Владимир Дрыжак - Кесарево сечение
– Ну, этого барахла завались. В поясе Оорта, говорят, примерно сто миллиардов штук кометных ядер.
– Шутишь!
– Какие шутки – коньяк стынет! Правда, вот эта конкретная – уж очень большая. И потом, она должна была и раньше прилетать, надо бы посмотреть в каталогах… Разве что период обращения слишком велик… И непонятно, почему раньше не произошел захват… Триста километров… Интересно, а масса какая…
Гиря-младший, похоже, перешел в стадию осмысления феномена, но Петр Янович не дал ему воспарить в эмпиреи.
– Вот видишь, а ты говоришь! Так что разберись на досуге… Ладно, давайте выпьем и еще поскребем по сусекам насчет переселения душ.
Мы выпили, закусили и послали Валентину за чаем-кофе. Валерий Алексеевич доел таки свой салат и изъявил желание размяться до туалета. Когда он вернулся, беседа уже перетекла в иное русло и протекала весьма бурно. Петр Янович утверждал, что проблема переселения душ уже близка к научному обоснованию, и вскоре перейдет в стадию технической реализации. Куропаткин ему оппонировал, оперируя категориями высшего разума, сферы духа и прочими штуками из этого набора. Гиря-младший то подливал масла в огонь спора, то выливал туда же ушат холодной воды. Я разбивал тезисы дискуссантов на части и пытался из образовавшихся частей речи наскоро создать гипотезу мыслящей Вселенной для Сюняева.
Валерий Алексеевич немного послушал этот базар, а потом заявил, что мы все пьяны, и он в том числе. Петр Янович, категорически опроверг инсинуацию, сказав, что лично он находится в состоянии "упоения в бою у грозной битвы на краю". И уточнил, что, с его точки зрения, край в сфере познания – это самый центр, ибо дальше – неведомое.
Кончилось тем, что Валентина явилась из кухни и произнесла сакраментальное: "ваш кофе, сударь!". Фраза была адресована мне. Остальным досталось жалкое: "чай стынет!".
– Отличный чай! – похвалил Петр Янович, прихлебывая и жмурясь, как кот. Давненько я такого чая не пивал… Вот ты, Куропаткин, перешел в стан скептиков. Это такие люди – у них со временем возникают проблемы с желчным пузырем. Мне они не близки. Я предпочитаю романтиков.
– Я, – Вася тоже отхлебнул из чашки, после чего ткнул себя в грудь. – Я, Петр Янович, реалист. И попросил бы не вешать ярлыки!
– Да какой же ты, к свиньям, реалист, если не моргнув глазом толкуешь о мировом разуме, который никто никогда не наблюдал. А вот есть люди, которые ни о чем таком не говорят, зато пишут такое, что шары на лоб лезут. Но, заметь, они предлагают программу действий, а не просто балабонят. Вот поэтому, когда мы завтра с утра будем обсуждать подробности беседы Глеба с Шатиловым, я дам вам один приватный документ. Вы его почитаете, и на пару предложите мне практические выводы. А то я сам там ни черта не понял… И, кстати, сообщаю, что господин Сомов, вероятно, на подлете, если уже не сел. Ты, Глеб, с ним встречаешься в самое ближайшее время. Кто он – тебе известно. Твоя задача – синхронизировать наши позиции. Тебе следует иметь в виду, что он отнюдь не наш сторонник, но и не противник. Он как бы третья сторона и самостоятельная величина. Наши цели близки – он тоже друг всего разумного и мыслящего. Но его стиль вызывает у меня недоверие.
– Встреча тет-а-тет, или можно взять Васю?
– Нужно. Без Куропаткина ты теперь ни шагу. Он ведь перешел в категорию скептиков, а такие люди у нас на вес золота!
– Да не перешел я, не перешел! – возопил несчастный Вася. – Валерий Алексеевич, вы бы хоть заступились…
– Э-э… В самом деле, Петя, что это ты… Так-то зачем?.. Молодой человек подает большие надежды в плане… э-э… Он вчера, например, подал мне идею вполне в духе… э-э…
– Что ты все "э-э", да "э-э". Какую идею?
– Ну, не здесь же ее обсуждать. То есть не сейчас. Завтра после обеда у нас рандеву с Кухарским, а потом и обсудим. Все равно ведь надо с текучкой разобраться, да и есть кое-какие наметки по навигационным центрам…
На лице Гири появилось кислое выражение.
– Не мог сам этот вопрос раскрутить, – буркнул он. – Все тебе надо утрясти, все согласовать… Бюрократ – вот ты кто. Прогнивший бюрократ! И меня скоро сделаешь бюрократом. Когда начнешь проявлять самостоятельность?! Я тебя зачем здесь оставил? Чтобы ты разгреб всю рутину, всех разогнал, и всем надавал по шеям. А приезжаю – все по-прежнему.
– Но, Петя, зачем нам теперь скандалы. Мы ведь…
– А без скандалов ты всех разогнать не можешь.
– Ну… Без скандалов они не расходятся, – Сюняев развел руками. – Не умею я, Петя…
– С завтрашнего утра начну учить. А сегодня на сон грядущий повторяй одну фразу: "Уважаемые дамы, любезные господа, леди и джентльмены! Я далек от мысли, что все вы – бессовестные негодяи, наглые лгуны и отъявленные мерзавцы, но…". Вот если с этой фразы начинать, то дальше можно крыть хоть матом, никакого скандала не будет. Понял?
– Понял, – сказал Сюняев обреченно. – Я думал, что надо наоборот. Сначала маты, а потом эту фразу. Наверное, я ошибался…
Глава 15
Утром Петр Янович выслушал мой подробный отчет о встрече с Шатиловым и даже ни разу не перебил. Потом выслушал сообщение Куропаткина о его деятельности по обеспечению доступа к базе данных навигаторов и задал только один вопрос: "Слушай, Василий, а есть хотя бы один человек, который может гарантировать достоверность сведений, добытых нами из этой базы?". В ответ Вася только пожал плечами.
После этого Гиря какое-то время смотрел в потолок и морщился. В заключение буркнул что-то невразумительное, отчетливо произнес: "черт знает что!", встал и открыл свой знаменитый сейф. Краем глаза я увидел в нижнем углу что-то металлическое и блестящее, решил, что где-то во время доклада мы проштрафились и приготовился к аутодафе. Но, вопреки предположению, Петр Янович достал из сейфа не сакраментальный ятаган, а все ту же синюю папку. Открыв ее, он выудил из середины несколько листов, бросил на стол и строго посмотрел на Васю. Вася поежился, но выдержал взгляд.
– Вот, – Гиря постучал пальцем по листам. – Вот оно – то самое, о чем я тебе вчера говорил. Этот полет мысли в заоблачные выси попал ко мне очень давно – примерно тридцать лет назад. Тогда он не произвел на меня никакого впечатления. Я даже испытал к автору некоторое подобие отвращения – он человека превращает в черт знает что. В какой-то биоэлектронный гибрид… Сей документ провалялся в разных местах, пока я под сурдинку не приобщил его к делу и не засунул в эту папку. А случилось это аккурат после расследования аварии на "Вавилове". Ты, Кукса, наконец, соизволил ознакомиться с отчетом? Времени было достаточно.
– Так точно, Петр Янович!
– Нечего тут изображать из себя унтера Пришибеева! Да – "да", нет – "нет". И безо всех этих "Петров Яновичей". Ясно?
– Так точно, Петр Янович, – произнес я нахально.
– Я тоже с ним ознакомился, хотя никаких указаний не получал, – вставил Вася.
Шеф был явно не в духе. Я решил дать ему повод излить на меня свое раздражение. Я полагал, что, вероятно, он перенес большие психологические нагрузки, разговаривая с ламами, и ему нужна разрядка. А с меня не убудет.
Но Гиря на мою эскападу не отреагировал. Он только сморщился как от изжоги, встал и потер грудь. Потом посмотрел на нас с Куропаткиным и сказал уныло:
– Зря вчера коньяк пил. Бимарион совсем не к черту стал…
– Что не к черту? – изумился я.
– Бимарион.
– А что это?
– Вот в этих бумажках написано, что это такое. Вы здесь почитайте пока, а я отлучусь кое-куда. Будут звонить, скажите, что вышел, пусть через часок перезвонят.
И он удалился. Мы с Васей переглянулись и начали читать бумажки, передавая друг другу листы.
На первом листе слева вверху рукой Гири было написано:
"Что за фигня? Кто автор?"
Далее следовал печатный текст следующего содержания:
ПСИХОЛОГИЯ СМЕРТНЫХСознание собственной смертности – это единственное, что качественно отличает психологию человека от психологии животных – все остальные отличия лишь количественного порядка (например, шимпанзе не столь хорошо способны к речи, логическим операциям и к применению орудий труда как люди, но как показывают некоторые эксперименты, эти способности у них можно в определенных пределах развить).
Осознание собственной смертности происходит у детей в возрасте трех-четырех лет и приводит к глубокой психической травме. Некоторое время они плачут при мысли о смерти, но в конце концов срабатывают защитные механизмы психики, и на этом месте в сознании образуется "слепое пятно". Страх смерти перестает восприниматься на осознанном уровне, и начинает проявляться лишь в опосредствованной форме в виде синдрома Хеопса. С этого момента поведение человека становится принципиально отличным от поведения животных.
Некоторые мысли, переживания или воспоминания могут столь сильно травмировать психику, что они вытесняются защитными механизмами сознания в область подсознательного, и на сознательном уровне уже никогда всерьез не воспринимаются – можно сказать, что в сознании в этом месте образуется "слепое пятно".
