Александр Полосин - Армагеддон был вчера

Понятное дело: когда жена рассказала ему всё, он расстроился. Насильников этих потом словили, дали по нескольку лет тюрьмы, да и простили – амнистия, выборы очередные были. Осерчал он тогда на власть за такое отношение к женщинам, и к его жене, в частности, да так, что пропал на целые полгода в своей лаборатории. А потом вышел и показал всем пробирку с жидкостью. Вот, говорит, это эликсир «верность» или можно ещё «неприкосновенностью» назвать. Можно, говорит, таблеток наделать, женщина выпьет, и чужой мужчина к ней не подступится, не снасильничает. А коли снасильничает – два дня ему жизни останется. Не хотите, говорит, по-человечески, значит, миром будет править страх.

Уж кто ему рецепт нашептал, до сих пор не ясно. Кто говорит – духи, с которыми он говорить умел, дали, а кто – инопланетяне. А время тогда было лихое, убивали, насиловали, ужас, в город вечером не выйти. Правительство наше туполобое тогда всё просчитало, а кандидатик один в предвыборной программе и пообещал: коли выберут – в действие этот препарат запустить, и с преступностью в две недели разделаться. Женщины все как одна, дуры, за него и проголосовали.

Ну, а дальше всё как по-написанному, за две недели наделали этих таблеток. Муж с женою выпьют и живут вместе, ничего вроде бы и не произошло. А стоит кому-то третьему влезть – через 2 дня кожа на нём сгнивала, и в страшных мучениях умирал насильник. Правители наши руки потирали, преступности как не бывало, кому ж охота заживо гнить. Да только за месяц так мужиков покосило, что осталось нас наперечет, как быков племенных. В основном замухрышки, да инвалиды.

Вот оно как. С тех пор спокойно стало, войн нет, кругом чистота и порядок. Но правители вскоре смекнули, что поторопились, да куда там, почти все уже «верности» наглотались. Поди разбери, кто её глотал, а кто нет. Проверить только одним способом можно, но что-то таких любопытных становилось всё меньше и меньше. Кинулись в ноги к нему, придумай препарат обратного действия – озолотим. Рассмеялся он им в лицо, сказал: «Нет у меня для вас рецепта. Человек внемлет не рассудку своему, а только страху. Так живите же в страхе или в любви. Мы вам оставляем выбор».

А какая там к черту любовь! Слышал я, что по статистике жизнь женатого мужчины – не более трех лет, потом либо гибнет от «верности», либо жену задушит. Я поэтому и не женился, да и никто не женится. Говорят, что как только познаешь одну женщину, сразу тянет познать другую, и тяга эта настолько непреодолима, что не считается мужик даже со смертью. Вот его правители за это и держат в психушке, до тех пор, пока рецепт избавления от «верности» не расскажет. Да только сдаётся мне, не скажет он.

– А жена его где ж?

– А кто ж её знает. Кто говорил – руки на себя наложила. А кто – ушла от него, сказала, что не сможет жить с психом. Не навещала она его здесь ни разу.

Говоривший встал и обратился к молодому.

– Ну что? Закрывай дурдом, и пошли, смена-то уже закончилась.

Двое мужчин в чёрных одинаковых плащах с высоко поднятыми воротниками и в широкополых шляпах, надвинутых на глаза, вышли из подъезда жёлтого здания на освещённую яркими огнями улицу города. Несмотря на поздний час, жизнь бурлила и кипела. Молодые барышни – блондинки, брюнетки, шатенки – фланировали по тротуарам в откровенных призывных одеждах, излучая обворожительные улыбки. Казалось, что все фотомодели тридцатилетней давности сошли со страниц модных журналов и экранов телевизоров и оказались на этой улице. Они кидали хищные взгляды на редко попадавшихся в этом городе, спешащих мужчин. На мужчин в одинаковых чёрных шляпах, надвинутых на самые глаза, и в пальто с высокими поднятыми воротниками, уткнувших затравленные взгляды в землю, мужчин, торопливо появляющихся из ниоткуда и так же торопливо исчезающих в никуда.

Столб света вновь образовался в его комнате, и из него явился маленький сморщенный зелёный человечек.

– Не отдашь? – прозвучал насмешливый вопрос.

– Не отдам. Любовь и верность должна быть одна и до конца жизни. Насколько длинной и счастливой – каждый вправе выбрать сам…

очти полгода прошло с момента, когда прозвучало страшное слово «Эвакуация». Именно тогда ялтинская обсерватория опрометчиво объявила на весь мир о скором метеоритном дожде, предшествующем прямому попаданию кометы в Матушку-Землю. Опрометчиво, потому что тон подачи этого заявления выбрали заранее неверный: «А-а-а! Мы пропали!» Что и вызвало во всём мире небывалый всплеск массовой истерии и всеобщей паники.

Эта комета уже полтора миллиона лет пролетает всё ближе и ближе, словно примеряясь к решающему удару. Теперь, рассчитали учёные, попадёт наверняка. Только не как в прошлый раз, когда её младшая сестрёнка свела на нет династию динозавров. Нет, теперь на планете вообще не останется ничего живого, даже бактерий.

Если бы мир узнал об этой угрозе хотя бы на год раньше, переселение на планетарные колонии можно было начать гораздо раньше. И отправить не жалкую кучку избранных в несколько миллионов, а много больше.. Не всех, конечно, но тем не менее…

Мало того, на внеочередной сессии ООН первые руководители стран не только не нашли общего языка, но и насмерть переругались, припоминая все мелочные обиды за последние полтора столетия. Единственная умная вещь, на которую эти политиканы оказались способны – договориться о строительстве космпортов в каждом регионе, географически пригодном для старта космических челноков. Но даже тут побоялись нести ответственность, переложив её на Первых Диспетчеров. Так что теперь Самыми Главными по эвакуации граждан своей страны стали начальники ЦУПов. Или, как их проще стали называть, – Начальники Космопорта. Соответственно, у нас – начальники Плесецка и Байконура.

Пропыленная грунтовка то и дело виляла из стороны в сторону, словно страшась попасть под колёса раздолбанного «пазика». Фадеич, седой, как лунь, водитель предпенсионного возраста, негромко ругался сквозь зубы, но неуклонно вёл автобус к далёкой цели.

Да, у всех разносортных пассажиров, набившихся в салон «крестьянского извозчика», цель была одна – космопорт. Оно, конечно, понятно – туда теперь рвутся все, кто жаждет спастись от неминуемой смерти.

Никогда ещё Фадеич не возил столь непохожих друг на друга людей. Пенсионеры, интеллигенты, работяги, крестьяне – три десятка перепуганных и растерянных переселенцев. А ведь сначала их было сорок: каждый день отсеиваются самые слабые, кто не в силах перенести тяготы кошмарного путешествия. Они оставались на редких полустанках, со слезами на глазах провожая заветный автобус. Те, кто ещё держался, стойко глотали дорожную пыль. На хмурых лицах застыло выражение мрачной решимости пополам с безысходной тоской.

«И на что только надеются, – брезгливо подумал Фадеич, сплёвывая в окно вязкую слюну. – Ведь ясно же было сказано, что улететь смогут не больше пяти миллионов. Из шести миллиардов! Ну, может, плюс-минус две-три тысячи».

Отбор был действительно жёстким. Даже жестоким. Никто не знал доподлинно – по каким именно критериям проводится этот унизительный конкурс счастливчиков. Тем не менее шансы были у каждого – в космопорт допускались все без исключения, включая дряхлых стариков со старухами. Не все поехали, это правда. Многие предпочли остаться здесь, на Земле. Но были и такие, кто, несмотря на возраст, тоже решил попытать счастья. И самое интересное было в том, что их всё-таки брали в дорогу.

Последнее обстоятельство особенно раздражало тех, кто был моложе сорока. Они справедливо полагали, что старики лишь снижают шансы у них – способных к деторождению, а значит – имеющих больше прав на выживание. Де факто. И – де юре.

Не был исключением и Тимоха – крепкий тридцатилетний мужчина во фланелевой рубашке. Каждый раз, когда он вставал за очередной бутылкой воды для своей жены, он прожигал ненавидящим взором престарелую семейную пару, что сидела у передней двери автобуса. Щуплый седой старичок со сморщенными ладошками держал за руки жену, и оба смотрели друг на друга влюблёнными глазами. Они не разнимали рук ни на минуту на всём протяжении этого адского путешествия. Просто поразительно, как они ещё живы – пять суток в душном шатком автобусе, еле-еле ползущем по просёлочным дорогам, по сорокоградусной жаре! Но надо отдать им должное – в обстановке всё возрастающей нервозности, постепенно переходящей в тихую ненависть к окружающим, они остались единственные, кто ещё не переругался со своими соседями. Напротив, всем своим жалким видом они словно извинялись за своё присутствие. Но ведь тоже ехали!

Вчера, повинуясь внезапному порыву, непонятному даже ему самому, Тимоха вдруг выделил им трёхлитровую бутыль воды из своих запасов. Эти ни к чему не приспособленные развалины умудрились выпить свою минералку в первые же три дня путешествия, а потом, на вечернем привале, со стойкостью великомучеников облизывали пересохшие губы в десятке метров от общего костра. А не раздавали бы свою воду кому ни попадя! Сердобольные вы наши! Подумаешь, ревёт пацан белугой – и что? У него, в конце концов, свои мама с папой есть, пусть они и расхлёбываются. Кто виноват, что родители полные бестолочи? Закон джунглей!