Мэри Расселл - Дети Бога
— Смотри, — велела Суукмел, рукой описав дугу с запада на восток. — И слушай, — прибавила она, потому что все дети, руна и джана'ата, сейчас пели. — Как можешь ты сомневаться?
Дэнни не ответил, а лишь взглянул на нее своими маленькими, черными, широко расставленными глазами. В тот день они возвращались домой в молчании и больше об этом не говорили.
— То, что ты рассказала, моя госпожа, объясняет политическое могущество, — сказал Дэнни в том же году, спустя какое-то время, — но думаю, в Китери было что-то еще. Люди шли за ним не ради цветка траджа'анрона, вымпела или ритмического триплета. И, полагаю, не ради богатства, власти или даже права на потомство.
— Они шли за ним из любви и преданности, — спокойно произнесла Суукмел. — Хлавин Китери казался им воплощением их собственного величия. Они любили его за то, что он возвысил себя и их, и были готовы ради него на все.
— Значит, когда Верховный дал понять, что желает сплотить вокруг себя таких людей, они забыли о репутации Китери или же простили ему склонность к…
Дэнни умолк, не желая ее обидеть.
— Сексуальной… изощренности, возможно? — предположила Суукмел, улыбнувшись его деликатности. — Да. Эти люди охотно отдавали своих третьерожденных сестер или дочерей в его гарем.
— Даже зная, что для детей от этих браков нет места в государственной иерархии?
— Да, зная, что жизни тех, кто появится на свет в доме Китери, не будут определяться рождением или обуславливаться смертью. Пусть так и будет, говорили эти люди. Пусть будущее пробьет им дорогу, словно река во время разлива. И они не колебались, даже когда Хлавин отменил запрет на потомство для некоторых третьерожденных торговцев. Понимаешь, насколько это было «революционным»? — спросила она, применив английское слово. — Мы всегда с крайней осторожностью управляли нашим наследством. Наша честь заключалась в том, чтобы передать, не ухудшив, наследие, которое нам досталось. Завещать больше было позором: это предполагало воровство. Завещать меньше тоже было позором: это подразумевало расточительство. Но Хлавин показал всем, что возможно созидание! Поэзия, богатство, музыка, идеи, танцы — из ничего! Управление могло состоять в увеличении! Каждый начал это понимать, и все удивлялись — даже я удивлялась, — чего мы страшились все эти годы?
Подобно древнему охотнику, бросающему добычу к ногам своих жен, Хлавин Китери сложил к изящным ногам Суукмел Чирот у Ваадаи все, что он совершил. Ей должно было понравиться, что он сделал последний шаг, распахнул последнюю дверь, выпустив на волю и Хаос, и Мудрость.
Со всего Инброкара к нему приезжали юные жены — завешенные вуалями, охраняемые, несведущие. Ради Суукмел и, возможно, ощущая вину перед покойной сестрой, Хлавин Китери собрал в своем серале диковины суши, моря, воздуха; заполнил свой дворец рунскими учителями, рассказчиками, говорящими книгами, джана'атскими политиками и учеными, бардами и инженерами. Вначале его девушек отделял от мужчин деревянный щит с просверленными в нем отверстиями; затем — лишь тяжелые шторы. Еще позже стало казаться вполне обычным и приемлемым, что дамы слушают дискуссии, время от времени высказываясь по обсуждаемым вопросам, а в конце концов, и полностью участвуют в беседе, находясь за весьма условной стеной, прозрачной и воздушной.
Эти девушки рожали Китери детей. Первым стал сын, которого он назвал Рукуэи, — кастрированный во младенчестве и отданный Суукмел, дабы воспитываться при посольстве Мала Нджера. Но с течением лет родилось много других детей, и одной из них была дочь, не знавшая, что женщинам запрещено петь. Когда Хлавин Китери услышал этот тихий, тонкий, чистый голос, его сердце сжалось, очарованное красотой.
Если не считать вечерних песнопений, сам Хлавин не пел уже много лет. Ныне, с облегчением более глубоким, нежели удовлетворение любой физической потребности, он вернулся к поэзии и музыке. Он пригласил музыкантов, хормейстеров и разрешил петь женщинам и детям.
На двенадцатом году правления Хлавина Китери княжество Инброкар было самым могущественным политическим субъектом в истории Инброкара — богаче, чем Мала Нджер, столь же густонаселенное, как Палкирн, — а Хлавин Китери имел неоспоримую власть над центральным королевством Тройственного Союза. И в Мала Нджере у него уже появились верные сторонники — благодаря тесным связям с кланами Чирот и Ваадаи. Еще год или два, и для палкирнской девочки пришло бы наконец время сделаться его женой и учредить законное наследование — теперь, когда Хлавин осуществил свою революцию, хотя в его словаре не было такого слова.
— Когда вы впервые поняли, что творится на юге? — спросил Дэниел Железный Конь спустя много лет после смерти Китери.
— Почти с самого начала были тревожные признаки, — стала вспоминать Суукмел. — Менее чем через сезон после того, как Хлавин вступил на пост Верховного, у ворот Инброкара появились первые беженцы.
Потрясенные и напуганные, как и все беженцы, терзаемые памятью о пожарах, предательствах и убийствах в ночи; они были спасены руна, чью преданность и любовь эти немногие джана'ата заслужили и к чьим предупреждениям эти немногие прислушались.
— Мой господин Китери оценил эту иронию, Дэнни. Он сам однажды изрек: «Я породил гибель нового мира в момент его зачатия».
— Конечно, широта взглядов любого человека имеет пределы, — заметил Дэнни.
Некоторое время они сидели молча, слушая полуденный хор, звуки которого распространялись по долине — от резиденции к резиденции.
— Мне кажется, моя госпожа, если бы ситуация сложилась иначе… — Дэнни помедлил. — Возможно, Супаари ВаГайджур стал бы первым и самым полезным сторонником Китери.
— Возможно, — после долгой паузы сказала Суукмел. — То, что при старом режиме делало его презираемым, в годы правления господина моего Китери вызывало наибольшее восхищение. — Она помолчала, размышляя. — Из этого торговца вышел бы превосходный канцлер. Или он мог бы возглавить министерство по делам руна…
Ощущая, как сдавливает грудь, Суукмел посмотрела на Дэнни, который не уступал ей в росте и во многом другом.
— Возможно, — ровным голосом сказала она, — всего этого можно было бы избежать. Но тогда казалось, что иного пути нет…
22
Южная провинция, Инброкар
2047, земное время
— Кое-кто собрал товары, которые вы перечислили, они спрятаны недалеко от катера, — сообщила Джалао ВаКашан Софии и Супаари, когда наконец появилась в Труча Саи, опоздав на несколько дней. — Там повсюду патрули джанада.
— Отбраковщики? — осторожно предположил Супаари. — Или инспекционные команды, проводящие перепись для новой власти?
— Кое-кто думает; ни то ни другое, — ответила Джалао, не обращая внимания на других руна, столпившихся вокруг них и взволнованно раскачивающихся. — В Кирабаи говорят, что они пришли с севера, из Инброкара. С ними чужеземные руна — кое-кто думает: из Мала Нджера. Чтобы их понять, старейшинам в Кирабаи пришлось позвать переводчиков с очень древней родословной.
Джалао не выглядела напуганной, но была озабочена. Все деревенские советы обсуждали, что это означает и что меняется.
— Патрули везде спрашивают о Супаари, — сказала она негромко. — Они также спрашивают о чужеземцах.
— А нам не опасно путешествовать? — спросила София, у которой от страха заныло в животе. — Возможно, нам-но-не-вам следует дождаться, пока все утихнет.
— Кое-кто думает: мы-а-также-вы сможем путешествовать, но только при красном свете. И, наверно, для вас будет лучше отправиться немедленно.
Посмотрев на Супаари, Джалао перешла на к'сан:
— Господин, ты разрешишь одной из нас вести тебя?
Наступила тишина, и София полуобернулась, чтобы видеть Супаари. Он стоял очень прямо, уставясь на Джалао.
— Разве я господин, — вопросил он, — который может разрешать или запрещать?
Затем, опустив уши, Супаари заставил себя согласиться. Отведя от Джалао взгляд, он поднял голову.
— Извинения, — выдавил он затем. — Кое-кто будет благодарен, если вы станете его вести.
Все вокруг смущенно заерзали. София видела, чего стоило Супаари это сказать, и понимала, что Джалао внушает ему страх, как ни одна другая рунао; в причины этого София не вникала, как и в детали последовавшей затем бесконечной дискуссии, включавшей политические и географические рассуждения насчет их маршрута к посадочному катеру «Магеллана». За шесть месяцев подготовки к полету домой она сделала все, что смогла. Теперь оставалось лишь верить, что Супаари и Джалао примут правильные решения.
Вялая от жары, душой уже на полпути к Земле, София привалилась к столбу укрытия, подняв одно колено, а вторую ногу свесив с платформы, и позволила своим мыслям блуждать, наблюдая, как рунские дети играют с Ха'аналой, лишь недавно начавшей ходить и не подозревавшей о своих отличиях от ее приятелей. Исаак, в эти дни постоянно державшийся рядом с Софией, с избытком возмещал молчание своей матери, непрерывно производя монотонный поток фраз как на руна, так и на английском, причем с безупречным произношением. Большинство их было подражанием, но иногда возникала настоящая речь — обычно после того, как он пел вдвоем с ней Ш'му или исполнял вместе с Супаари вечернюю песнь. Чтобы петь, они каждый раз углублялись в лес, подальше от гомона руна, для которых песни были угрозой — инструментом джанадского контроля над ними. «Возможно, подумала София, — именно эта недолгая тишина позволяла Исааку преодолевать подражание». «Исаак тебя слышит», — однажды сказал он Софии. А в другой раз заметил: «Ха'анала упала».
