Игорь Удачин - Ковчег
Даже выходки «аллегорической мухи» так чудовищно не подействовали на Занудина, как издевательства и угрозы этих дьявольских сущностей, нелепо принятых им поначалу за безобидных голубей, вестников мира… Впрочем, «аллегорической мухе» он был даже по-своему благодарен. Несмотря на показную резкость, ее нельзя было назвать ни подлой, ни жестокой. Благодаря ей Занудин получил возможность окунуться в мир погибшей сестры, облегчить душу и попрощаться с призраками горького прошлого. Как же он раньше не понимал, что ему и самому без чьей-либо подсказки следовало так поступить — предать отжившее забвению! Была бы только склонность к самоистязанию, а уж повод для чувства вины всегда отыщется. Может, и у человеко-птиц, этих странников низшего астрала, чей-то коварный замысел исполнявших, был подобный расчет?! Разве можно теперь оставаться спокойным за ангела-хранителя, о котором они все знают и затеяли против него что-то ужасное?..
Не успел Занудин перевести дух ― вновь напомнила о себе назойливая комнатная муха. Взвинченный до предела, Занудин погнался за приставучим насекомым, чтобы поймать надоедину или прихлопнуть. Но муха, видимо, решила, что Занудин с ней играет… Еще ловчее принялась кружить она над суетящимся человеком, демонстрируя фигуры высшего пилотажа. Время от времени насекомое истребителем пикировало с высоты и щекотно врезалось то в веко, то в переносицу, то в раздраженно оттопыренную губу. Занудин выдохся и обреченно опустил руки по швам. В этот самый момент муха зашла в свое последнее устрашающее пике и с филигранной точностью влетела в его ухо…
В ухе раздался треск, словно лопнула туго натянутая перепонка. Рассудок Занудина помутился.
Он чувствовал, как муха бьется в заточении черепа и истошно жужжит. Как ползает по извилинам его мозга и стряхивает на серое вещество мерзких микробов, гаденько потирая свои мохнатые лапки… Конечно, все это казалось изощренным бредом. Но как убедить себя в том, что это новая стадия наваждения, ничего общего не имеющая с действительностью, если все чувства взахлеб голосят об обратном?
Занудин повалился на колени и, сдавив виски кулаками, истошно закричал. Голос почти тут же сорвался, и крик выродился в бессвязное бормотание. Испуганная, оглушенная, добровольно угодившая в западню муха только еще большие страдания причиняла бедному Занудину.
— Ну почему? За что мне это?! — скорчившись, причитал Занудин, брызжа слюной и чуть не плача.
Как очумелый вскочив на ноги и подламывающимся шагом добравшись до двери, Занудин несколько раз с размаху ударил головой о косяк. Глаза залило чем-то теплым и липким — должно быть, он рассек себе лоб.
Зажмурившись, Занудин прислушался. Стало тихо. Да, да! Абсолютная тишина…
Занудин подождал минуту, две — муха так и не подала признаков жизни.
— Я убил ее! Убил! — восторжествовал Занудин и на ощупь кинулся в ванную, роняя на своем пути стулья.
Воды в кране не оказалось. Занудин без раздумий опустил руки в унитаз. Кончики пальцев скользнули по сухому фаянсу… Что за издевательство снова? Куда делась вода?
Сорвав с вешалки полотенце, Занудин кое-как обтер лицо и лоб, влажные слипшиеся волосы. Тяжело дыша, вернулся в комнату. «Убил, убил…» — по-прежнему шептали его губы с остервенелой монотонностью.
Занудин поймал свой взгляд в зеркале и содрогнулся. Безумия в нем было больше, чем во взглядах целого батальона умалишенных! На лице по-прежнему оставались бурые разводы, кровь не останавливалась, с кончика носа свисала большая красная капля… Именно вид крови, продолжавшей сочиться из разбитого лба, пробудил в Занудине новый приступ неистовства. Он не понимал, что с ним происходит.
— Мразь! Слабак! Ничтожество! Недоносок!..
В руке с какой-то стати оказалась пепельница. Занудин со злобой швырнул ею в свое зеркальное отражение. В последний миг ему причудилось ― отражение вскрикнуло и даже заслонило перекошенное лицо руками, словно пыталось защититься. А потом раздался звон разбившегося стекла.
Сумасшествие набирало обороты.
Зеркальные осколки не спеша, точно в замедленной киносъемке, начали разлетаться по комнатному пространству. Один из них утомительно долго рассекал мякоть руки Занудина, пока не вышел навылет. Ошеломленным взглядом проводил Занудин его неторопливое парение и схватился за покалеченную руку. Но рана, в отличие от предыдущей, затянулась у него на глазах, не оставив и следа увечья. Вслед за этим в голове снова забилась и зажужжала неугомонная муха…
Занудин рычал как зверь, рвал на себе волосы, кидался от стены к стене, но ничто не помогало утихомирить дьявольское насекомое.
Ударом ноги Занудин распахнул дверь и выскочил из комнаты. Пробежав по коридору несколько метров, он безвольно опустился на колени, уткнулся головой в пол. «Я не хочу, не желаю, не могу больше», — судорожно бормотал Занудин, а из глаз его градом сыпались слезы. Учащенно раздувающиеся ноздри как пылесос тянули в себя паркетную пыль.
И вдруг Занудин услышал детский смех… совсем рядом…
Он вытер лицо ладонью и медленно поднял голову. Перед Занудиным на четвереньках стоял ребенок. Наверное, годовалый. Голенький, розовенький — просто кроха. Но с ума сводил его пристальный, осмысленный взгляд, точно насквозь проникающий в душу Занудина, в самые потаенные ее закоулки. И как же было невыносимо это детское непринужденное веселье вкупе с таким взглядом!
— Уходи, уползай отсюда! Я прошу тебя! Ради бога!
Но ребенок только смеялся. Смеялся и смотрел.
— Я же просил тебя-я!.. — вырвался обреченный стон из задыхающейся груди Занудина и, сгребя ребенка в охапку, он одним рывком сломал тонкую розовую шейку…
Глаза умерщвленного существа потухли, стали похожи на маленькие холодные стеклышки… Стало спокойнее… Невменяемый Занудин бережно положил бездыханное тельце на пол и, поудобнее устроившись рядом, забубнил колыбельную — ту, что в детстве так часто пела мать…
Уснули ромашки, маки, шалфеи.И ты, мой малыш, засыпай.Пускай твой покой охраняют феи.Спи крепко, лапуль, баю-бай…
Пение, несмотря на отсутствие слуха и голоса, очень увлекло Занудина. Он пел долго и заунывно. Пел до тех пор, пока кто-то, незаметно приблизившийся из темноты, не пнул ему в лицо остроносым сапогом.
Занудин поднял голову, но никак не мог понять, кто перед ним. Этот «кто-то» легким и властным движением ноги опрокинул Занудина на спину, словно тряпичную куклу. Наступив на горло, стал давить. Сильнее и сильнее. С явным садистским удовольствием.
Гх-хр-р, — захрипел Занудин, брыкаясь и скребя закровенившими ногтями по полу. Муха в голове, своим тонким мушиным чутьем угадав приближение опасности, истошно забилась, зажужжала и через ноздрю вылетела наружу.
В глазах Занудина потемнело. Ему мерещилось, сапог вот-вот разделит его на две части… Он почувствовал, что куда-то проваливается…
Пятно яркого света долго-долго приближалось к Занудину из пустоты. Оно чем-то напомнило Абрикоса, эзотерического персонажа Занудинских снов. Но Абрикос ли это был или что-то другое — так и осталось секретом.
…Не успев ничего понять, Занудин очутился в благоухающем солнечном мире. Раскинув руки, он лежал на мягкой перине из шелковистой муравы. По небу неторопливо проплывали похожие на сахарную вату бело-розовые облака. Дул легкий, освежающий ветерок, приносящий сладкие запахи деревьев и цветов. Где-то рядом весело журчал ручей.
Занудин не без удивления обнаружил, что облачен в белую просторную мантию, а голова оказалась выбрита наголо как у буддийского монаха. К коже вернулась такая девственная нежность, точно он никогда не знал земных трудов и забот. Мысли были чисты словно родниковая вода. Не существовало ни одной причины, из-за чего стоило испытывать зависть, лгать, страдать, ненавидеть. Напротив. Все, что существовало в этом новом мире, требовало по отношению к себе только любви и радостного созерцания.
Занудин поднялся на ноги и, сладко потянувшись, огляделся. Он находился на высоком зеленом холме в окружении клеверных лугов и осоковых лощин. Со зрения будто сняли все ограничения, всю земную порчу. За сто или двести метров он мог разглядеть взбирающуюся по травинке божью коровку.
Божья коровка,Полети на небо,Принеси мне хлеба,Черного и белого,Только не горелого!..
Никогда еще не получал Занудин такого неописуемо блаженного удовольствия от одной лишь способности смотреть! От взора не ускользала ни одна деталь, а из деталей складывалось великолепие.
Вольготные просторы, синие реки, тенистые рощи, заснеженные пики величественных гор и серебрящаяся полоска моря на горизонте. И все это под куполом бездонного, чудесного, доброго неба. Именно доброго — потому что все вокруг было пропитано добротой. Любой человек, окажись здесь, не сходя с места превратился бы в тончайшего поэта-лирика. Он не пачкал бы бумаги и не подбирал рифм, он ощутил бы себя поэтом только потому, что существует, что способен понимать Величие Божественного Творения без посредников, силой собственной души, которую ничто не создано обременять, а лишь возвышать и радовать!
