Американская история - Кристофер Прист
– То есть вы… прекратили поиски?
– Я отложил их в сторону. Я никогда не отказываюсь от проблемы, пока не решу ее. Я скоро вернусь к ней, как только покину это место.
– Могу я записывать то, что вы говорите о Пелерене? – спросил я. – Я хотел бы включить это в интервью.
– Я же сказал вам. Я все записываю. С того момента, как мы вошли в эту комнату.
Я не заметил никакого записывающего устройства, ни даже признаков того, что микрофон мог быть где-то спрятан.
– Вы не возражаете, если я буду делать заметки от руки?
– Если вам это необходимо. – Он неопределенно махнул рукой, но, как мне показалось, нисколько не сердился. – Главное, чтобы это не мешало тому, что я говорю.
– Итак, позвольте мне начать, профессор Татаров, с вопроса, почему вы работаете здесь, в Шотландии?
Я счел невозможным обратиться к нему по имени.
– Технически мы находимся на территории США.
– Это сказал дежурный, открывший мне дверь. Это было похоже на политическую софистику. Ведь мы на острове Бьют, в Шотландии!
– Нет, это федеральная территория США. Это место было передано под американскую юрисдикцию.
– Разве в США нет мест, где бы вы могли работать?
– Конечно есть. Но они хотят, чтобы я был здесь.
– Но… почему?
Татаров сидел напротив меня, между нами был только стол. На нем лежали его амбарная книга, мой ненужный диктофон и моя ярко-желтая пластиковая каска.
– Они платят мне деньги, – сказал он. – Не скажу, что огромные, но вполне приличные. Что еще важнее, передо мной поставлена задача, гипотеза неимоверной тонкости и изощренности, с какой я вряд ли где еще столкнусь. Это омолаживает мой разум.
– Вы знаете, почему они здесь, в Шотландии?
– Я привел вас сюда, в эту тихую комнату, чтобы мы могли поговорить, чтобы нас не подслушивали. Мы с вами находимся в так называемом федеральном расширении США, полученном по договору, который был заключен специально для этой цели. Они находятся в офшоре потому, что, как я полагаю, то, что чем они занимаются, то, что они хотят, чтобы я делал для них, является незаконным. А если и законно, то они действуют так, как если бы это было незаконно. Они скрывают это до смехотворной, на мой взгляд, степени. Но пока я являюсь их частью. Даже для того, чтобы получить разрешение на это интервью с вами, якобы о математике, мне пришлось подписать бумагу, что я ознакомлен с положениями Патриотического акта США. Так что, с моей точки зрения, это аморально, и, вероятно, с вашей тоже, но я не думаю, что это опасно.
Он откинулся на спинку стула и, обращаясь к пространству над столом, продолжил:
– Возможно, это опасно с нефизической точки зрения. Никто не пострадал от того, что Шотландия была вынуждена передать часть своей территории, но это опасный прецедент и, вероятно, следует аналогичным ложным договорам в других частях мира. Если я ударю вас так, что вам будет больно, это очевидно опасно, но если я солгу вам, или буду вам угрожать, или о чем-то предупреждать, то хотя боль и не причиняется, опасность все равно присутствует. Это верно также и в отношении безнравственности…
Я вежливо слушал его разглагольствования, ибо помнил из нашей предыдущей встречи, насколько рискованно прерывать Татарова, когда тот пускался в размышления.
Он делал это, развивая цепочку мыслей, часто импровизированных, как правило, логическую цепочку, которая в конечном итоге открывала и всячески подчеркивала красоту математики. Такова была его привычка, даже когда он не размышлял о математических постулатах. Во время размышлений его нельзя было отвлекать.
Теперь он пустился в пространное и подробное рассуждение об ответственности за причинение физического вреда, о дистанцировании действия от причиненной боли, о поиске козла отпущения, об извинениях, о поиске оправдания. Я продолжал слушать, зная, что мое присутствие в комнате пока не играет роли.
Вскоре он смежил веки – один из его любимых способов сосредоточиться – и продолжил свой монолог. Я не перебивал его. Внезапно мне почему-то вспомнился давний план Лил провести или организовать здесь, в этом самом месте, в старой водолечебнице конвент вампиров. Она сказала, что ей нужно какое-то жуткое место, и оно действительно было жутким, хотя, возможно, не в том смысле, который она имела в виду.
Я встал со стула и тихо подошел к автомату, где выбрал «кофе американо» – подходящий к случаю вариант, подумалось мне. Машина зажужжала, залязгала и забулькала, и бумажный стаканчик наполнился горячей коричневой жидкостью. Для меня она пахла настоящим кофе. Я взял пакетик сахара и пластиковую ложку и вернулся на свое место.
– …следовательно, это вопрос суждения, проявления личного вкуса, результата оценки физического вреда или ущерба, который может быть причинен. Надеюсь, вы следите за тем, что я говорю?
– Да, профессор.
Не открывая глаз, он сказал:
– Меня вечно мучает жажда. Чай, нормальный. Ни молока, ни сахара.
Я вернулся назад к автомату, а Татаров даже не сменил позы. Я подошел к столу и поставил перед ним бумажный стаканчик.
– Пожалуйста, продолжайте, профессор, – сказал я.
– Жду вашего следующего вопроса.
– Какова ваша функция здесь как математика? – спросил я.
– Функция всех математических исследований – это поиск красоты, совершенства, абсолютной правильности, ясного доказательства. Вот почему я здесь, поэтому я также работаю в Институте Куранта. Я дифференциальный тополог и увлекаюсь многообразиями, формами и твердыми телами. Формы имеют квантовое состояние неопределенности, то, что мы называем эквивалентностями и деформациями. Форма может измениться, но пространство, в котором она находится, останется прежним…
Его монолог плавно тек дальше. Произнося его, он, не открывая глаз, осторожно протянул руку и нащупал стаканчик с чаем. На полуслове он умолк, чтобы сделать глоток – ополоснул зубы и десны, а затем сглотнул. Все еще держа бумажный стаканчик, он вернулся к исходной фразе.
Мои мысли унеслись далеко, но я краем уха следил за общим ходом его доводов.
В
