Благодать - Пол Линч
Пробираются прочь из этих низин, а глаза их молят о сне. Отдыхают в рощице куцых дубов, где свет ряб, а мир придушен деревьями до тишины, если б не вечнозвук ручья. Она дремотно опирается о древесный ствол, и в сон ее провожают тень-люди, размахивающие мотыгами и дубинками, их не шестеро, а нескончаемо, они держат на лицах тьму, и она видит волков, те выступают из тени деревьев, и волков, что выпрастываются из земли, и все они тени, что вершат буйство.
В рассветных лучах, лучах сновиденья, просыпается она, рядом Барт, свернувшийся завитком сна. Она встает и идет вниз по течению, облегчается за кустом утесника, умывается в ручье. Поднимает взгляд и видит Мэри Брешер, та уходит в лесные заросли.
Грейс кричит, погоди!
Мэри Брешер останавливается, оборачивается, на лице у нее неуверенность, та сменяется облегченьем. Говорит, о, это ты, я не догадалась, кто меня зовет.
Куда вы собирались?
Просто вышла подышать свежим воздухом. Воздух здесь такой чистый.
Я предполагала, что вас еще увижу.
Мир эдак вот тесен, верно? Я вот вечно натыкаюсь на знакомых, да еще и в самых неожиданных местах.
Мэри Брешер сбрасывает капюшон и вроде бы смотрит в небо. Показывает на какой-то валун и спрашивает, не возражаешь, если я сяду? Подбирает плащ и усаживается, а Грейс всматривается в эту женщину, прикидывает, как получается, что к ее стопам липнет глина, а от тяжести ее по лесной почве слышны звуки? И вот этих морщинок тревоги в уголках ее рта у мертвого человека быть не может.
Грейс говорит, вы как бы в чистилище?
Мэри Брешер смеется девчоночьим смехом. Ну вот опять ты со своими чудны́ми вопросами. Признаюсь, давно уже никого не встречала. Ты первая, с кем я заговорила. Скучаю по своему супругу. Не могу его отыскать. Рассказать тебе, как мы познакомились?
Грейс тянет руку и снимает репей, застрявший в складке плаща Мэри Брешер.
Мэри Брешер говорит, что с тобой? До чего скорбное у тебя лицо.
Грейс говорит, я больше не понимаю, что есть что.
В каком смысле?
Когда-то я считала, что знаю о мире все, но теперь кажется, будто ковыляю по нему, словно слепая. Скажите, как вы думаете, всяк в мире рожден навеки привязанным к своему положению?
Про это мне неизвестно. Несомненно то, что в смерти всяк в одинаковом положении.
Мне кажется, рыбе не стать птицей, а если рыба попробует взлететь, птица ее схватит. Возможно, таков естественный порядок вещей. Но отчего ему обязательно быть таким? Я только что видела, как люди богатого хозяина дубинами забили бедняка до смерти. Вырыли западню, чтобы поймать его, как зверя или как рыбу, если задуматься, – вытащили его, словно рыбу из пруда. Выклевали глаза своими клювами. Теперь все стало хуже. По-моему, чтобы рыбе выбраться из воды, нужны какие-нибудь волшебные силы…
Хрусть-шаг да движенье, и вот уж идет к ней Барт, а Мэри Брешер исчезла. Барт подсаживается к ней, лицо его – глина и грубая борода.
Говорит, мне показалось, я слышал голоса. Опять сама с собою болтаешь?
Она загадывает желание, стоя среди поля коней. Знает, в чем мысли Барта врут. Они вновь в той яме с Макнаттом, та же мысль пытается отменить то, что навеки закреплено во времени, и все равно ум ее этого хочет. Ее мысли пытаются удержаться за некий миг Макнатта. Его болтливый рот и как пытаешься от него захлопнуться, и вот тебе, пожалуйста. Позднее они сидят на углу какого-то поля под высоким кустом, смотрят, как прогорает костер, ни слова меж ними.
Наконец она говорит, как думаешь, ему просто не повезло? Думаешь, сам сотворил себе неудачу?
Барт ворошит палочкой остывающую золу. Говорит, помнишь первую ночь на горе, ту ночь, когда хрустнул какой-то камень, словно пистолет выстрелил, и мы с тобой оба чуть не обделались, а Макнатт сидел и весь трясся от смеха. Он положил тот камень в костер, чтоб нас напугать, но шум, когда камень рванул, сообщил любому, кто б ни слушал, где мы были той ночью. Ничего не умел без балагана. Таков был Макнатт. Но надо отдать ему должное. Он отказывался жить за счет надежды.
V. Зима
Лукавый болтался по этим западным дорогам, шляпу свою снимал в каждом селенье. Она смотрит в вечное-здесь облаков, в их очертаньях пытается измыслить зверей, но не получается. Вместо них видит очерки детворы, какая тащится хвостиком за истрепанными стариками, бредет изможденно и жаждая света.
Колли говорит, как думаешь, Барт сам с собою печален?
Ей кажется, что, может, так оно и есть. Лицо у Барта все более осунувшееся. Словно не видит он теперь дороги, но зато провидит впереди такие дни, какие и себя забудут к прозиманью. Не успеешь оглянуться, как уж и Саунь вот он, мир во тьме, и дальше что? Эк слово зима заставляет подумать о Блэкмаунтин, о сине-хладных ее оттенках, о кличе ветра с ледяной крупой. Те ночи, когда буря треплет дом, словно некая великая сила явилась стрясти их с холма. Сейчас то же чувство, словно грядет некий великий ветер, нечто неопределенное и невообразимое, нечто большее, чем весь мир, что движется, сокрытый промеж света.
В каком-то мелком городке им встречаются две хорошо одетые женщины, трясут перед ними банкой и просят денег на строительство новой церкви. Нищенство подступается льстиво, просительно, заметив качество их накидок.
Лучше уж ловчить впотьмах, чем становиться такими, думает она. Тенью скользят они мимо немалых поместий, пробуют землю палками насчет ловушек, высматривают сторожей, цыкают на сытых собак. Простукивают водостоки поместий получше в поисках тайников с деньгами, выискивают картофельные погреба и сбивают замки с кладовых. В лучшем случае найдешь мешок муки, одинокий на полке. Сморщенную морковку, оставленную коню. Горбушку хлеба. Она сгребает в ладонь хлебные крошки с какого-нибудь стола, и цыкают на нее укоризненные ходики. Разок находят они клад – ящик семенного картофеля, отрастившего себе руки-ноги, запрятанного под землю на грядущий посев. Они жарят добычу на костре, и Колли говорит, если вдуматься, мы сейчас съели целое поле будущей картошки.
Минуют в закатных сумерках город Нину и смотрят, как загорается поле в кольцевом факельном огне. Какой-то разъездной балаган обустраивает свои фургоны и лошадей. С изумлением видит она очерк мужчины на ходулях,
