Душа для четверых - Ирина Родионова
За недолгую и, по правде говоря, не очень счастливую Шмелиную жизнь мать приезжала к Кристине всего раз – как нормально-обычная родительница, она должна была проверить, все ли у Кристины хорошо, живет ли она в тепле, хорошо ли учится. Кристина оставила сына на Юру и одну из подруг, а сама переехала к знакомой и там принимала маму, как дорогую гостью. Тогда жизнь, пусть выдуманная и лживая, с матерью, которой было все равно, но которая упрямо делала взволнованную физиономию и протирала пыль на чужих шкафах, жизнь эта показалась почти райской. Кристина спала полдня, «на работу» уходила кататься в трамваях или на волонтерство, много рисовала для души, могла весь вечер пролежать в пенной ванне или тайком выпить баночку пива, мать делала вид, что не замечает.
Как бы самой Кристине ни было стыдно, но после материнского отъезда она прожила у знакомой еще два беззаботных дня. Поняла в очередной раз, что не нагулялась, не готова была к детям, что ей хочется отдохнуть, уйти с друзьями на пару ночей, пить вино вперемешку с пивом и объедаться чипсами. Но Шмель и не думал никуда деваться, и Кристина, поджав хвост, вернулась. Сказала Юре, будто только что проводила мать на вокзал.
– Пойдем. – Маша ласково потянула за куртку, и Кристина бросила в телефон:
– Все, мам, дела. Звони, не пропадай.
– Не пропаду.
Все формальности были улажены, автобус уехал, Маша пританцовывала на остановке то ли от холода, то ли от волнения. Кристина щурилась в мутно-белый день. Свежий снег выбелил серость, спрятал и дыры в дорогах, и лужи, полные грязной дождевой воды, и дырявые заборы, дышалось свежо и пьяно. Рассеянный свет будто чуть приглушал и город, и тревогу, и чувство стыда.
Только обкромсанные деревья, от большинства которых остался обглоданный темный ствол, напоминали вырвавшиеся из земли кулаки, и Кристина отводила от них взгляд, как от болезни. Рюкзак лямками впивался в плечи, но Кристина снова ухватила то хрупкое чувство – идти и идти бы по бесконечной дороге, не думать ни о чем, ничего не замечать.
Когда Маша провалилась в едва подмерзшую лужу у кованой калитки и вдавила кнопку звонка в отштукатуренную стенку, Кристина вскинулась:
– Тут садик, что ли?
– Бывший, – кивнула Маша, вслушиваясь в монотонное гудение. – Его закрыли много лет назад. Сначала тут ателье и склад были, потом – фирма, а потом администрации домик передали… Это «Аистенок», у меня одноклассница жила неподалеку, мама ее сюда водила. А теперь…
Затрещал динамик, калитка приоткрылась. Кристина шагнула следом за Машей и хлопнула ее по плечу – справимся, чего ты трясешься, – упрямо делая вид, что это от мороза. Кажется, Маша и сама пожалела, что затеяла всю эту благотворительность, нервничала теперь, всю ночь не спала – под глазами припухло и налилось синим. Даже бодриться сил у нее не хватало.
В бывшем садике было тихо, он казался заброшенным и жутким. Маша разулась у входа, оставшись в веселых красно-зеленых арбузных носках, смутилась их. Кристине пришлось хвалить ее носки и уверять, что детям арбузы придутся по душе, – она и сама удивлялась тому, что испытывает к Маше едва ли не больше сочувствия и симпатии, чем к Шмелю.
А еще у садика не было запахов, разве что самую малость: многолетняя пыль, сырость в щелях деревянных окон, дешевый кожзам на чужих ботинках у входной двери. Кристина думала, что даже в мертвых детских садах, как и прежде, пахнет сладкой манной кашей, выглаженным постельным бельем и мокрыми колготками, но отсюда и запах ушел. Ни памяти, ни смысла. Со зданиями точно так же: пустые коридоры молчали, каждая встретившаяся им дверь была заперта на ключ, на подоконниках россыпями лежали дохлые мухи, как сушеный изюм. Кристина с Машей ступали едва слышно, шли едва ли не на цыпочках, боясь растревожить неживую тишину.
– Мы точно туда пришли? – шепотом спросила Кристина. – Тут как-то не очень… гостеприимно, что ли. Особенно для несчастных деточек.
Маша шикнула:
– У них всего три комнаты жилые, а остальными никто не пользуется. Но говорить об этом нельзя, потому что выселят их в каморку какую-нибудь, а тут и праздник можно провести, и вообще… Там, в зале, очень уютно, увидишь.
Навстречу им по лестнице шла женщина, и Маша при виде ее сразу расправила плечи и выпятила грудь, став похожей на изломанную ветку. Женщина казалась сплющенной и вытянутой сверх меры, с обесцвеченной прической волосок к волоску и хищным макияжем, а взгляд ее был пустым и ничего не выражающим. Каждую морщинку, каждую мышцу лица она держала в строгости, не позволяя и тени улыбки скользнуть по губам или в холодных глазах. В каждом ее шаге сквозила высокомерность, и, усиленная каблуками и будто игрушечной лестницей, она представлялась Кристине почти нечеловеческой.
Маша подобострастно заулыбалась.
– Здравствуй. Поправь воротник, сбился, и представь мне свою гостью.
– Это Кристина. – Маша засеменила на узкой ступеньке, соскользнула, ухватилась рукой за перила и уставилась себе в ноги.
Женщина скривила уголок губ – специально, Кристина не поверила бы, будто что-то вышло у нее из-под контроля.
– Очень приятно, Оксана Леонидовна. Маски, перчатки с собой?
Маша суетливо полезла в карман, Кристина мотнула головой.
– Пойдемте, я все выдам. И поответственней, у нас вообще-то пандемия. И учреждение по работе с детьми.
Не обращая на Машу внимания, она схватила когтистой рукой Кристину под локоть и потащила следом, как надоедливый чемодан. Кристина встала через силу, подождала, пока Маша их догонит, и только тогда стала медленно подниматься. Лицо у Оксаны Леонидовны схватилось камнем, но глаза оставались все такими же равнодушными. Ее спокойствию могла бы позавидовать даже флегматичная Кристина.
– Ничего у тебя маман, – улучив минутку, шепнула она Маше.
– Красавица. – Вздох. – И очень сильный человек. Только она не мама мне, а мачеха. Приемная мать, если точно. Я ее Оксаной зову.
– Как будто неживая прямо… Подмороженная.
Маша вздохнула еще раз и пожала плечом, но не ответила. Оксана же то и дело поправляла ее скучающим тоном:
– Не крутись, много суетишься… Выпрями спину, горбатость никому не к лицу… Мария, улыбнись. Без улыбки на тебе лица не видно.
И Маша скалила зубы, и послушно
