журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1995 г. - Владислав Крапивин
И если дело так пойдет и дальше, то совсем не трудно представить, что появится в полуподвале специальная скамейка и кадушка, в которой мокнет что-то похожее на развязанный веник... А для тех, кто будет упираться, есть могучая тетя Шура, она запросто управляется с самыми здоровыми второгодниками.
Да, было о чем задуматься... А, может, не случайно в те же дни, когда появился „карцер", Прасковья Ивановна читала нам „Очерки бурсы"? Там виноватых (и невиноватых тоже) драли на каждой странице. Прасковья Ивановна назидательно комментировала:
— Видите, как тяжело жилось детям в старинные времена глухого царизма! Какие были порядки в воспитании!
Может быть, она этим чтением готовила нас к возвращению тех старинных порядков? Чтобы не так уж неожиданно... Теперь-то мне сразу вспомнилось, что голос ее звучал с явными намеками.
И все же я решил не верить Артуру Сергеевичу. Пфыкнул губами и насмешливо повел плечом. Однако он понял меня по-своему:
— Ну и молодец, что не боишься. Уж коли решил стать писателем, все равно без такого не проживешь.
Отчим знал о моих литературных опытах: о морском приключенческом „романе", написанном полтора года назад в тетради, сшитой из газет, и о стишках, которые я время от времени сочинял и записывал в блокнот, подаренный сестрою. Некоторые он оценивал весьма высоко. Например, эти:
Вот лежит сосновая коряга,
А на ней сосновая кора.
И корабль, похожий на „Варяга",
Сделать из коры уже пора.
Сделать мне „Варяг" совсем не трудно,
Тут совсем не надо много дел.
Только будет он его поменьше,
Потому что он еще модель.
В ответ на похвалы я пфыкал: это, мол, все ерунда, забава. И в своих честолюбивых замыслах нс признавался.
Сейчас, однако, я не стал отпираться, что подумываю о литературной стезе. Просто возмутился:
— Почему это не проживешь? Без такого ...
— Потому что писателю нужен жизненный опыт, а он включает в себя не только радости, но и страдания, — охотно поделился своими соображениями отчим. — Вспомни-ка писательские биографии. Всех в юные годы драли. И Горького, и Чехова, и Станюковича, и Короленко, и Достоевского, и... — В общем, назвал он с десяток фамилий. Некоторые мне были незнакомы. Но хватило и знакомых, чтобы задуматься. И... все было правильно. Никуда нс денешься. Ведь когда писатели сочиняли книги о детстве, они, конечно же, вспоминали свои собственные радости и беды той поры. И бед хватало.
Ну уж дудки! Я на такой жизненный опыт был не согласен! В конце концов, лучше выберу другую профессию. Тем более, что роль морского капитана мне казалась ничуть не хуже писательской.
Тут мне на помощь пришла мама и сказала, что вот Пушкина, например, не пороли. В лицее такие наказания были запрещены. И тем не менее Пушкин — самый великий.
Артур Сергеевич возразил. Да, в лицее порядки были гуманные. Зато дома будущего гения наверняка драли нс раз, потому что дитя отличалось бойкостью нрава и резвостью поведения.
— Да и в бытность его поэтом, говорят, вызвали однажды в жандармское управление и там всыпали по первое число — за чересчур вольные стихи. По указанию то ли графа Бенкендорфа, то ли самого государя императора.
Я от души оскорбился за любимого Пушкина:
— Вот уж вранье вы сочиняете!
— Славик! — ахнула мама.
Но отчим не возмутился:
— Я ничего не сочиняю. Может, авторы старых воспоминаний сочиняют, которые я читал. В любом случае, речь моя о том, что от горького опыта жизни прятаться не следует. С одной стороны, конечно, страх, а с другой даже интересно. Помню по себе...
— Чего интересного-то... — буркнул я. И подумал, что Артур Сергеевич, кажется, все-таки перебрал в забегаловке.
— Ну, как же! Неизвестное всегда и страшит, и притягивает, — философски отозвался отчим. — В замирании души есть своя прелесть. А по силе такого замирания и разнообразия чувств первую в жизни порку можно сравнить, пожалуй... с первым экзаменом или с первым свиданием, когда поцелуи... Ил и.-с первым прыжком с парашютом.
Отчиму однажды перед войной пришлось прыгнуть с маленького самолета на территорию какого-то отдаленного охотничьего хозяйства, потому что место для посадки аэроплана оказалось занесенным пургою. Отчим весьма гордился этим эпизодом своей биографии и не упускал случая вспомнить о нем.
Я мог бы возразить Артуру Сергеевичу.
Правда, прыгать с парашютом мне еще не приходилось, экзаменов я пока тоже ни разу не сдавал, но что касается поцелуев... Никакого замирания души тут не было, глупость одна! Кое-какой опыт у меня имелся. Мы занимались этим делом в заброшенном доме.
4
Теперь самое время рассказать про этот дом.
Он стоял в соседнем дворе. Точнее, в запущенном саду. Сад был^темен от кленовых джунглей и кустов черемухи. Одна из этих черемух была не кустом, а высоким деревом, которое царило над всем садом. Когда черемуха зацветала, над садом словно вырастала снежная благоуханная туча. Галка, Лилька и я забирались на дерево, в цветущие чащи, срывали ветки и делали большущие букеты. Точнее, забирались двое, а один кто-нибудь оставался на „атанде". Потому что в любой момент могла появиться хозяйка.
Это была старуха. По внешности своей — типичная ведьма. Худая, жилистая, сгорбленная, с длинными узловатыми руками, которые качались впереди туловища, как подвешенные грабли. У нее были серые космы, крючковатый нос и впалые губы. А самое неприятное — бельмо на левом глазу. Оно закрывало зрачок лишь наполовину, и глаз был, судя по всему, не полностью слеп. По крайней мере, бельмо придавало взгляду старухи впечатление не слепоты, а наоборот — какой-то „баба-ягинской“ зоркости.
Несмотря на преклонные лета, старуха была крепка и сама управлялась по хозяйству. Носила на коромысле полные ведра с водокачки, ежедневно ходила на рынок и даже колола топором березовые и сосновые чурбаки. А потом укладывала дрова в поленницу.
В общем, тимуровская помощь такой бабке явно не требовалась. Да бабка и не приняла бы ее, потому что характер этой особы вполне соответствовал внешности.
Мы про этот характер знали. Поэтому, когда старуха возникала в пределах видимости, „часовой" сдавленно кричал „атанда" и охотники за букетами замирали в чаше. Собираясь на такую охоту, мы старались надевать как можно больше белого, чтобы старуха не
