Сергей Снегов - Диктатор

— Мы очень секретные, о нас не сообщают, — разъяснил Бертольд Швурц.

— Мы очень важные, — дополнил Бертольд Козюра. — В смысле перспектив наших исследований.

— Нас создал маршал Комлин, — продолжал Швурц. — Он считал, что наш успех может изменить весь ход истории. Мы тоже так считаем.

— Нас финансирует полковник Прищепа, — дополнил Козюра. — Он уверен, что наша работа оправдает любые затраты. Мы с ним согласны.

— Очень рады ввести вас в курс наших великих открытий, — это сказал Бертольд Швурц.

— Счастливы не откладывать этого дела, — возгласил Бертольд Козюра.

— Начинайте вы, — предложил я Швурцу. — Ядрофизик, не ошибаюсь?

— Да, физика ядра. Новая наука, у нас о ней еще никто не знает. Кроме нас двоих, конечно.

— Никто не знает у нас? Где же тогда знают?

— Об этом скажет мой друг Козюра, он хорошо изучил запределье нашего мира. Начать ему?

— Я уже сказал — начинайте вы.

Кроме имен, у обоих физиков было еще одно общее свойство — и оно первое привлекало глаз: ни одна волосинка не омрачала их сияющих черепов, даже цвет кожи на головах был одинаков — голубовато-желтоватый, резко отличный от розоватости лбов и щек. В остальном оба физика были люди как люди: один непомерно высок и худ, другой столь же непомерно низок и толст, один длинно- и узкорук, другой короткорук и широкопал.

— Осмелюсь доложить, генерал, — излагал толстый ядрофизик, — что на нашей планете основной источник энергии — молекулярные превращения. Вот, например, энерговода: натуральная вода, только переменившая свою структуру. В энерговоде молекулы вползают одна в другую — и обычная вода превращается в сгущенную, а освобождаясь от неестественного сгущения, выдает накопленную в ней энергию. Это, конечно, отличный энергетический материал, но мы открыли тысячекратно мощнейший источник энергии. Не уродовать молекулы сжатием, а дробить либо начисто уничтожать ядра их атомов. И тогда исчезающее ядро превращается в энергогенератор. Если бы, генерал, вас самого… нет, лучше вашего охранника, либо моего друга Бертольда, либо даже меня самого, готов и на такое самопожертвование… Короче, если бы вдруг разбрызгать ядра всех атомов одного человеческого тела, то чудовищный взрыв даже нашу славную столицу Адан, огромный город, мгновенно превратил бы в шар огня, в гору пепла, в ураган раскаленной плазмы.

— Очаровательная перспектива! А если бы всех жителей Адана?..

— О, еще восхитительней! Погибла бы вся планета, все стало бы на ней пламенем, испепеляющим сиянием… Вспыхнула бы новая звезда! И если наша работа завершится удачно, такой эксперимент…

— Надеюсь, удачи у вас не будет! Мне бы не хотелось превратиться в пламя и так губительно засиять. Ваше яркое описание пока доказывает мне лишь то, что вы, во-первых, занимаетесь крайне опасным экспериментом. И, во-вторых, экспериментом ненужным, ибо немыслимо заставить материю самоуничтожиться. Я в школе учил, что материя неуничтожаема.

Швурц с мольбой поглядел на друга. Настал черед второго Бертольда, худого хронофизика Козюры, переубеждать меня. В его речи звучали скорбные нотки.

— Генерал, вы трагически ошибаетесь! Высвобождение внутриядерной энергии происходит чаще, чем можно вообразить. И приводит к уничтожению городов со всем их населением. Не исключено и распыление целых континентов, даже всей планеты. Правда, уничтожение целых стран, тем более всей планеты, нам пока…

— Значит, уничтожение городов вы наблюдали?

— Наблюдали, генерал.

Мне стало ясно, что оба физики — психи. Было только непонятно, буйные или тихие? Они сидели рядком на жестком диване. Поза выражала не угрозу, а уважение. Почти угодливость. Так держатся обычно только просители. Правда, в следующую минуту они могли вскочить, завопить и броситься меня душить. Я подосадовал, что запретил Варелле тайно прислушиваться к беседе в моей комнате. И сказал с большей вежливостью, чем они того заслуживали:

— Наблюдали уничтожение городов на нашей планете? Что-то никогда об этом не слышал.

— И не могли слышать. Распыление городов происходило в ином мире.

— На других планетах?

— Не на других, а на иных планетах.

— Разве это не одно и то же — другие и иные?

— Совершенно разные понятия! Иные планеты — это не наши планеты, а планеты в ином мире. Или, проще, в иной вселенной, соседствующей с нашей, но закрытой для нас.

Пока он говорил, я думал, что Павел, конечно, сознательно скрыл от меня существование их лаборатории. Я бы не разрешил тратить государственные деньги на исследование каких-то иномиров. Теперь надо было проверить сообщение Пустовойта, что один из этих физиков — и, кажется, именно хронофизик — считает себя выходцем из соседней вселенной. Признание в таком факте стало бы достаточным аргументом для его перемещения из лаборатории иномиров в палату для психов, а заодно и его друга ядрофизика. Я спросил хронофизика:

— Вы не из соседней вселенной прибыли к нам, Козюра?

Он так обрадовался, словно я похвалил его за подвиг, а не обвинил в слабоумии.

— Вы уже знаете об этом, генерал? Да, я оттуда. И так все было не подготовлено, что только удивляться, что я живой, в противоположность другим…

— Другим, Козюра? Вас много совершило такой… межвселенский перелет, можно так выразиться?

— Точное выражение! Думаю, много. Вероятно, мои родители взяли меня с собой в ядерную лабораторию, они занимались искривлением времени внутри ядер. Это меня и спасло. Взрыв еще не завершился, лаборатория еще не превратилась в клубок плазмы и сияния, а меня вынесло в искривление времени за какие-то микро-микросекунды до того, как я должен был превратиться в плазму. И выбросило на хронолинию вашего мира, в пустыню около города Сорбаса. Там вначале сочли меня сумасшедшим, но, подлечив, убедились, что я разумен, только странен — с их точки зрения, конечно.

— Какая катастрофа! Я хотел сказать, какая удача, что вы остались живы. Но я не вижу на вас шрамов от ран.

Он притронулся рукой к лысой голове.

— А это? К сожалению, переход из одного временного потока в другой часто приводит к потере волос.

Я перевел взгляд с головы Козюры на голову Швурца. Тот, я уже говорил об этом, был столь же лыс.

— Вы тоже пришелец из параллельной вселенной?

— Нет, генерал, я не пришелец, а ушелец. В смысле — пытался уйти из нашего мира в сопряженный. Между прочим, термин «сопряженный мир» мне кажется более точным, чем соседний или параллельный.

— Не сумели проникнуть в сопряженный мир?

— Как видите, генерал, ибо нахожусь в нашем мире и стою перед вами. Но попытка стоила и мне потери волос. Первая конструкция аппарата для перехода из одной вселенной в другую была весьма недоработанной. Сейчас мы монтируем более надежную.

— Ясно, друзья. Сейчас скажу вам, что думаю о вашей лаборатории и о производимых в ней экспериментах.

— Вы этого не сделаете! — пылко воскликнул Бертольд Козюра. Он соображал быстрей своего друга. — Знаю, знаю ваши мысли! Так вот, они необоснованны. Раньше посетите нашу лабораторию и познакомьтесь с аппаратами. Они убедительней слов. Так сказал сам полковник Прищепа и предоставил все средства для хроно- и ядроработ.

— Мой друг Прищепа добрей меня. Показывайте вашу лабораторию. Она далеко?

— Рядом, рядом! Десять минут ходьбы.

Прыткий хронофизик шел впереди. Я за ним. Позади плелся толстый Швурц. Он все же очень отличался от своего приятеля. Швурц и говорил медленнее, и соображал неспешно. А шагал с таким усилием, словно его тащили на невидимой веревке.

Варелла, сидевший на веранде, встал и так ухмыльнулся, что я догадался: если он и выполнил запрет включать свой подслушивающий аппарат, то старым человеческим способом — навострив уши — хорошо уловил смысл моей беседы с двумя физиками. Он пристроился позади.

Мы шли по парку не десять минут, как пообещал Козюра, а не меньше получаса, и я отвлекся. Я всем в себе вдруг ощутил, что много лет не общался с природой — сперва работа в лаборатории заполняла все время, потом была война, государственные обязанности… Конечно, насаженный по чертежу парк еще не истинная природа, не природа сама для себя. Но все же это были настоящие деревья, настоящая трава, настоящие кусты, покрытые настоящими цветами. И над деревьями, в просветах их крон, нависало настоящее небо, бледное, смирное, но небо, а не арена противоборствующих искусственных циклонов, небо, а не сшибка стратегических туч, созданных могучими метеогенераторами. И я всей душой погрузился в краски листьев и травы, цветов и коры, в запахи парка, в шелест его ветвей, в глухое бормотание высоких — на свободном ветру — вершин. Ко мне, обогнав неповоротливого Швурца, подобрался Варелла.