Александр Полосин - Армагеддон был вчера
В этих степях до ближайшего источника километров двести, не меньше. Уж Тимоха-то знает: три года проработал в геологической партии. Потому из ста килограммов груза, разрешённого на двоих, почти половину взял водой. Шмотки дело наживное, а вот пилить неделю по казахским степям без воды – верная смерть. А так, по три литра в день на каждого: на него и на жену – самое то…
Теперь Тимоха с ненавистью смотрел, как старик смачивает ватные тампоны водой – его водой! – и вместе с бабулей безмятежно посасывают, изредка бросая в сторону благодетеля умилительные взгляды. Тьфу, смотреть противно!
Тимоха на секунду зажмурился, скрывая раздражение, поиграл желваками. Отвернулся к жене, вымученно улыбнулся:
– Как ты, Ленчик?
– Всё хорошо, Тимка, – устало улыбнулась она в ответ.
– Хочешь ещё водички?
Она покачала головой, положила пыльную ладошку ему на руку.
– Мы же договорились – раз в полчаса, не чаще! Забыл?
– Я могу и потерпеть, – не моргнув глазом, соврал он. Чем жёстче он устанавливал себе норму потребления воды, тем больше ему хотелось пить вне графика. – А вот ты...
– Не надо, – попросила она. – Попей лучше сам. Ты мне нужен сильный и крепкий.
– Да я у тебя ещё ого-го! – рассмеялся он, показав могучий бицепс. Но глаза оставались серьёзными. Вздохнул: – Ладно, будем терпеть.
На заднем сидении опять захныкал этот мерзкий пацанёнок. Пассажиры раздражённо забухтели, завозились на своих местах.
– Да заткните вы ему пасть, наконец! – взорвался сидящий за Тимохой худосочный пассажир. Учитель истории, как он заявил о себе в самом начале пути. Первое время он пытался разглагольствовать, теперь всё чаще помалкивал, только затравлено зыркал по сторонам выпуклыми глазами. Его, конечно, можно понять: за пять дней пути неумолчный рёв маленького чудовища способен превратить даже самых деликатных интеллигентов в осатанелых невротиков.
Тимоха резко обернулся, встретился взглядом с измученным папашей. Тот крепко прижимал мальца к тощей груди и обречённо смотрел на Тимоху из-под белесых бровей. Почему-то именно на него. Мелкий, тонкокостный, он, тем не менее, готов был защищать своё ревущее дитя, чего бы это ему ни стоило.
Тимоха вдруг вызверился на учителя:
– Я тебе сейчас пасть заткну, – с тихой ненавистью сказал он. Негромко сказал, почти шёпотом, но даже в галдящем автобусе это прозвучало как выстрел. Кто-то тихонько ахнул, в салоне повисла убийственная тишина. Слышно было только, как на последнем издыхании надсадно воет измученный мотор автобуса. Да Фадеич всё так же негромко матерится, привычно сплёвывая в окно...
– Тимочка, прошу тебя – не надо! Тимка…
Он не сводил испепеляющего взгляда с наглого учителишки. Этот интеллигентишка ему с самого начала не понравился. Ах, как было бы замечательно оказаться сейчас с ним один на один! Да не на ринге, а где-нибудь в подворотне! Чтобы врезать стальным кулаком по брыластой морде, услышать, как хрустнут тонкие косточки и хрящики вислого носа, почувствовать, как податливо разъезжается плоть, и брызги на стену… А-ах-ха!
Всё это нервный учитель прочитал во взгляде Тимохи за долю секунды. И за это время успел умереть от страха не меньше десятка раз. Он и смотрел на пышущего здоровьем Тимку как на неминуемую смерть, как кролик на удава, не в силах отвести испуганный взгляд.
– Тимочка…
Тимоха замедленно, как терминатор, повернул голову-башню в сторону жены, только сейчас обнаружив, что она трясёт его за плечо и плачет. Плачет беззвучно, одними глазами, даже сама не замечая того, но он-то видит предательские полоски на пыльных щеках…
Он выпустил воздух из груди. Напряжение спало. Осталось только раздражение и... стыдливая неловкость.
– Прости, сладкая моя! – прошептал он. Обнял её нежно и крепко за хрупкие плечики. Она с лицом и руками зарылась ему в рубашку на могучей груди, плечи тихонько вздрагивали. А он потрясённо повторял: – Прости, моя хорошая… Сам не знаю – что на меня нашло…
Он гладил её по пыльным волосам, по плечам, осторожно, словно боясь поцарапать нежную кожу крепкими как копыта ладонями. Эта дорога даже ему, быку здоровому, даётся тяжело, а каково ей – нежной и трепетной, как птичка-колибри.
А сзади, уткнувшись лицом в плечо жене, также тихонько плакал от пережитого страха и унижения учитель истории…
* * *Вечером вновь остановились на привал. Лагерь как обычно поставили метрах в двадцати от дороги, чтобы не глотать пыль от проходящих машин. Тимоха показал, куда ставить палатки, где развести огонь, так что сегодня они вполне могли справиться и без него. А сам он удрал к Фадеичу, вроде бы помогать менять колесо. На самом деле просто сил не было смотреть, как Ленка сюсюкает с этими стариками и сопливыми, вечно орущими детьми.
Когда сели перекурить, старый водила сначала долго сопел, пыхтел, наконец дунул в папироску и хитро прищурился:
– Мда-а… А чего ж не врезал-то?
Тимоха так долго и старательно вытирал руки ветошью.
– Ты это про что?
– Да про учителя этого, растудыть его в качель...
Тимоха сплюнул в пыль, подождал, пока комочек перестанет катиться, только тогда неохотно ответил:
– Да ну его. У нас тут у всех уже крыша едет. Вспылил человек, с кем не бывает… Да и я, дурень, повёлся, как… – он замолчал, сплюнул ещё раз. Вздохнул. – Я же вижу – ему гораздо тяжелей, чем мне, дуболому…
– Эт точно, – неожиданно легко согласился Фадеич. Встал, задавил окурок сапогом. – Ну что я тебе скажу, паря? Молодца! И знаешь: не будь тебя в этом рейсе, они бы друг дружке на второй же день бестолковки проломили.
– Да ладно тебе, Фадеич, – отмахнулся Тимоха.
– Серьёзно! У меня это уже шестнадцатый рейс, так что я знаю, что говорю. Я тут такого насмотрелся! Поверь – эти все тебе в рот заглядывают. Видят, что настоящий вожак – сильный, но справедливый. Заметил, наверное, что на каждом привале все только с тобой советуются: сколько воды использовать, сколько каши варить, кому за костром следить, а кому палатки ставить, а? То-то же...
– Ну-у, – протянул Тимоха. – Это ещё ни о чём не говорит. Это ж просто оттого, что я здесь работал, потому знаю – где и как надо себя вести…
– Не просто, паря. Ой-ё, как тут всё непросто! – покачал головой Фадеич. Развернулся спиной к Тимохе. – Пока ты держишься молодцом. Вот и оставайся таким же. Они только на тебя и надеются, – добавил он через плечо и зашагал к костру.
– Да я-то здесь при чём? – удивился Тимоха ему вслед.
– Ты-то? При жене… – донеслось из темноты насмешливое.
Оставшись один, Тимоха долго и задумчиво курил, выпуская дым тонкой струйкой и любуясь равнодушными звёздами. Мимо проехали ещё два автобуса, похожие на их «пазик», как две капли воды. Кто-то торопится так, что не теряет времени на ночёвки. Но Тимоха ещё в самом начале пути настоял: отдыхать должны обязательно. Пройдут они отбор или нет – ещё вилами на воде писано, а вот без отдыха могут вообще никуда не добраться – так и сгинут в этой безжалостной пустыне. Или перегрызутся, вцепятся друг другу в глотки, как едва не получилось сегодня. Тогда уж точно пиши пропало – за проступки, даже самые незначительные, могут отсеять ещё в первом терминале космопорта. Так что и впредь надо не провоцировать драки, а пресекать их в корне. В конце концов, не такие уж и плохие подобрались попутчики, могло быть и хуже. Или просто уже привык к этим...
Да, к тому же при нём жена, а это, как-никак, обязывает! Или погоди-ка: Фадеич сказал, что это он при жене! А может быть и в самом деле так. Что правда, то правда – не будь с ним Ленчика, как бы он себя повёл? Силушка-то дурная через край плещет, а Ленка, хоть и маленькая как пичуга, всё же умеет держать его в кулаке.
Тяжело вздохнув, он побрёл к лагерю. Завтра последний день – самый тяжёлый. Как там у Кибальчиша: «Нам бы день простоять, да ночь продержаться…»
Продержимся. С тобой, Ленчик, обязательно продержимся.
* * *Через сутки их «пазик» уже въезжал в демаркационную зону первого терминала. Жуткое зрелище: помесь лагеря беженцев с карантинными бараками.
Но повезло, что приехали так поздно – надо использовать ночь, чтобы отдохнуть и выспаться.
Отметившись на приёмном пункте, они как бараны сгуртовались обособленной группой. И хотя по прибытии сюда это уже не имело значения – каждый мог расположиться, где и с кем пожелает, – они, как ехали в одном автобусе, так и решили оставаться вместе до самого конца. Пока их не разделит жестокий судья в форме диспетчера космопорта. За неделю пути они уже сроднились, привыкли друг к другу, научились более-менее уживаться без мордобоя и таскания за волосы. Что характерно – прибывшие на других автобусах так же держались отдельными группками. Женщины пугливо жались к своим мужчинам и прижимали детей, у кого были, мужчины старались оказаться с внешней стороны круга, как быки, что всё время ждут нападения хищников. Хотя нигде не было даже намёка на проявление агрессии – напротив, прибывающие относились друг к другу подчёркнуто вежливо и предупредительно. Пока. Но сухой пыльный воздух, вся атмосфера лагеря дрожала от затаившегося до поры напряжения. Словно глубокий вздох океана, накапливающего силы перед цунами, могучего и страшного, бессмысленного в своей разрушительной мощи.
