Нил Шустерман - Беглецы

Он хочет это сделать. Он должен хлопнуть в ладоши. Но не может.

Пусть кто-нибудь прогонит этот кошмар. Боже, как бы он хотел очнуться и понять, что все увиденное лишь страшный сон.

Как ни заставлял себя Лев подчинитсья тре­бованию рассудка, покончить со всем немед­ленно и сразу, другая часть его натуры, превос­ходящая разум по силе, не позволяет ему хлоп­нуть в ладоши. Вот так: потерпев неудачу, он тут же терпит новую, стараясь преодолеть по­следствия первой.

О Господи, что же я делаю? Что я натворил? Как здесь оказался?

Толпа, отхлынувшая от здания после взры­вов, понемногу возвращается назад. Никто не обращает внимания на Льва, ребята смотрят на что-то другое.

— Смотрите! — кричит какой-то парень. — Вы только посмотрите!

Лев оборачивается на крик, стараясь по­нять, куда указывает парень. Из проема, в кото­ром еще несколько минут назад стояли стек­лянные двери, пошатываясь, выходит Коннор. Его лицо изрезано осколками и представляет собой сплошное кровавое месиво. Глаза нет. Искалеченная правая рука свисает, как плеть. Но он жив!

— Коннор взорвал Лавку мясника! — изумленно кричит кто-то. — Он взорвал ее и спас всех нас!

Неожиданно перед толпой появляется охранник.

— Всем немедленно разойтись по корпусам. Я сказал, всем! Быстро!

Никто не шевелится.

— Вы меня не слышали?

Один из парней, размахнувшись, наносит ему сильнейший удар в лицо. Охранник отлета­ет в сторону, развернувшись чуть ли не на сто восемьдесят градусов. Чудом устояв на ногах, он достает пистолет и стреляет обидчику в ру­ку пулей с транквилизирующим веществом. Па­рень падает как подкошенный и отправляется в страну снов, но на помощь ему приходят дру­гие. Спустя секунду охранника обезоруживают и отправляют вслед за парнем при помощи его же собственного пистолета. Точно так, как ког­да-то сделал Коннор.

Слух о том, что Беглец из Акрона взорвал Лавку мясника, облетает весь лагерь за считан­ные секунды, пронзая душу каждого обречен­ного, как разряд электричества. Повсюду воз­никают очаги неповиновения, быстро пере­растающие во всеобщий бунт. Каждый «трудный» становится диким зверем. Охран­ники пытаются отстреливаться, но ребят слишком много, а патронов мало. На месте каждого парня, получившего пулю, оказыва­ются двое или трое здоровых и крепких подро­стков, готовых к бою. Сопротивление охраны быстро сходит на нет, и толпа бросается на штурм ворот.

Коннор не понимает, что происходит. Он помнит, как вошел в здание в сопровождении охранников, а потом что-то случилось. А те­перь он уже не в здании. И с лицом что-то не то. Больно. Очень больно. И рука не двигается. Ноги какие-то ватные. Легкие болят на вдохе. Он кашляет, и боль усиливается.

Ему кое-как удается спуститься на две ступе­ни. Повсюду ребята. Много ребят. Его товари­щи по лагерю. Да, он же в лагере, все верно. Но что именно происходит, понять никак не удает­ся. Все бегают. Бьют кого-то. Неожиданно ноги подкашиваются, и Коннор падает на землю. Ле­жит и смотрит на небо.

Хочется спать. Он понимает, что это непод­ходящее место, но желание уснуть непреодоли­мо. На лице что-то мокрое. Липкое на ощупь. Это кровь, что ли, из носа идет? Неожиданно над ним появляется и зависает ангел, весь в бе­лом.

— Не двигайся, — говорит он.

Коннор узнает его по голосу.

— А, Лев, привет. Как дела?..

— Тсс.

— Рука болит, — жалуется Коннор, с трудом про­износя слова. — Ты меня снова укусил, что ли?

В этот момент Лев делает нечто странное. Он снимает с себя рубашку и рвет ее пополам. Первую половину он прикладывает к лицу Кон­нора. От этого становится еще больнее. Кон­нор не выдерживает и начинает стонать. Вто­рую часть рубашки Лев скручивает жгутом и об­вязывает вокруг плеча Коннора. Затягивает узел. Больно.

— Эй... что...

— Молчи, тебе нельзя говорить. Лежи спо­койно.

Его окружают какие-то неясные фигуры. Ни одного знакомого лица. Один из ребят опу­скается на колени рядом со Львом. Увидев, что у него в руке, Лев молча кивает.

— Будет немного больно, — говорит парень, показывая пистолет, отнятый у кого-то из охранников. — Но, мне кажется, без этого не обойтись.

Он неловко целится, то и дело меняя поло­жение ствола, выискивая на теле Коннора под­ходящую точку для стрельбы, и наконец оста­навливается на бедре.

Коннор слышит выстрел, бедро пронзает боль, зрение начинает мутиться, и он погружа­ется во тьму. В последний момент он видит, как Лев, без рубашки, бежит к зданию, объятому клубами черного дыма.

— Странно, — только и успевает сказать Кон­нор, прежде чем его душа отлетает туда, где ни­что не имеет значения.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

Сознание

«Человек — это часть целого, которое мы называем Вселенной, часть, ограниченная во времени и в пространстве. Он ощущает себя, свои мысли и чувства как нечто отдельное от всего остального мира, что является своего рода оптическим обманом. Эта иллюзия стала темницей для нас, ограничивающей нас миром собственных желаний и привязанностью к узкому кругу близких нам людей. Наша задача — освободиться из этой тюрьмы, расширив сферу своего участия до всякого живого существа, до целого мира, во всем его великолепии».

Альберт Эйнштейн

«Бесконечны лишь Вселенная и глупость человеческая. Хотя насчет первой у меня имеются сомнения».

66. Коннор

Когда Коннор наконец приходит в себя, в голо­ве вместо привычных мыслей царит полная не­разбериха. Болит лицо, и на мир он может смо­треть одним единственным глазом. Там, где должен быть второй, чувствуется какое-то дав­ление.

Он лежит в комнате с белым потолком и стенами. В одной из стен окно, сквозь которое пробивается дневной свет. Он в больнице, это ясно, а давление, очевидно, оказывает повяз­ка, наложенная на глаз. При попытке поднять правую руку плечо пронзает боль, и Коннор ре­шает пока с этим повременить.

Только сейчас он начинает смутно вспоми­нать события, после которых он оказался на больничной койке. Его должны были разо­брать. Потом произошел взрыв, а за ним — бунт. Рядом с ним на коленях стоял Лев. Боль­ше он ничего не помнит.

В комнате появляется медсестра.

— А, так вы наконец пришли в себя! — воскли­цает она. — Как вы себя чувствуете?

— Неплохо, — отвечает он скрипучим голосом и сглатывает, чтобы смочить горло. — Как долго?

— Вы находились в состоянии медикаментоз­ной комы, то есть без сознания, чуть более двух недель.

Две недели? Коннору, привыкшему отме­рять жизнь по дням, этот срок кажется чуть ли не вечностью. А Риса? Что с Рисой?

— Там была девушка, — говорит он. — На кры­ше Лавки, в смысле медицинского блока. Кто-нибудь знает, что случилось с ней?

Понять что-либо по выражению лица мед­сестры невозможно.

— Это все может подождать, — заявляет она.

— Но...

— Никаких «но». Сейчас ваше дело — поправ­ляться, и я должна сказать, что вы идете к вы­здоровлению семимильными шагами, мистер Муллард.

Сначала Коннор решает, что просто ослы­шался.

— Прошу прощения? — переспрашивает он, ерзая от неловкости.

Медсестра, решив, что ему неудобно, под­ходит и взбивает подушки.

— Вам нужно отдыхать, мистер Муллард. Мы обо всем позаботимся.

Услышав неизвестную ему фамилию сно­ва, Коннор решает, что его все-таки успели разобрать. Точно. Его разобрали, но мозг по каким-то причинам остался целым и попал в голову другого человека. Потом, немного по­думав, он решает, что этого не может быть. Голос не изменился, и, проведя языком по зу­бам изнутри, Коннор понимает, что и зубы все те же.

— Меня зовут Коннор, — говорит он медсест­ре. — Коннор Лэсситер.

В ответном взгляде медсестры доброта сме­шивается с решимостью и расчетливостью, что странно и даже неприятно.

— Видите ли, — говорит она, — получилось так, что на пепелище был найден документ, на котором была фотография, но после катастро­фы она оказалась практически уничтожена. Документ принадлежал девятнадцатилетнему охраннику по имени Элвис Муллард. В сумато­хе после взрыва точно идентифицировать всех пострадавших было невозможно, и многие из нас решили, что будет обидно, если документ придется выбросить, не правда ли?

Медсестра наклоняется и приподнимает из­головье кровати таким образом, чтобы Коннор мог находиться в полулежачем положении.

— Так скажите-ка мне, — снова обращается она к Коннору, закончив манипуляции, — как вас зовут?

Коннор уже не возражает, он все понял. Вздохнув, он закрывает здоровый глаз и снова открывает его.

— А второе имя у меня есть?

— Роберт, — отвечает медсестра, сверившись с висящей в ногах кровати диаграммой.