Марианна Алфёрова - Лига мартинариев
Мне было противно его слушать. Еще когда он высказал мне свою придумку, я поняла, что он не удержится, и когда-нибудь разболтает ее Орасу. Если грязь придумана, она должна быть вылита — этому правилу Кентис как человек творческий следовал неукоснительно. И хотя я понимала, что он просто ускорил своей выходкой назревавшую развязку, я злилась на него так, будто именно Кентис был виноват в моем разрыве с Орасом. От этой мысли мне стало немножечко легче…
— Зайдем ко мне?.. — предложил Кентис и попытался приобнять меня за плечи. — Выпьем и…
— Иди к черту!
— Ева, глупенькая, теперь твое самоотречение ник чему.
— Я тебя ненавижу, ты можешь это понять или нет?
— Разумеется, не могу.
Я повернулась и зашагала к знакомому переулку — сколько раз этой дорогой я возвращалась из кафе Ораса к себе домой. Говорят, в первую секунду раненый не чувствует боли. Я тоже ее не чувствовала. Пока. Я лишь знала, что она будет непереносимой.
17
Кентис обнаружил ЭТО на следующее утро. Ощупал руку и… понял, что желвак исчез. Его не было. Даже намека. Даже следа. Ладонь была ровной и гладкой, будто никогда Карна не прикладывала свой проклятый «тюбик» к его руке.
Кентиса прошиб холодный пот. Зубы застучали как бешеные. Кентис слишком хорошо понимал, что означает исчезновение Знака. Он налил себе воды в стакан и с трудом сделал глоток. Что теперь делать? Что? Кто ему подскажет? Вот если бы отец был жив, он бы… Но отца больше не было. Кентис вцепился в край стола и заплакал. Он выглядел жалким. Он хотел выглядеть жалким. Но это понимание ничего изменить не могло. И не изменило.
Он закурил. Потом вытащил из бара бутылку водки, сорвал пробку зубами и хлебнул прямо из горла. Не помогло. Мелькнула безумная мысль — пойти к Орасу и все ему рассказать — о том, что хотели от него, Кентиса, посланцы Лиги, и что их желание наконец сбылось. Кентис долго сопротивлялся. Но…
— Орас меня убьет, — пробормотал он, хихикая.
И никуда не пошел. Скоро должны появиться Карна и Желя. Они должны убедиться, что все сбылось. Ну, где же они? Чего ждут? Неужели не знают, что он, Кентис, готов.
Он ждал три дня, никуда не выходил из дома, лишь читал газеты, напиваясь, и опустошая холодильник. И они явились наконец.
Но нельзя сказать, чтобы Карна и Желя были очень довольны. Лига всегда не довольна. Ей всегда не хватает энергопатии. Это — первый закон Лиги. Они требует еще и еще, как наркоман желает увеличить дозу. О, как Кентис их ненавидел! Ненавидел и служил. Служил и ненавидел.
18
Я покрутила настройку приемника. Плескалась музыка, как вода в переполненном стакане. По времени пора уже было сообщать результаты. Но почему-то ничего не говорили. На улице слышались пьяные веселые голоса — несколько ватаг прошлось под моими окнами. Интересно, чему они так радуются?..
Прогорклый запах пожарища смешался с сырым запахом нежилого дома. Хотя я включила отопление на полную мощность, в комнатах было душно и влажно. Но не тепло. Я сидела на посреди гостиной и тупо смотрела в одну точку. Я ни о чем не думала. Просто отмечала уходящие секунды и минуты… Вот еще одна минута прошла. Вторая, третья… Жизнь стала на три минуты короче. Я не помнила, сколько так просидела. День? Два? Три? Нет, наверное, больше. Если сегодня… нет, уже вчера были выборы, то прошло больше недели. Мне не хотелось выходить из дома, не хотелось есть. Только теплая вода в стакане. Противная вода, затхлая, с горечью. Не помню, пила ли я ее. Наверное, пила. Наверное, даже что-то ела.
И телефонного звонка не помню — первого за все эти дни. Я очнулась, уже прижимая трубку к щеке.
— Евочка, вот уж не думал, что ты дома, — радостно вибрировал голос в трубке. — Я победил! Поздравь меня, я победил!
— Кто это? — спросила я без всякого интереса.
— Это же я, я! Не узнаешь? Вадим! Вад! Узнала теперь?.. Вот что, я за тобой сейчас машину пришлю — вообрази, черный «Мерс»! Ты когда-нибудь ездила в «Мерсе»? Наверняка нет! Приезжай ко мне сейчас в штаб-квартиру, тут такое веселье! Нет, ты только вообрази…
— Не надо машины. Я никуда не поеду.
— Господи, неужели ты все еще сердишься? — изумился Вад. — Ты, между прочим, тоже сильно обидела меня. Но я же всё простил…
— Я тоже.
— Так чего ты тогда ломаешься, как девочка? Приезжай. Шампанское течет рекой, честное слово! — в его голосе булькала неподдельная мальчишеская радость. — У меня штаб-квартира шикарная, не то что прежняя конура.
— Я сказала «простила». Но это не означает, что я хочу быть с тобой.
— Ты что, отказываешься от предложения мэра? — презрительно фыркнул Вад. — Да я теперь знаешь что могу?!.. — голос его оборвался на самой верхней ноте. — Ну ничего, сучка, сама еще приползешь на коленях. А я подумаю — простить ли тебя во второй раз.
Я бросила трубку и обхватила голову руками. Я была самым несчастным человеком на свете. У меня отняли всё, а теперь пришли еще содрать с живой кожу. Я чувствовала: энергопатия течет потоком как струи мутного дождя в водостоке. Если бы я могла сосредоточиться и нащупать где-то в одиночестве этой ночи Андрея, я бы послала этот поток ему. Ведь я люблю его, несмотря ни на что. Но он исчез, растворился в темноте, и я больше не ощущаю в бесконечном пространстве теплой точки его души. Только холод и темнота. Кто-то другой выпьет всё до дна. Жаль, невыносимо жаль… Не хочу! Никому не отдам. Мое горе — оно только мое. Я требую установить право собственности на энергопатию. Боль надо защищать так же рьяно, как дом или золото. Да, в душе моей рана, и ее надо срочно заткнуть. Немедленно! Зря разеваете рты! Никому не достанется больше ни капли. Из темноты медленно вырастал невидимый кокон и постепенно обволакивал меня. Энергопатия уже не изливалась, она копилась внутри меня, вновь и вновь ее горячие струи омывали мою душу.
«Использовать энергопатию для успеха…» — вспомнилось много раз слышанное. Да какой же тут к черту успех! Меня трясло как в лихорадке, голова раскалывалась от боли. Мне хотелось лечь и не двигаться, забиться в самый дальний, самый темный угол. Нет, я не сдамся. Я выдержу. Надоело проигрывать, надоело, что меня все, кому не лень, топчут каблуками. Рано или поздно, но я научусь боль переплавлять в успех. Свою боль — в свой успех. Я сильнее… Я стану сильнее… Не упустить ни капли… Я задыхаюсь… умереть… легко умереть… Просто, когда смерть близко, тогда не страшно. Дух суетится, а телу слишком больно. Некогда бояться. Неужели я в самом деле умираю? Разве можно умереть оттого, что не хочешь больше страдать? Оказывается, энергопатия может задушить и уничтожить… Нет, я справлюсь, я пересилю… Я — ничтожество. Я — дрянь. Но я выползу и переборю…
19
Вывеска «Мечты» лежала красной карамелью на застиранной дождями серой скатерти неба. Осень сера. Впрочем, и весна сера — без фантазий. Нет движения, нет воздуха, и значит — все серое. Прежняя вывеска ресторана вызывала раздражение, новая — тошноту. Орас стоял, засунув руки в карманы плаща, перед входом в собственный ресторан и разглядывал конфетные, слащаво изогнутые буквы. Дурацкий ресторан, хотя и подают серебряные приборы. И название дурацкое. Зачем он только купил его? Надо устроить здесь баню с бассейном. Или потрошильню… Что такое потрошильня? Бог весть… Но название подходящее.
Орас вошел в огромный, с избытком бронзы и зеркал вестибюль. Молодой дородный швейцар подскочил к нему, нелепо выставив круглый женский зад.
— Пожалуйте, гардероб. Зал скоро открывается…
— Мне не в зал, — Орас глянул на швейцара недружелюбно и хмуро.
Тот наконец узнал его и склонился еще ниже.
— А это что у нас? — Орас шагнул к простенку между зеркалами.
Огромный плакат с кроваво-красными буквами гласил:
«ТОЛЬКО У НАС! МАРТИНАРИЙ-ШОУ»
Что-то новенькое. После бутылки коньяка буквы норовили расползтись в разные стороны. И еще они сочились красным. Почему красным?.. Там, где сломаны косточки грудной клетки, на теле проступают черно-синие пятна. Кожа в трех или четырех местах прорвана. Кожа как тонкая тряпочка… Но прорвана уже на мертвом. Потому и крови почти не вытекло…
— Новинка, — еще более угодливо изогнулся швейцар. — Всего десять спектаклей… Эксперимент…Народ валит валом.
— Почему я не знаю?
— Не знаете? — удивился швейцар.
— Или знаю? — пробормотал Орас, раздумывая. — Впрочем, не важно… — Он вытянул вперед руку и, стараясь ступать ровно, двинулся к боковой двери.
20
Кабинет управляющего заливал ослепительный свет. Люстра, бра, настольная лампа — Желтовскому всё казалось мало. Во всем стараясь подражать хозяину, он лишь утрировал его привычки. Яркий свет превращался у него в иллюминацию, острый соус — в горькую отраву. Большинство считало, что Желтовский передразнивает Ораса, и многим это импонировало. «Мечта» пользовалась успехом. Особенно, если учесть, что, уважая священнодействия поваров, на кухню Желтовский заглядывал редко, а положенные десять баксов чаевых отныне сделались неположенными, хотя и не преследовались…
