Владимир Орлов - Шеврикука, или Любовь к привидению
– Чем подтвердите?
– Весь город знает. О змее был сюжет в «Московском телетайпе». Игорь Константинович не даст соврать.
– Змей есть, – кивнул Шеврикука.
– А если вам штуки… Так у моего друга Сан Саныча, который японец и сейчас бежит, много штук змеев. Опять же Игорь Константинович не даст мне соврать.
– Есть и штуки, – согласился Шеврикука.
Конечно, змеи у друга Сан Саныча водились в Японии бумажные, но кто знает, может быть, в полетах они были живее змеев из кожи и мяса.
– Ладно, бери табуретку, – сказал Лютый. – Сейчас нарисуем и змеев.
Малохол тем временем вернулся к облагораживающему чтению, но он как будто бы нервничал и нет-нет, а взглядывал на свои часы. Игра с появлением гостя стала шумной и балаганной, Малохола она явно раздражала. А Шеврикука, хотя прибытие Крейсера Грозного его никак не обрадовало и он был намерен спровадить сейчас же останкинского громобоя на асфальтовую дорожку, ничего не предпринимал, а сидел после медовухи разомлевший и тихий.
– И от кого я наслышана-то о вас, вы не догадались? – Нежная рука Стиши легла на плечо Шеврикуки, а потом Стиша присела рядом с ним на корточки, и коса ее коснулась пола. – А? Не догадались?
– Нет, – лениво протянул Шеврикука. – От кого же?
– Какой вы не сообразительный! И не чувствуете! – Стиша лукаво пальчиком укорила Шеврикуку и зашептала заговорщически: – От Увеки…
– От кого? – удивился Шеврикука.
– От нее… Прежде она звалась Увека Увечная, а теперь она Векка Вечная… Или вы ее не знаете?
– Нет, знаю… Как же… – сказал Шеврикука с расположением к Стише, но без всякого расположения к Увеке-Векке. – Слышал… И видел как-то ее… Приходилось сталкиваться…
– Мои-то с ней тропинки пробегали рядом, – сказала Стиша. – А то и сливались в одну…
– А мы вашу даму козырной десяткой! – воскликнул Крейсер Грозный. – И три очка «Спартаку»!
– Но ведь она, Увека-то, говорят, определена в холодную, – вспомнил Шеврикука.
– Сегодня она в холодной, – улыбнулась Стиша, – а завтра, глядишь, будет в тепле на канарском пляже…
– Может быть, – вяло согласился Шеврикука. – Может выйти и так…
– А я думала, вас обрадую Увекой-то, – Стиша была чуть ли не разочарована. – Она-то на вас ох как смотрит!.. Да вы, видно, и стоите того. А, Шеврикука? У Увеки-то есть и надежды на вас, я знаю! Может, я говорю лишнее. А может, и нет…
– Стиша! – словно бы с высоты, с гранитной скалы властно прозвучал голос Малохола. – Не время ли тебе вспомнить о своих заботах! Не время ли поднести жаждущим чаши!
– Это верно! Это справедливо! – поддержал Малохола Крейсер Грозный. – А то ведь минут через пятнадцать притопочут обратно наши бегуны.
– Это как же они будут вздыматься на Башню? – поинтересовался Печенкин.
– Приезжайте к нам, увидите.
– Ну да, – покачал головой Печенкин. – Над вами в Останкине неизвестно что висит.
– Экая беда! – сказал Крейсер Грозный. – Висит себе и висит. Над каждым из нас все время что-нибудь да и висит. А из этого дредноута, что в Останкине, вчера пролилось. И ничего, живые.
– Что пролилось? – спросил Лютый.
– А леший его знает, – сказал Крейсер Грозный. – Не успел попробовать. Недолго лилось. Сосед слизнул с балконной ограды, говорит – хорошо! И запах стоял вкусный. Не иначе как борща по-флотски. Вот и Игорь Константинович подтвердит.
– Я отсутствовал в ту пору в Останкине, – сказал Шеврикука.
– Ну и не расстраивайтесь, – успокоил его Крейсер Грозный. – Еще закапает. А чтой-то вы карты не сдаете?
– Хватит! – резко заявил Раменский.
– Проигрываешь – и не злись, – сказал Лютый. – Сдавай или оплачивай проигрыш. Сколько зайчатины должно пойти ихнему змею? Анаконде, что ли?
– Анаконде, – подтвердил Крейсер Грозный.
– Ихняя живность, – сказал Раменский, – может, и липовая.
– А вот вы подавайте змею ваших зайцев, – предложил Крейсер Грозный. – Мы и проверим. Да и двух барсуков тоже! Красавица милая… Зовут-то вас как?
– Стиша.
– Стиша. Не сделаете ли одолжение, пока решаются животноводческие проблемы, выглянуть и посмотреть, не бегут ли обратно, огольцы?
– Бегут, – вернувшись, сообщила Стиша.
– И уже видны? – ужаснулся Крейсер Грозный.
– Нет. Я прикладывала ухо к земле. Слышен топот.
– Вот и хорошо! Вот и спасибо! Сожалею, что заставил ваше бесценное ухо быть приложенным к грунту. За ухо это и тем более за косу самое время теперь осушить чашу.
– Поднеси ему! – распорядился Раменский. – И пусть проваливает!
– Моряки никуда не проваливают! – гордо заявил Крейсер Грозный. – Но исключительно с вашими зайцами…
– И что это ты выступаешь здесь командиром? – обратилась к Раменскому Стиша.
– Хватит! Все! – молвил Малохол.
И замолчали.
Минут семь еще шла игра. Крейсер Грозный ликовал, готов был нечто выкрикнуть или пропеть, но и без оглядки на Малохола останкинский гость помнил о нем и никаких звуков не издавал. А потом, взглянув на часы, он вскочил, не потребовав и лаврового венка победителя, а лишь принял из рук Лютого раскрашенные бумажки, поблагодарил всех за гостеприимство, пообещал не забывать и долго не пропадать, красавицу Стишу расцеловал в обе щеки, сообщив: «За мной рогатка!» – тут же спохватился: «Да что же это я? Чтобы хозяев не обидеть! На посошок-то!» – запустил черпак в ушат с приятственной жидкостью, осушил его, крякнул и был таков.
Последовавшие за ним во двор профилактория Шеврикука, Малохол, Стиша и три карточных заседателя могли лишь засвидетельствовать, что Крейсер Грозный ловко и вовремя преодолел забор из металлических палок с наконечниками копий, был дружелюбно встречен толпой настоящих мужчин, гармонично вписался в их сообщество и даже вызвал долгий, облегчающий душу вздох поощрения.
– Да не злись ты! Проиграл и проиграл! – сдерживал Лютый (и Печенкин помогал ему) раззадорившегося Раменского, рвавшегося к забору. – Я тебе еще нарисую. И барсуков, и росомах!
А Шеврикука почувствовал, что к нему прижалась пшеничнокосая Стиша.
– Шеврикука! Можно тебя на секунду? – сказал Малохол.
– Пожалуйста.
Они отошли.
– Вот что, – сказал Малохол. Глядел он будто бы в спины бегунам. – Более ты нас не посещай.
Шеврикука рот раскрыл в намерении попросить у Малохола объяснений, но произнес лишь:
– Как скажешь!
И услышал:
– А я уже сказал.
В глаза Шеврикуке Малохол так и не взглянул.
32
В Землескребе Шеврикука посчитал, что пришла пора повидать Пэрста-Капсулу.
Но в доме Пэрст-Капсула отсутствовал. Может, гулял где-то. Может, был в делах. Он ведь заверил Шеврикуку, что не заскучает. И что у него есть уже остропривлекательное занятие. В получердачье Шеврикука ощутил свежий для пристанища подселенца запах. Он был еле уловимый. Зацепился где-то за Пэрста-Капсулу и был принесен им в Землескреб. Пэрст-Капсула собирался завести подругу, о чем поставил Шеврикуку в известность. Возможно, что и завел. И возможно, появлявшийся в Землескребе высокомерный исполнитель Б. Ш. (Белый Шум) понудил Пэрста-Капсулу к скорым поступкам. ДухиЂ, учуянные нынче Шеврикукой, были, по его разумению, дешевыми и даже вульгарными, не запаниковал ли Пэрст-Капсула, не бросился ли заводить дружбу с какой-нибудь лимитчицей, имеющей слабую натуру? Да хоть бы и с лимитчицей, ему-то, Шеврикуке, какая разница? К тому же все эти его соображения, в особенности с привлечением запаха якобы вульгарных духов, выходили постыдно-поверхностными. И может быть, у Пэрста-Капсулы вовсе не было причин опасаться Б. Ш. или любого из Отродий Башни.
Однако после объявления Белым Шумом обязательной потребности в нем, Шеврикуке, проистекло уже пять дней. А никаких действий не последовало. В нем включили напряжение и пропали. Ну и ладно. И ладно. И пусть. Ему теперь не надо разыскивать Пэрста-Капсулу и задавать вопросы. И не надо нервничать по поводу затишья Отродий. Сейчас не его ход. Сейчас ход тех, кто повел с ним во что-то игру. Или посчитал выгодным включить его в свои игры.
Но из-за чего осердился Малохол? И осердился ли? Чем было вызвано воспрещение прогулок Шеврикуки в бани и бассейны Малохола? Этому Шеврикука искал теперь объяснения, но все они его не удовлетворяли. Могло донестись до Малохола нечто из перечисленного в укорах Увещевателя и прийтись ему не по нраву. Но, впрочем, Малохол всегда проявлял себя самостоятельным в оценках и поступках, а уж то, что произносилось или утверждалось в Обиталище Чинов, было для него несомненным дерьмом и бледной поганью. Вторжение Крейсера Грозного? Тут были поводы для досады. Но досады на полчаса. Или хотя бы на день. Не стал бы Малохол из-за неудобств и нарушений, вызванных останкинским мореходом, а виноват в них был он, Шеврикука, делать столь решительное заявление. Развеяли бы досады шутками. Стиша? Из-за Стиши? Здесь, конечно, могло что-то быть. В хозяйстве Малохола Шеврикука, и из-за собственных настроений, и после турецкого тепла и медовухи, был и впрямь рассеянный, разомлевший и не вцеплялся вниманием во все ежесекундные тонкости отношений собравшихся в каморке. Но кое-что, естественно, заметил. Напряжения из-за Стиши возникали, но в них неожиданно для Шеврикуки, и к его удивлению, скрещивались интересы Малохола и смотрителя деревьев, кустарников, клумб и зимних садов Раменского. Два года назад никакой Стиши в профилактории он не видел. Совсем иная дева, не из лесных, приглядывала за кухней. Как будто бы Стишу, ей на замену, привлекли по представлению Раменского. А Малохол, стало быть, положил на нее глаз? Но он-то, Шеврикука, здесь при чем? Он с ней даже не любезничал. Любезничал со Стишей Крейсер Грозный, но без всяких помыслов, а просто как истинный флотский кавалер, благодарный, ко всему прочему, за подносимые чаши. Он же, Шеврикука, ее как следует и не рассмотрел в рассеянности и послебанной истоме. Поставил ее в ряд фольклорных плясуний и успокоился. А она ходила в приятельницах с Увекой Увечной. Может, даже росла и воспитывалась вместе с Увекой. Что-то в ней было, вспоминал теперь Шеврикука. Что? Лукавство и некое знание, насмешничала она над ним, пропевая «Неужели тот самый Шеврикука? Как же, как же, наслышаны…» Верхняя губа Стиши была чуть вздернута, обнажала белые зубы. Принято относить имеющих вздернутую верхнюю губу к особам вздорным и капризным. (Впрочем, и оттянутая нижняя губа тоже как будто свидетельствует о капризах.) Не ахти какие психо-физиономические справедливости! А имя? Стиша? Производное от Устиньи? Вряд ли. Бывшая лесная дева, Шеврикука это почувствовал, была способна стихомирить буянов. Стихомирить и сразу. (Могла, наверное, и утихомирить, и утишить, могла утешить и утешать. Могла, значит, быть и Утехой. Стиша – Утеха?) Тихий мир и вздор? Тихий мир и каприз? Вздор и капризы были свойственны Увеке Увечной. Но был ли в ней и тихий мир? Похоже, Гликерия и Дуняша-Невзора отказывали ей в этом.
