Благодать - Пол Линч
Лицо у Барта бело. Он говорит, мне надо сесть.
Она смотрит в небо и смотрит в землю, видит, что будущим-обещанное вовсе не обещано, что шагали они в этом мире сновидцами. Ум у нее удерживает и то, чего нету, и то, что есть, одному полагалось быть другим, а теперь есть вот это другое, начинает видеть она: то, что плывет над этими полями, возникло легко, словно ветер, наплыло на все и сквозь все, – этот ветер смерти, навстречу им явленный.
Макнатт устремляет обвиняющий перст без всякой мишени. Говорит, я вам скажу, о чем эти люди толкуют. Дескать, это кара Господня на нас. Дескать, Бог наслал на нас это, чтоб наказать людей за их грехи. Потому что люди мало молятся. Не восхваляют святых. Не шарят по карманам и недодают в церковных сборах. Но я вам скажу, что это такое. Люди неправильно поняли, ей-ей. Бог наслал это потому, что люди мудачье, простое и беспримесное. Вот и весь сказ.
Барт смотрит в землю, качает головой. Говорит, это полная чушь. Я про это уйму всего читал в газетах. Причина в теплом воздухе, что дует с Континента. Есть те, кто утверждает, что все дело в науке.
Макнатт откидывается, улыбается. И кто ж это наслал сюда теплый воздух с Континента?
В стране второй год без урожая, думает она. Словно открылась некая тайная дверца, дабы впустить сюда все силы потустороннего мира. Год доплывет до зимы, а дальше что?
Барт говорит, дай объясню, что произойдет. Скоро не останется на этих землях ни единого живого зверя. Цена сотки[52] овса уже фунт, а влезет еще выше. Торговцы станут держаться за то, что у них есть. До конца года будет по полтора фунта, а то и по два. Цены попрут все выше и выше, чтоб богатые могли себя оберечь, и так оно происходит всегда. Короне придется что-то предпринять. Теперь у них не будет выбора.
Макнатт говорит, не собираюсь я болтаться тут и глядеть, как это все случится. Пока вы двое играли в Дярмудя и Гранье[53], я занимался своим делом. Может, и вас с собой возьму.
Встает, отрясает сапоги и многозначительно постукивает себя по носу.
Луна нынче горная, является в мир, чтоб восславить тьму. Под этим ночным солнцем после дождя все блестит. Тропа стала рыхлой от влаги, и ноги у Грейс, вступив на дорогу, радуются. На юг, вниз, дорога вьется к низинам, и запах полевой гнили возносится им навстречу. Она думает о том, что сказал Макнатт, воображает божественную длань, разметывающую испарения, до чего же зловредное мышленье, коли оно так и есть, и вот так, говорят, распространялся мор во все прежние годы. Поля больше не шепчут сплетни, но насылают безмолвную гниль-вонь, чтобы тебя преследовала. Воняет тухлыми яйцами, говорит Колли. Нужно зажать нос вот так и дышать ртом, и тогда запах в тебя не попадет.
Еще одна внезапность дождя, и они пережидают ее под кровом дерева в виду какой-то деревни. Во всех краях во все времена, думает она, пес страж ночи, но по сию пору в этой ночи не донесся до них лай ни единой собаки. Псы больше не короли этой страны.
Она видит, как Макнатт опирает свое ружье о дерево, лицо в глине, задом наперед. Чудить в этот раз не будет, дал слово, прижав руку к сердцу. И все же покамест этой ночью он не затыкается.
Макнатт говорит, расскажу-ка я вам про одного малого, моего давнего знакомца, по прозванью Сольщик. Ух парняга был, это точно. Останавливался, бывало, у Бракена. С головой непорядок у него был полный. Вечно на правый локоть опирался, а рукой крутил выпивку свою и вопросительно на все смотрел. Славился тем, что рассказывал любому, кто готов был слушать, что собирается в Америку. И в итоге уехал. С великими фанфарами. Устроили ему проводы и все такое. Кладет он мешок грязных клубней в весельную лодочку и как-то раз утром отплывает в одиночку. Мать связала ему для гребли пару беспалых перчаток. Отгребает он, значит, от причала и гребет и гребет три дня, пока не одолевает его усталость. А штука-то в том, что он не урожден на западе. Не морской человек совсем. И силы у него помаленьку истощаются. Он обнаруживает, что отмыть клубни в морской воде и натереть до блеска он может, а вот съесть – нет, потому что от них сырых случаются колики. Ну, все равно ест он их, и вскоре брюхо у него вразнос. Тут он свертывается калачиком на дне лодки и дрейфует. На него льет дождь. Ветер мотает его туда-сюда. Солнце жжет его докрасна и целиком, до кончиков пальцев. От холода синеет он с головы до пят. И тут ловит себя на том, что смотрит как-то раз ночью, вот как сейчас, в небо, скользя по волнам, видит те же звезды, что и всегда, и думает себе, что это последняя ночь, когда он вообще их увидит. Молится Богу и благодарит за то, что дадена ему была такая годная жизнь, пусть и была она в основном трудная. Лежит он так, глядя в небо, ждет долгой смерти. И тут приходит рассвет во всей своей красе, и что же видит Сольщик, как не берег вдали, чисто чудо. Везенью своему не верит. Принимается грести как полоумный, бо понимает, что дотащило его до самой Америки, и все это на трех сырых картошках и желудочных коликах. Гребет изо всех сил бесячих и целой галеры темных его прислужников, что ревут на всех горящих рабов в преисподней. Выбирается на сушу, втаскивает лодку на песочек, вскидывает мешок клубней на плечо и отправляется искать удачи. Подходит к первому же человеку, какого видит, какому-то старику, тот смотрит на это дикое морское чудище перед собою, солнцем обожженное и посиневшее. Сольщик говорит, меня звать Сольщик, и я только что пригреб сюда аж из самой Ирландии. Старик оглядывает его с головы до пят с уверенным прищуром и говорит, арра[54], а не пойти ль тебе нахер.
Торят они шумный свой путь сквозь кукурузу. Колли говорит, богатые садят кукурузу, пока дураки садят картошку. А ну цыц, говорит она. Сама цыц, говорит он. На
