Предлунные - Анна Каньтох
Бородач приближался к девушке. Ствол ружья в его руках покачивался в такт его шагам, описывая маленькие круги. С лица его не сходила волчья усмешка.
И тут Панталекис понял – что-то не так. Он видел столько подобных сцен, что шестым чувством ощущал фальшь. Девушка слишком долго пыталась подняться, движение ее были преувеличенно медленными и неловкими – даже кто-то больной и слабый уже успел бы встать…
Ему снова захотелось предупреждающе крикнуть – на этот раз мужчине.
Наконец девушка решила подняться и, внезапно обретя силы, вбежала в проход между двумя зданиями – тем, на крыше которого стоял Даниэль, и соседним. Пока она мчалась в его сторону, Панталекис разглядел ее черты, искаженные усталостью и чем-то еще, что могло быть лишь мрачной, упрямой злостью.
Бородач перестал улыбаться и бросился в погоню, а Даниэль двинулся в сторону другого края крыши, откуда мог наблюдать за дальнейшим развитием событий. Когда он туда добрался, девушки нигде не было видно – в узком проходе стоял только мужчина, остановившись на границе, куда дотягивался язык красного света. Дальше была тень, холодный и влажный каменный мрак.
Из этого мрака появились две фигуры, и еще две встали в начале прохода, на солнце, поймав тем самым мужчину в ловушку.
Даниэль затаил дыхание, ощутив внезапное возбуждение. Наверняка так чувствовали себя люди, когда-то давно шедшие посмотреть на публичную казнь.
Бородач крутился вокруг собственной оси, ружье ударялось о его бедро. Даниэль почти слышал его беспокойное дыхание, почти ощущал запах страха. Опасно высунувшись за край крыши, он пригляделся к четверке. Все были молоды, худы и решительны, и одеты в некое подобие доспехов. По крайней мере, он считал, что это доспехи, пока одни из них не начали меняться. Носивший их юноша упал на четвереньки, и из пластинок на его предплечьях выдвинулись другие плитки, а за ним следующие, пока руки не скрылись под слоем металла, и парень не оказался стоящим на четырех конечностях равной длины, как волк. В буквальном смысле как волк – одновременно его шлем с металлическим щелчком превратился в полную острых зубов пасть и звериную башку. У волкоподобного создания имелся даже хвост, беспокойно ходивший из стороны в сторону.
– Твою мать, – испуганно пробормотал Панталекис, не в силах оторвать взгляда от увиденного. – Твою мать, твою мать…
Бородач поднял ружье и выстрелил. В то же мгновение волк прыгнул – так высоко и далеко, как наверняка не смог бы прыгнуть ни один человек. Пуля отскочила от бронированного тела, а металлические зубы вонзились в мягкую кожу горла.
Все произошло столь быстро, что Панталекис даже не успел в четвертый раз сказать «твою мать», Бородач исчез под могучей стальной тушей, а остальные трое присоединились к своему товарищу. Даниэль закрыл глаза, слыша звуки раздираемого тела и сокрушаемых костей, треск выламываемых суставов, короткие и резкие, напоминавшие звериное порыкивание, слова. Удушливый металлический запах крови и смрад содержимого желудка, которые он никак не мог ощущать на такой высоте, и тем не менее ощущал.
«Гребаные троглодиты», – бормотал Даниэль. К горлу подкатывала тошнота, рот наполнился густой слюной, которую ему не удавалось проглотить.
Когда он открыл глаза, все уже закончилось. Бородач выглядел так, будто его переехало поездом, от размозженного лица осталась лишь борода, когда-то цвета львиной шкуры, а теперь липкая и красная, с запутавшимися в волосах белыми обломками костей.
Над трупом стояли все четверо, в том числе тот, кто еще недавно был металлическим волком, а теперь вновь обрел человеческий облик. Пластинки чего-то похожего на доспехи, но наверняка ими не являвшегося, были испачканы кровью. Все выглядели смертельно уставшими, словно только что пробежали марафон. Они тяжело дышали, обливаясь потом, а один едва держался на ногах, упираясь руками в стену, чтобы не упасть. Несмотря на это, ему еще хватало сил, чтобы, с трудом переводя дыхание, говорить что-то другому, державшему в руке ружье бородача.
Панталекис отошел чуть дальше, внезапно поняв, какая опасность ему грозит. Если бы те заметили, что за ними наблюдают сверху, ему пришлось бы несладко. И все же он не ушел – его удерживало любопытство, пересилившее страх, отвращение и тошноту.
Он знал, что это еще не конец представления.
Парни явно ссорились из-за отобранного у бородача оружия. Панталекис не знал их языка, но ситуация была вполне ясна. Пистолеты по общему согласию достались волку-оборотню, но из-за ружья разгорелся спор.
Опиравшийся руками о стену с трудом выпрямился и пошевелил правой рукой, будто разминая запястье. Между закованными в металл пальцами проскочили голубые искры.
Парень с ружьем издал горловой смех и исчез, прежде чем в него ударила молния.
«Это не троглодиты, – решил Панталекис. – Это какие-то чокнутые герои комикса, прямо из фантазий обдолбанного подростка. Где я?»
Парень с ружьем появился в нескольких шагах дальше, а метатель молний повернулся в его сторону, все еще разозленно шевеля рукой. Четвертый что-то успокаивающе сказал, показывая на выходящую из тени девушку.
При виде растерзанного трупа та остановилась. На лице ее появилось отвращение, тут же сменившееся мрачным торжеством. Она сплюнула в сторону тела, но ближе подходить не стала.
Самый старший и, похоже, самый здравомыслящий из них взял ее за руку и провел мимо мертвого бородача. Девушка шла, отвернувшись, подол длинного платья пачкала кровь. А может, последнее Панталекису только почудилось – так же, как могло почудиться выражение торжества на ее лице. В конце концов, он стоял высоко на крыше.
Все пятеро ушли медленной походкой усталых стариков, хотя всем им на вид было не больше двадцати с небольшим.
Панталекис закрыл глаза. Ветер высушил липкий пот на лбу, в животе вновь возникла холодная колющая боль. Даниэль пробормотал себе под нос длинный ряд успокаивающих ругательств – все эти «что я тут делаю, что за гребаный мир, за что, мать твою, мать твою…»
Обычно это помогало, и так случилось и на сей раз, хотя прошло немало времени, прежде чем он глубоко вздохнул и направился в сторону спуска с крыши.
16Бородач наверняка был уже окончательно и бесповоротно мертв, и как таковой вызывал у Даниэля лишь отвращение, не более того. К тому же у Панталекиса имелся испробованный способ справляться с неприятными зрелищами – не дай бог смотреть на все целиком, надо сосредоточиться на одной детали, по мере возможности наиболее нейтральной.
Он выбрал себе сапог мертвеца и, таращась на этот сапог, высокий и черный, начал приближаться к телу, размеренно дыша и мысленно повторяя; «Это только груда мяса, чего тут бояться?»
Оказавшись достаточно близко, он перевел взгляд с сапога на
