Мэри Расселл - Дети Бога
— Сипадж, Супаари, ты сумасшедший? — Она повернулась к Джалао, безмолвно взывая о помощи. — Если патруль нас увидит…
— За меня и любого чужеземца объявлена премия, — напомнил Супаари на английском и тоже повернулся к Джалао. — Кое-кто думает: эти руна доставляют преступников властям.
— А когда такой патруль встретит нас-а-также-вас? Они возьмут всех под стражу, — сказала Джалао, чьи налитые кровью глаза сохраняли спокойствие.
— Тогда мы-а-также-вы убьем их во время сна.
— Супаари! — выдохнула София, но не дожидаясь, пока выскажутся остальные, Джалао сказала:
— Да будет так. Отдыхаем до второго восхода. Затем выступаем.
Равнины были пустынны, и поначалу казалось, что их опасения и предосторожности напрасны. За два дня они никого не встретили. Никто не окликал и не приветствовал их, и Супаари мог бы уже не беспокоиться, но тревога не уходила. «Какое странное небо», — думал он, опустив заплечную корзину и сидя на земле, пока руна рыскали вокруг в поисках корма. Свет был тусклым, и Супаари не мог понять отчего. «Вулкан?» — предположил он.
— Супаари? — Он повернулся и увидел Софию, грызшую корень бетрина. Она стала такой коричневой! Его подводят глаза или София и впрямь потемнела? Не уверенный в своих ощущениях, Супаари указал на небо.
— Как тебе небо? — спросил он.
София нахмурилась.
— Оно… какое-то странное. Солнца взошли, но все равно темновато.
«Почти пять лет я прожила в лесу», — подумала она, вспоминая солнечный свет, пробивавшийся сквозь густую листву.
— Я не помню, как должно выглядеть небо!
— Сипадж, Джалао, — негромко позвал Супаари.
— Та выпрямилась, прекратив обрывать листья с куста мел-фруита.
— С небом что-то не так.
Джалао молча направилась к ним. София фыркнула.
— Ты говоришь, как Исаак, — сказала она, но посерьезнела, увидев лицо рунао.
— Цвет неправильный, — озабоченно подтвердила та. Супаари поднялся и, встав лицом к ветру, выдохнул через рот, опустошив легкие, затем через ноздри сделал длинный вдох; бриз дул слишком сильно, чтобы можно было различить дымный шлейф, но он надеялся выловить из воздуха хоть какой-то намек. Джалао внимательно за ним наблюдала.
— Серой не пахнет, — сообщил он. — Это не вулкан.
— Плохо, — прошептала Джалао, не желая пугать Канчея, подходившего с охапкой листьев триджата. София спросила:
— Что случилось?
— Ничего, — ответила Джалао, со значением глянув на Канчея, которому и без того хватало проблем в последние несколько дней.
Но Супаари тихо сказал:
— Утром узнаем.
В неподвижном воздухе, озаренном косыми лучами первого рассвета, проступила пелена дыма — его многочисленные столбы вздымались и срастались в небе, как восходят стволы хампий-дерева, чтобы сплестись ветвями в кроне. Пока отряд двигался с подветренной стороны от ближних деревень, даже София чуяла запах гари, проникавший сквозь вонь мази, которой все еще пахли ее волосы.
— С Кашаном все будет в порядке, — раз за разом говорил Канчей. — Наш огород джанада давно сожгли.
И с тех пор вакашани были покладисты и добродетельны — по меркам джана'ата.
Но надеялся на это лишь он, а когда отрядец приблизился к обломкам «магеллановского» катера, вдалеке стали видны тела: одни разделаны, другие обглоданы падальщиками, но большинство скорчились и почернели от огня.
Оставив варакхати глядеть через равнину на трупы, София забралась внутрь останков катера, опустошенного вандалами. «Кто-то плачет, — думала она и удивлялась: — Кто? — пока звуки всхлипов гулко разносились внутри корпуса. София не обращала на них внимания — на самом деле, едва их слышала. «Все могло быть хуже», — думала она, вытирая ладонями лицо и обшаривая обломки. Она нашла кое-какую полезную технику, в том числе резервный компьютерный блокнот, укрытый в ящике, не замеченном мародерами. Стараясь не порезаться о зубчатые края металла — в том месте, где взломали люк грузового отсека, — она вернулась к дымному свету солнца, примкнув к остальным. Скрестив ноги, уселась на землю и, раскрыв новый блокнот, вошла в компьютерную систему «Магеллана», сосредоточившись на метеорологических визуальных записях последней недели.
— Должно быть, они ударили по каждой деревне, когда-либо имевшей огород, — бесстрастно сообщила она, узнав диффузионные тропы, которые Энн Эдвардс идентифицировала несколько лет назад.
— Но там больше нет огородов, — горестно сказал Канчей, отвернувшись от своей разоренной деревни. — Мы никогда снова не сажали еду.
— Каждое поселение, к которому имели отношение мы, чужеземцы, или ты, — сказала София, поднимая глаза на Супаари, — уничтожено.
— Все мои деревни, — прошептал он. — Кашан, Ланджери, Риалнер. Все эти люди.
— Кто сможет носить так много лент? — ошеломленно спросил Канчей. — Зачем они делают это? Какое они имеют право?
— Легитимность нового Верховного оспаривается, — пояснила Джалао, чей голос звучал столь же бесстрастно, как у Софии. — Правители говорят: он не годится на этот пост. Ему нужно показать, что он восстанавливает равновесие, убирая со своих земель все чужеземное и криминальное влияние.
— Но он сказал: на юге восстановлен порядок! — закричал Канчей. — Во всех радиорепортажах говорилось…
Повернувшись, Канчей посмотрел на Софию и Джалао.
— Какое они имеют право? — спросил он, а когда никто не ответил, Канчей в три длинных шага надвинулся на Супаари и сильно его толкнул.
— Какое вы имеете право? — потребовал он ответа.
— Канчей! — воскликнула София, поразившись настолько, что очнулась от ступора.
— Какое вы имеете право? — крикнул Канчей, но прежде, чем джана'ата смог выдавить ответ, гнев рунао взорвался, точно расплавленная скала, и теперь он ревел «Какое вы имеете право?» опять и опять, каждое слово сопровождая ударом, в кровь разбивавшим лицо Супаари, который, шатаясь, отступал, но не делал ничего, чтобы отразить нападение.
С белым от ужаса лицом София вскочила и обхватила Канчея руками. Он отшвырнул ее, точно тряпичную куклу, не прервав атаки и на секунду.
— Канчей! — завопила София и вновь попыталась вклиниться меж двумя мужчинами — лишь затем, чтоб ее опять сбили с ног, а лицо забрызгало кровью.
— Джалао! — закричала она с земли. — Сделай что-нибудь! Он же убьет Супаари!
Целую вечность Джалао стояла с открытым ртом — слишком ошеломленная, чтобы двигаться. Затем наконец оттащила Канчея от истекающего кровью джана'ата.
Потрясенные до бесчувствия, все они оставались на своих местах, пока голос задыхающегося от горя Канчея не начал стихать. Лишь тогда Супаари поднялся на ноги и, сплюнув кровь, вытер рот тыльной стороной ладони. Медленно огляделся вокруг себя, словно искал что-то, чего никогда больше не найдет; растерянно откинулся на свой хвост.
Затем, не сказав ни слова, зашагал прочь от руин Кашана — с пустыми руками и пустой душой.
Остальные следовали за ним. Ему было все равно. Он ничего не ел — не мог есть, если честно. Раскаяние делало его больным не меньше, чем отвратительный запах горелого мяса, который держался в его шерсти несмотря на ливни, промочившие его насквозь на обратном пути к лесу. Даже запах его маленькой дочки не мог изгнать эту смертную вонь; когда две группы воссоединились на границе лесной страны, Супаари отказался взять Ха'аналу на руки. Он не хотел марать своего ребенка тем, что его народ… его народ…
Тем, что он сделал.
Когда они наконец прибыли в Труча Саи, Супаари был слишком погружен в чувство вины, чтобы кого-то слышать. Он сидел на краю поляны, не позволяя никому дотронуться до себя и даже не пытаясь отмыть свою шерсть от вони. «Какое у нас право? — спрашивал он себя, когда темнота неба сравнялась с мраком в его душе. — Какое у нас право?»
В эту ночь Супаари не спал; а едва восход осветил небо, он покинул поселок — раньше, чем проснулись остальные. Ни один рунао не смог бы его выследить, и Супаари полагал, что в лесу его найдет смерть — если он просто подождет ее. Неизвестно сколько дней он блуждал без мыслей и цели, падая на землю, когда одолевали голод и усталость. В эту последнюю ночь, ощущая спазмы в пустом животе, он незряче осел на траву рядом с недавно покинутым гнездом тинпера, кишевшим злыми маленькими кхималями, и пока Супаари спал, они пробрались сквозь его мех и, впившись в кожу, принялись сосать его кровь. Он проснулся посреди ночи — от боли, истекая кровью из тысяч ранок, — но не шелохнулся и не попытался извлечь паразитов из своего тела.
«Теперь уже скоро», — думал Супаари, ощущая смутное облегчение. А затем не то заснул, не то впал в забытье. В эту ночь шел дождь. Грома он не слышал.
Было позднее утро; когда золотистый луч среднего солнца отыскал его лицо через маленький просвет в раздвинувшихся листьях. Вымокший, свернувшийся на лесной подстилке, Супаари, не поднимая головы, открыл глаза и некоторое время тупо следил за кхималями, шнырявшими в крошечном лесу тонких волос, которые покрывали его запястье.
