Татьяна Мудрая - Кот-Скиталец
Значит, Мартин – король вдвойне и едва ли не втройне, а все же присягает Эрбису и из Эрбисовых же рук получает свой головной убор… Отметим для себя.
Сам Эрбис, как мне сказали Ризван и Вард, ни с кем и никогда за свою инсанскую власть тяжбы не устраивал. По тамошней пословице, знамения судьбы бесспорны, как нос на лице. Наследника «по божественному наитию» выбирает король, а утверждает диван в процессе особо длинного и торжественного сидения, то бишь заседания. Власть короля может быть почти номинальной или фактической – тут все зависит от личных качеств молодого Владетеля. Этот теперешний обладает волевым характером, образован на оба манера, инсанский и андрский, знаток точных наук и свободных искусств, в частности каллиграфии, музыки и стихосложения, но по наследству свои дарования вряд ли передаст. Ну да нашему с Сереной младенцу ни чужого таланта, ни даже отцова политического главенства не понадобится, пес это главенство забери!
Теперь об изъянах. У Эрбиса, помимо преклонных лет, имеются две немолодых жены, своя личная и покойного друга. Бросить их без повода с их стороны он не имеет права, как такое можно подумать? Да я и не думала, – извинялась я перед Вардом, – не бросить, но отпустить от себя с подарками и выкупом. Нет, снова возразил он, такое значило бы оскорбить обеих почтенных женщин, отлучить от внуков, которых они вовсю нянчат. Конечно, отпущенным женам положено царское содержание, королевская охрана, да и в гости к сыновьям, невесткам, дочерям и зятьям езди вволю, пока силы находятся, а все равно никто в земле Нэсин не поймет, как можно отказаться от привилегии истинно мощного мужа быть природным защитником своих супруг.
Словом, не только Варду и всем нам – ежу было понятно, что шансов заработать главный приз у нынешнего Владетеля инсанов маловато. Но все-таки…
– Бэс, а скажи-ка, ведь тот из двоих владык, кто первым получит Серену, хоть на пробу, хоть ради проформы, – он, уж верно, и отпустить ее по водам, как хлеб, не пожелает? А если и рискнет, так номер второй имеет полную возможность не отдать мою дочь первому, как бы она ни желала вернуться? Выйдет тяжба – в том смысле, что будут они оба тягать мою дочку в свои стороны, как младенца в суде Соломоновом.
Бассет живо представил себе эту картину и приподнял свою скорбную головенку:
– Наш главный господин не захочет ее приневолить, потому что ни на что не надеется. Верно, Вард? А вот кунг Мартин – не поручусь. Честен-то он честен, однако уверен в себе более, чем в других, и вполне может решить, что знает девичьи желания лучше самой девицы.
– Мама, – вспыхнула Серена, – что ты высчитываешь и прикидываешь? Если я иду замуж по разуму и расчету, так то будет мой разум и мой расчет, можешь быть уверена!
– Прекрасно, – усмехнулась я. – Ты вступаешь в брак с холодной головой, поэтому я и хочу добавить в этот процесс капельку эмоций. Кажется, теперь я знаю, как настоять на том, что мне обещали раньше – на паритете жениховских прав. И как обеспечить непредсказуемость твоего выбора.
После сего я их всех распустила. Но Вард – Варда следовало бы как-то отблагодарить за роль невольного доносителя, которую я отвела ему.
– О отец прекраснейших жеребят! – так хотела я в душе поклониться ему, восклицая на манер велеречивых мунков. – О царь боя! Друг Величайшего на Диване и в Совете!
Но вместо этого робко погладила по холке и попросила:
– Я не знаю о твоей удивительной стране почти ничего. Расскажи мне о ней то, что пожелаешь, и то, что сочтешь для меня поучительным.
– Мы скрытны не потому, что бережем тайну, – извиняясь, проржал он, – а потому только, что иные Живущие неспособны ее воспринять и поверглись бы от нее в колебание и смущение. Это и не тайна вовсе, а предосторожность ради глупцов, какими являются слишком многие Живущие. Сначала мы показываем им нашу землю, потом смотрим, заметят ли они ее особенность, и только много позже посвящаем в смысл виденного.
И знаете, о чем он мне после такого велеречивого вступления поведал?
О религии в ее культурном аспекте. Самое нынче актуальное.
Во «внешней земле», разумеется, внешней по отношению к Лесу, наблюдается постоянное противостояние двух культур, отмеченных в моем восприятии символами «христианской» и «мусульманской», хотя в первой культуре насара отсутствует само понятие об ее основателе, мессии, Христе, а вторая, напротив, именуется по своему пророку (тому ли, что в исламе? На этой удивительной земле?) Махмадийя, как если бы то был суфийский орден. Это разъяснение немаловажно для их совместной истории, которая демонстрировала в своем лице классический эффект матрешки. Как ни удивительно, при фактическом различии с великорутенской историей – принципиальное сходство было гораздо более сильным, чем можно было ожидать.
До известного времени это было религиозное целое. Затем внутри него под влиянием доисторической духовности – назовем ее «критской», или «культурой атлантов» – возникает по виду секта, на деле – великая религия символов, не оплотненных, тяжело образных, как у насара, а самодовлеющих и допускающих игру, перекомбинацию на уровне самого знака… Эта религия породила особую культуру.
Далее изысканная культура нэсин втянула в себя, поглотила гораздо более древнюю «назорейскую» и, не выпуская из своего лона, напитала преображенной «критской» античностью, до этого прошедшей через эпоху презрения и забвения. Затем они разделились вторично. Возникли две в равной степени влиятельные религии – религия Книги и религия Чтения. Первая культивировала и воплощала собой незыблемость легендарной каменной скрижали древнего пророка Мешу, оригинал которой был утерян в незапамятные времена. Вторая опиралась на устный поэтический текст, прикрепленный к папирусам, широким пальмовым листьям и плоским лопатообразным костям новоизобретенными «крючковыми», или «узорными» значками, более похожими на запись музыкального лада, чем на полноправный алфавит. Эта азбука позволяла удивительную свободу и вариативность чтения, богатство интерпретаций и толкований, подобно тому как записанная нотными знаками симфония позволяет сыграть себя на разные лады. Все варианты Чтения в чем-то главном и ключевом обладали завидным постоянством – так и было задумано Сущим, одно из имен которого было «Великий Поэт».
Обе части здешней мировой религии воспринимались как генетическая общность, однако назореи традиционно считали махмадийцев «дурным побегом», незаконной ветвью своего древа, махмадийцы же видели в насара первоначальный, незрелый плод общей религии, так сказать, смокву для бедных, а в себе – зрелый медовый плод поздней поры, ради которого только и росло, и трудилось великое дерево мировых религий.
– Насара, – говорил Вард, изящно усевшись напротив меня со скрещенными передними ногами и разостланным по полу златокаштановым хвостом, – верят в Учителя Добродетели, через которого некогда шло Слово Бога. Само его животворное дыхание – и то было Словом, оживлявшим скрижаль и исправлявшим натуру Живущих. Слово это, по апокрифическому преданию, жило лишь изустно и умерло первый раз, когда его записали, второй – когда истолковали, спрямляя его (то есть, как перевела я, убирая кажущиеся несуразности и парадоксы, толкуя их логически и однопланово и тем самым выветривая из них сущность), третий – при переводе спрямленного, который опирался на толкование. Самого Учителя Справедливости пытались чтить как некоего бога, но он противился, говоря, что он предает звуками Слово, звучания ни имеющее, и молиться надо лишь небесному Отцу Слова. Обещал, что его Слово будет навсегда связано с предвечным Прототипом, и это даст ему силу постоянно обновляться, невзирая на усилия Живущих и даже наперекор им.
– Но, – усмехнулся Вард, показав необычно белые для лошади зубы, – самого главного насара не увидели и не поняли. Учитель нередко называл себя самого Словом, когда оно овладевало им, стирая его «я». К тому же, как сами насара заметили, он был совершенен. Они догадались, что и сам Учитель, во всех его животворящих речах, жизнетворных действиях и вообще всех поступках – есть Послание, эталон. Но он невольно закрыл для них Бога своей яркой персоной, и это было отступлением от истинного пути.
– Умирая, он обещал, – продолжил конь, – что пошлет дух-обновитель, который принесет на землю целокупную Книгу-Слово, чтобы мир черпал из нее мудрость и свет. Насара снова его не поняли.
(Я думаю, так произошло и потому, что они склонялись, так сказать, к «новогреческому» варианту античности, телесно-натуралистическому, белокаменному и позлащенному; предки же нэсин, не столь отвращенные от изображений, как наши мусульмане, тяготели к вечной юности, зыбким формам, динамике физических и духовных движений, более точно передающих живое. Так близость портретной живописи Тулуз-Лотрека к натуре познается в сравнении не с фотографией, а с синематографом. Так кимоно или сари украшают любую фигуру в противовес средневековому платью, чей крой был рассчитан на индивидуального носителя.)
