ли
родственник?
— Да, казнённый тобой, Иоанн мой родственник и учитель — ответил Еуша.
— Научил он тебя, однако! Семейка, панимаешь… Это что у вас семейный бизнес на Храм нападать? Пошёл по стопам дяди? Вот сейчас как казню тебя, и будешь знать, разбойная морда — тяжко вздохнув, Ирод, ещё раз глянул на свиток, видно именно туда, где была зафиксирована резолюция Пилата.
— Ты тут, говорят, называешь себя Царём Иудейским, это как, прикажешь, понимать?
— Я есмь Царь, и царство моё, не от мира сего. Моё Царство — Царство Истины.
— Это как? — на лице Ирода впервые появился интерес. — А что есть Истина?
— Я есть Истина! — гордо ответил Еуша.
— А, понятно, сумасшедший — Ирод рассмеялся, вместе со своими женщинами, мелодично зазвеневшими драгоценностями на своих жирных телесах. — Очередная жертва зубрежки торы. И сколько их ещё ешивы наплодят? Мда-а, мракобесие есть мракобесие….
— Ну, если ты истина, то тебе место в Храме. Уж где не хватает истины, так это в синедрионе — продолжал хохотать Ирод. — Иди обратно к раввинам. Пусть себе судят истину. Нет, постой. Истина должна быть в белых одеждах и лавровом венке.
Ирод хлопнул в ладоши, и приказал слугам обмыть, надушить благовониями и переодеть Еушу в тунику из драгоценнейшего тончайшего шёлка, смеясь и радуясь своей остроумной шутке.
Наверное, если бы не дюжина солдат, добавленная Иродом, благоухающего Еушу точно бы растерзали на обратном пути. Ощетинившись сталью, маленький отряд едва двигался через море безумствующих фанатиков, готовых, казалось, ещё чуть-чуть нахлынуть своей плотью на остриё мечей только бы погубить, пусть ценой своей жизни, ненавистного им еретика.
Неожиданно из боковой улицы выскочил римский вестовой, куда-то спешащий прочь из города. Толпа, увидев его, набросилась на несчастного, мгновенно стащив с коня и растерзав, раньше, чем, ведущие Еушу конвоиры, смогли сделать шаг в его сторону, чтобы прийти на помощь.
За спинами безумствующих тщедушных фанатиков, способных лишь бессильно лязгать зубами и старательно плеваться в его сторону, Еуша видел, что появились группки крепких ребят с увесистыми дубинами и пращами. Время от времени к строю плотно окруживших его воинов припадали завёрнутые в тряпки с ног до головы гибкие мужчины, в которых угадывались сикарии. Словно прилипнув, они внимательно и терпеливо ждали, когда, благодаря оплошности, появиться просвет между воинами, дающий им шанс на бросок с кинжалом.
Когда подошли к резиденции прокуратора, она утопала в море беснующихся людей. Но самое интересное было то, что вокруг окружающих дворец стен безумцы складировали множество вязанок хвороста, пропитанного маслом, так что, судя по всему, намерения их были весьма серьёзными.
Прокуратор всё так же уверенно восседал на своём мраморном троне в окружение чиновников и секретарей. Только цепь легионеров перед ведущим к нему ступеням стала двойной, а толпа фанатиков перед ней выросла и уплотнилась, как казалось, раза в четыре.
Пилат медленно прочитал вердикт Иуды, потом показал на Еушу, стоящего в белоснежной тунике и увенчанного лавровым венком, и произнёс:
— Царь не нашёл в нём вины пред собой. Царь отдаёт в его в руки суда синедриона, как исключительного органа, в чьём ведение находятся вопросы веры.
Каифа, коротко посовещавшись с окружившим его собранием раввинов, поднялся на ступени и сказал, дерзко глядя в глаза прокуратору:
