Джон Краули - Дэмономания
Он уставился на нее в страхе:
— Роз.
— Что? — спросила она.
— Ты это делала.
— Что делала?
— Говорила на ином языке. Вот только что.
В ее мозге или душе установили психический блок, который срабатывает, когда ее допрашивают или искушают слишком сильно. Он слыхал о таком.
— Ты открыла рот и сказала какую-то бессмыслицу.
— Ну ни фига себе, — ответила она и засмеялась.
— Нет, я серьезно, это было. Было. Взяла и сказала.
— Да нет же. Ты что думаешь, я это не контролирую?
Он не знал. Не мог ручаться. Он знал только то, что видел и слышал.
— Ну, так что же ты сказала? — спросил он.
— Это просто так не накатывает, — сказала она. — Все бывает иначе. Это совсем не…
Он ожидал слова «магия», но она закончила фразу иначе:
— Это совсем не просто. Это очень, очень трудно. Не то что — «да, Господи, как скажешь», нисходит Дух, а дальше по накатанному. Над этим работать надо. Ежедневно, ежечасно. И я работаю. — Она смотрела в землю и, кажется, напряженно размышляла. Потом встряхнула лед в кока-коле. — Работаю.
Роз подняла взгляд на то, что приближалось к нему сзади, и он повернулся, чтобы встретить это лицом к лицу, что бы там ни было. За его спиной стояла Роузи Расмуссен.
— Хочу отчитаться, чем все кончилось, — сказала она. — Привет, Роз.
— Ага, — произнес Пирс. Он оттянул сдавивший вдруг горло воротник рубашки, понимая в то же время, что этот жест он видел у тысячи комических персонажей, попавших в безвыходное положение; что же случилось-то, что. — Ну, вы, девчата, знакомы.
— Конечно, — ответила Роузи. Она оперлась на стол обеими руками и мило улыбнулась Роз. — Еще бы.
— Ну и, — сказал Пирс, — так как там, как…
— А ничего, — сказала Роузи. — Ничего нового. Ничего не нашли.
— Это…
— Наверное, хорошо. В смысле, лучше, чем самое плохое, — ну, если бы обнаружилась опухоль или еще что-нибудь. Выходит, это, скорее всего, что-то… слово забыла. Такое, у которого нет причины. Похоже на «идиотическое».
— Идиопатическое, — сказала Роз.
— Точно. Так что, наверное, остается одержимость.
Пирс, как и Роузи, посмотрел на Роз: лицо ее было непроницаемым. Когда-то давным-давно — бог знает, сколько крови с тех пор утекло, а впрочем, не так уж давно, — он стоял ночью на берегу реки Блэкбери, и в лунном свете из воды нагишом выходили темноволосая Роз, рыжая Роузи и третья женщина, блондинка; они взобрались на старые мостки и принялись вытираться полотенцами. А теперь вот он здесь, и они тоже рядом.
— Я тут думал, между прочим, — обратился Пирс к Роузи, — насчет твоей хеллоуиновской вечеринки.
— Да-а, жаль, не вышло.
— Ты искала повод для костюмированного бала, всяких там привидений, призраков.
— Да просто само место замечательно подходит…
— Да-да. Так я подумал: если тебе нужны все эти маски и привидения, почему бы не провести вечеринку под Рождество?
— Хм.
— Конечно. Рождественские призраки — это давняя традиция. Самое время для призраков.
— О, самое время для призраков, — пропела Роузи на манер праздничного хорала. — Да ну. Почему?
— У кельтов, — принялся объяснять Пирс, — призраки появляются в такое время и в таких местах, которые в каком-то смысле не здесь и не там; ни то ни се. — Он заглянул в свой стакан и с изумлением увидел, что тот уже опустел. — Они появляются на солнцестояния и равноденствия и в ночи, когда сменяются кельтские времена года — а их всего два, — то есть на первое мая и на Хеллоуин. Рождество — канун зимнего солнцестояния. Прежде в этот день рассказывали истории о привидениях. Кстати, в Англии традиция жива. Вспомни Диккенса.
— Диккенса?
— Святочные Духи Прошлых Лет, Нынешних и Будущих Святок.{313} Миг между Сейчас и Тогда. Миг выбора.
— А, да.
— Значит, явятся духи солнцестояния. И остролист в честь старых богов. — Он показал официанту пустой стакан: помоги в моей нужде. — Костюмы, конечно: шуты, маски, мужчины выряжены женщинами, и наоборот; все это встарь было очень популярно под Рождество; Князь Беспорядков{314}, все наизнанку. Люди наряжались Сарацинами, Рыцарями, Докторами; в ночь солнцестояния Сарацин, то есть тьма, убивает Рыцаря, Солнце, а затем его возвращает к жизни Доктор. Новое рождение.
Роз крутила свой стакан, улыбка так и застыла на ее лице.
— Волхвы, — предложила Роузи.
— В точку.
— Ладно, — сказала Роузи. — На Рождество. Пли где-то в тех числах. А если будет снег…
— Разведем костры.
— Или отменим все. — Она отхлебнула из свеженалитого стакана Пирса. — Можно костюмы сделать потеплее, на меху.
— Тоже в тему. Это звериная ночь, когда можно подслушать, как между собой говорят животные.
— Я думала — только те, что возле яслей. В детстве нам рассказывали. Про ослика и корову.
— Звери болтали в ночь солнцестояния задолго до Рождества. Все дело в том, что размываются границы.
— Ладно, — подытожила Роузи. — Устрою, если смогу. Может, не такой пир, на какой я надеялась. А все-таки лучше бы на Хеллоуин. Меньше объяснять пришлось бы. — Она посмотрела на Пирса и улыбнулась ему признательно. — Не обижайся. — О чем речь.
— Ты придешь?
— Конечно, конечно.
— Кем нарядишься? — спросила она; и ей показалось, что он задумался или не готов к ответу, а может, еще что-то; она похлопала его по плечу и сказала:
— Все равно, договорились, — и отошла от их столика, послав Роз напоследок трепетание пальцев — копию ее недавнего жеста.
Роз снова посмотрела на Пирса. Почему она вновь закрылась? Глаза распахнуты — и все же словно зажмурены.
— Пойдешь со мной на это сборище? — спросил он у нее. — Если оно состоится?
— Конечно, — ответила она. — Да. Спасибо, это так здорово. Если только…
— Если что?
— Ничего, так, — ответила она. — Да, конечно.
— Ты что, привидений боишься? Знаешь, что забавно в христианстве и в христианских сообществах — вера, что мертвые могут одновременно находиться в трех местах — в своих могилах, в раю или в аду, а еще они разгуливают в виде призраков. Что-то вроде…
— Христиане так не считают, — сказала она. — Я не считаю.
— Нет? Мертвые только в раю или в аду?
— Нет. Мертвые сейчас мертвы. — Она вытащила сигарету и посмотрела на нее с каким-то испугом или даже отвращением, а потом быстро прикурила. — Слушай, Пирс, — вздохнула она. — Давай не будем об этом говорить? Мне кажется, я могла бы объяснить, но это как… Все равно, что объяснять отцу, где я была всю ночь. Вообще, я не собираюсь — как это называется?
— Утешать, — сказал Пирс. — Убеждать. Обращать в свою веру.
— Вот-вот, — сказала она. — Ничего такого. — Она подперла локоть ладонью другой руки и направила на Пирса кончик сигареты. — Может, вернемся?
Стояла глубокая ночь, пепельницы были полны, тарелки не помыты, свет погашен, а Пирс и Роз, все столь же беспокойные и бессонные, лежали под простынями; и еще долго перешептывались и шутили слишком остро, пытаясь освободиться от мучительных разногласий, а вернее — от его разлада с нею.
— Нет-нет, я хочу разобраться, — сказал Пирс. — Значит, мы умираем, лежим в могилах и гнием. А спустя долгое время — никто не знает когда — приходит конец света…
— Не то чтобы конец. В смысле, мир не исчезает.
— Не важно; и тогда мы все выбираемся из могил живыми и здоровыми. Это что, нам самим выкапываться? Или мы вдруг объявимся наверху?
Прежде он никогда так сильно не ощущал, до чего кошмарна вся эта история, сущий ужастик, и не ловил себя на том, что в его воображении Страшный суд всегда происходил ночью: могилы, мертвецы.
— Ну, не знаю я.
— Хорошо, — сказал Пирс, горячо желая остановиться. Он поворочался так и этак. — Все равно. Не важно. Ведь на самом-то деле Иисус сказал — в том-то и дело, что он так и сказал! — что конец света наступит скоро, почти сразу после его пророчества. И некоторые из тех, кто сейчас его слушает, доживут и увидят это.{315}
— Я жива, — сказала она. — Я слушаю.
— А как быть, — спросил он, — с минувшими двумя тысячами лет? Вот так вот долго это не было правдой, а теперь вдруг — бац, опять правда, для всех живущих?
— Может быть, — проговорила она. Она не спасалась бегством, но принимала бой; пыталась сделать учение хоть как-то приемлемым для него (ради него! — он понял это, и сердце ухнуло в холодную яму). — Может, когда-то оно и было неправдой. Я лишь знаю, что для меня сейчас это правда. Рэй говорит — нас не должно беспокоить, чем все это кончится, важно, что именно сейчас Царство Небесное близко.
Рэй?
— Так, может, потом оно опять отдалится, — сказал Пирс. — А что. Так и есть. Приходит и уходит.
— Но разве твоя книга не о том же? — спросила она, приподнимаясь. Ее глаза и тело впитали слабый свет, какой только был в комнате. Она махнула рукой в сторону столовой, где лежали в беспорядке машинопись и груды заметок. А еще книга Крафта, до сих пор не скопированная. — Разве ты не пишешь — мол, правда одних времен становилась ложью в другие?
