Черная сакура - Колин О'Салливан
Ты думаешь, будто у тебя есть время, но его нет. В любой подобной ситуации ты думаешь, будто у тебя есть время подумать. Среагировать, собраться с силами, принять решение. Но нет. Ты вынужден повиноваться природному инстинкту, как всякое животное, нет времени ни на страх, ни даже на минутные раздумья, надо просто удирать — твое тело знает это, даже если рассудок не успевает сообразить, тело паникует и запускает свой отчаянный мотор.
Волна, высокая, точно стена, все ближе, все страшнее, и мое сердце заходится от страха, сомнения захлестывают меня быстрее, чем вода.
Дальше. Мы бежим дальше. Но я уже чувствую, как Руби запинается. Ее ноги не такие сильные и быстрые, как мои, и я чувствую, что она отстает. Ее рука выскальзывает из моей, я кричу, чтобы она не останавливалась, не сдавалась, мы скоро достигнем цели, холмы уже близко, нам надо только добраться и вскарабкаться повыше, а потом залечь и отдышаться; она изо всех сил старается не отстать, а я, как мне помнится, злюсь и в то же время умоляю: пожалуйста, Руби, поскорее, пожалуйста, моя милая, ведь мы должны; и толпы людей покидают свои жилища с такими же мыслями, как у меня, бешено рвутся вперед и вверх, но тут, но тут волны накрывают нас всех.
Внезапный толчок в спину, я падаю и захлебываюсь, почва уходит из-под ног, мой рот наполнен соленой водой, в мозгу фиолетовые брызги, мои глаза не видят ничего, кроме мрака… но Руби еще со мной. Я чувствую ее присутствие, наши глаза на миг встречаются, наши головы выныривают из воды, нас сталкивает вместе, потом разводит порознь, потом опять сталкивает, опять разводит, и я думаю только о ней: удерживай ее голову над водой, не своди с нее глаз, удерживай ее голову над поверхностью, — но тут в нас что-то врезается, что-то большое, может быть, дерево или тяжелый кусок шифера, или даже чьи-то недвижные тела — не знаю, в воде много чего плавает, и все вокруг грязное и мутное, не разглядеть почти ничего. И вдруг на меня накатывает паника: я потерял Руби из виду.
Я высоко поднимаю голову, глубоко вдыхая драгоценный воздух, но она исчезла. Куда? В каком направлении? Куда унесли ее волны? Я вижу другие тела — некоторые уже покорились, тусклыми открытыми глазами уставились на меня, их последние мгновения были сплошным ужасом — помню, как плыву, толкаю вперед свое тело, а в мыслях у меня только мои дочь и жена, ничто больше не имеет значения, ни солнце, по-прежнему сияющее в вышине, ни земля, всех нас породившая — найти бы их, найти бы их, найти бы. Но как?
Руби пропала бесследно. И вот я взбираюсь на какой-то склад или сарай, карабкаюсь по гофрированной красной крыше; она скользкая, но я нашариваю ногой точку опоры, отталкиваюсь от нее, оказываюсь над бурлящей поверхностью воды и дышу. Дышу. Глотаю воздух. В глазах щиплет, уши ничего не слышат. Я трясу головой, но не улавливаю ни единого звука снаружи, только шум и смятение изнутри. Я выкрикиваю имя дочери, но не слышу даже собственного голоса. Полностью оглох. Сквозь слезы я едва могу видеть. Все мои чувства притупились, я осматриваюсь окрест и не вижу ничего, кроме всяких плывущих предметов, всяких предметов, плывущих по уже почти спокойным водам: вывороченные из земли деревья и кустарники, зонтики и велосипеды, сумки и ведра, даже машины, неторопливо движущиеся по течению, и мертвые животные тоже — не то черный лабрадор, не то медведь, кто это был?
Но где, где, где…
Я взываю к небесам. Выкрикиваю имя дочери, хотя знаю, что не услышу ни звука. Взываю снова и снова. Я по-прежнему чувствую в своей ладони ее призрачную руку, ее худенькую ладошку с изящными пальчиками, но как, как, как я ее выпустил? В этой жизни мне нужно было выполнить только одно задание…
Вдохни поглубже.
Еще раз.
Только одно задание.
Вдохни поглубже. Драгоценный воздух.
Только сохранить ее в живых.
Еще раз.
Уже почти все.
У меня было только…
Родитель.
Но я не сумел.
Ее рука.
Ее рука.
Я почему-то ее выпустил.
V
Восстаньте, пробудитесь
1
Вверх по лестнице. Ряд фотографий на стене. Я. Асами. Руби. Я стою и смотрю: вот, вот она, моя прелестная жена, смотрит на меня в ответ, ее глаза широко открыты, сияют, смотрят на меня прямо, неуклонно. Какая же она неотразимая, кого угодно заткнет за пояс, эта красота не имеет себе равных, превосходит всех, превосходит все. Эта фотография сделана, когда Руби исполнилось три года. Когда девочка достигает такого возраста, ее традиционно ведут в святилище, и она получает благословение монаха. Мы, как и все остальные, соблюдали местные обычаи — здешние люди во многом сбились с пути, но они — мы — не позабыли своих обычаев и продолжаем делать то же самое, вместе, из года в год. В Новый год мы ходим в какое-нибудь еще не рухнувшее святилище и молимся о лучшем будущем, которого нам в любом случае не видать, летом навещаем могилы предков и оставляем съестные подношения, стараясь успокоить их страждущие души, а когда мальчику исполняется пять лет, а девочке три или семь, мы идем за особым благословением.
Такими были мы. Семья из трех человек. Руби очаровательна в своем маленьком кимоно, волосы тщательно причесаны, а гордые родители стоят рядом с ней (трудно найти фото более светлое и жизнерадостное). Когда у нее спросили, как ее зовут, она ответила: «Куруми», совсем как в школе, но оказавшись наедине с нами, прошептала: «Руби», и захихикала, словно то была чудесная тайна, которую мы никогда не раскроем простым смертным. После благословения мы пошли перекусить в ресторанчик, Руби попросила окономияки[30], ей нравилось, как сверху жутковато шевелятся рыбные хлопья — она всегда получала все, что просила, мы охотно баловали нашего единственного ребенка, охотно давали ей все, в чем она нуждалась, и, пожалуй, оглядываясь назад, я с гордостью скажу, что мы сделали ее короткую жизнь счастливой: она никогда не видела, чтобы мы с Асами ссорились — ведь в мире и без того достаточно страданий; мы с женой были настоящей командой, и дочка подрастала на загляденье — дивная семейка.
Тот ресторанчик, разумеется, смыло волнами, и то святилище тоже, и фотостудию, где мы сделали этот
