Вероника Рот - Преданная
Внезапно в углу оживает интерком:
— Внимание всем жителям Резиденции Бюро. Начать процедуру аварийной блокировки системы, активировать до пяти утра. Повторяю, начать процедуру аварийной блокировки системы, активировать до пяти утра.
Калеб и я обмениваемся тревожными взглядами. Мэтью распахивает настежь дверь.
— Черт, — говорит он. А потом, уже чуть громче, — Черт!
— Аварийная блокировка? — уточняю я. — Что-то наподобие той учебной тревоги?
— В принципе, да. Наш час настал, ребята. В коридорах царит хаос, и они собираются удвоить охрану, — отвечает Мэтью.
— Зачем? — интересуется Калеб.
— Может, они желают подстраховаться перед распылением вируса, — пожимает плечами Мэтью. — Или они нас засекли. Но если бы они знали наверняка, нас бы уже арестовали.
Смотрю на Калеба. Минуты, которые нам были отпущены, исчезают, падают, как сухие листья с дерева. Пересекаю комнату и беру наши пушки, но зуд в глубине моего сознания не исчезает. Я прокручиваю в голове то, что сказал мне вчера Тобиас. Альтруист пожертвует собой ради вас только в том случае, если для него это последний способ показать, что он вас любит. А с Калебом явно не тот случай.
46. Тобиас
Мои ноги скользят по заснеженной мостовой.
— Ты не привил себя вчера, — говорю я Питеру.
— Ты прав, — отвечает он.
— Почему?
— А зачем, собственно, мне тебе рассказывать?
Провожу большим пальцем по флакону и заявляю:
— Ты догадался, что у меня есть сыворотка памяти, ведь так? Если ты хочешь получить дозу, тебе не повредит объяснить мне причину.
Он молчит.
— Я бы предпочел просто взять ее у тебя, — бурчит он, наконец.
— Попробуй, — парирую я.
— Ты, наверное, думаешь, что хорошо умеешь драться, но ты недостаточно хорош, чтобы победить меня.
Без предупреждения он сильно толкает меня, я поскальзываюсь и падаю. Мой пистолет летит на землю, исчезая в сугробе. «Что же, пора бы мне соображать», — думаю я и поднимаюсь на ноги. Питер хватает меня за воротник и дергает, я скольжу снова, только на этот раз сохраняю равновесие и локтем бью его в живот. Он пинает меня в ногу, которая моментально немеет, хватает за полу куртки и пытается подтащить к себе.
Его рука нащупывает карман, где лежит сыворотка. Стараюсь оттолкнуть его, но у меня не получается: его положение слишком устойчиво, а моя нога до сих пор ничего не чувствует. Я концентрируюсь. Со стоном разочарования, завожу свободную руку назад и ударяю Питера в челюсть. И оно того стоило. Питер кричит и отшатывается от меня.
— Понимаешь, почему ты проиграл тогда бой? — спрашиваю я.
— Да. Ты жестокий. И ты считаешь себя особенным. Думаешь, что все вокруг — слабаки, в отличие от тебя.
Он встает, но я отпихиваю его в сторону, и он снова растягивается на снегу. А я наступаю прямо ему на горло. Наши глаза встречаются, они у него — большие и совершенно невинные.
— А ты, конечно, не особенный, — рычу я. — И мне нравится причинять людям боль. Я могу сделать самый жестокий выбор. Разница между нами в том, что я иногда сдерживаюсь, а ты нет. Ты — злой.
Перешагиваю через него и иду вниз по Мичиган Авеню. До меня доносится его дрожащий голос:
— Поэтому мне и нужна сыворотка.
Останавливаюсь, но не оборачиваюсь.
— Я устал быть таким, какой я есть, — продолжает он. — Мне надоело с удовольствием делать гадости и удивляться, что со мной не общаются. Я хочу начать все сначала.
— А по-моему, это трусость, — бросаю ему через плечо.
— Мне наплевать, — бормочет Питер.
Чувствую, как гнев, бурливший во мне, улетучивается. Я слышу, как Питер встает на ноги и отряхивает снег с одежды.
— Не пытайся повторить свой фокус, — замечаю я. — Обещаю, я дам тебе «перезагрузиться», но позже. Ничего не имею против.
Он кивает, и мы продолжаем пробираться в здание, где я в последний раз видел свою мать.
47. Трис
В коридоре — чудовищная суета. Какая-то женщина толкает меня плечом и выпаливает извинения, а я бегу за Калебом. Почему я не могу быть на несколько сантиметров выше, чтобы мир вокруг не был похож на скопище торсов.
Мы пробираемся в толпе так быстро, насколько возможно, но стараясь не привлекать к себе внимания. Чем больше охранников я вижу, тем сильнее растет внутри меня беспокойство. Рюкзак Калеба подпрыгивает на его спине в такт шагам. Сотрудники Бюро носятся в разных направлениях, но скоро мы достигнем запретного коридора, ведущего в Оружейную Лабораторию.
— Похоже, у Кары что-то не так, — говорит Мэтью. — Освещение должно быть выключено.
Киваю, чувствуя пистолет под специально надетой мешковатой рубашкой. Надеюсь, у меня не будет повода использовать его, но чует мое сердце, что стрелять придется. Я беру Калеба и Мэтью за руки, и мы втроем тормозим.
— У меня есть идея, — заявляю я. — Сейчас мы разделяемся, Калеб и я летим в лабораторию, а ты, Мэтью, устраиваешь какой-нибудь тарарам.
— Какой еще тарарам?
— У тебя же есть пушка? Выстрели в воздух.
Он колеблется.
— Давай, — шиплю я сквозь стиснутые зубы.
Мэтью достает оружие. Хватаю Калеба за локоть. Оглядываюсь и вижу, как Мэтью поднимает пистолет над головой и стреляет прямо в одну из панелей на потолке. При резком хлопке я срываюсь с места и волочу Калеба за собой. Раздаются вопли и звуки бьющегося стекла, мимо проносятся охранники. Мы убегаем прочь от спальных корпусов, направляясь к месту, где не должны находиться. Немного странно ощущать, как инстинкты и навыки лихача возрождаются во мне. Мой разум становится острее и яснее, а дыхание — размереннее. Смотрю на Калеба, ожидая увидеть, что с ним происходит то же самое, но он бледен, кровь отлила от его лица, он почти задыхается. Покрепче сжимаю его локоть, чтобы он не упал. Мы сворачиваем за угол, наши ботинки скрипят по плиткам пола. И вот перед нами пустой коридор с зеркальным потолком. Чувствую прилив торжества. Теперь уже недалеко.
— Стойте! — раздается голос.
Охранники. Они заметили нас.
— Стойте, или мы будем стрелять!
Калеб вздрагивает и поднимает руки, я тоже. Мельтешение мыслей в голове замедляется. Но сейчас я не вижу в Калебе того трусливого парня, оправдывающегося за то, что продал меня Джанин Мэтьюз. Рядом со мной мой брат, который подбадривал меня, когда наша мать сломала запястье. Возле меня — Калеб, который в ночь перед Церемонией указал мне, что надо делать свой собственный выбор. Я думаю о том, какой он на самом деле замечательный: умный, увлеченный, внимательный, тихий, серьезный и добрый. Мы с ним две части одного целого, и так будет всегда. Я не принадлежу ни альтруистам, ни лихачам, ни даже дивергентам. Надо мной не имеет власти ни Бюро, ни Город, ни Округа. Я вместе с людьми, которых люблю, а они — вместе со мной. Именно это, а еще — моя верность и создают мою собственную личность.
Я люблю своего брата. А он, Калеб, содрогается от ужаса при мысли о близкой смерти. И теперь я могу лишь повторить то, что сказала ему совсем недано: я бы никогда не повела тебя на твою собственную казнь.
— Калеб. Дай мне рюкзак.
— Зачем? — недоумевает он.
Засовываю руку под рубашку, достаю пистолет и навожу на него.
— Калеб.
— Трис, нет, — качает он головой. — Нет, я тебе не позволю…
— Брось оружие, — орут охранники из конца коридора.
— Я смогу противостоять сыворотке смерти, — продолжаю я убеждать Калеба. — А ты — нет. В общем, дай мне рюкзак, или я раню тебя, а потом все равно заберу его.
И я повышаю голос так, чтобы меня слышали охранники:
— Он — мой заложник. Не подходите, или я убью его.
Калеб становится очень похож на нашего отца: его глаза смотрят устало и грустно, на подбородке виднеется тень щетины. Руки у него дрожат, когда он снимает со спины свою ношу и протягивает ее мне. Я закидываю рюкзак на плечо. Потом медленно отхожу, стараясь двигаться так, чтобы он оставался между мной и солдатами.
— Калеб, я люблю тебя.
— Я тоже тебя люблю, Беатрис, — отвечает он, его глаза блестят от слез.
— Немедленно на пол! — демонстративно кричу я.
Калеб падает на колени.
— Если я не выживу, — говорю я ему, — передай Тобиасу: я не хотела его бросать.
Я чуть отклоняюсь и целюсь в одного из охранников. Вдох. Замереть. Выдох. Огонь. Слышу стон боли и кидаюсь в тень, звуки выстрелов звучат в ушах. Мечусь от стены к стене, чтобы им труднее было в меня целиться, а затем ныряю за угол. Пуля свистит прямо рядом со мной, но не задевает.
На бегу снимаю рюкзак, открываю молнию, вытаскиваю бомбу и детонатор. Позади меня раздается громкий топот. Мчусь изо всех сил. Каждый шаг гулом отдается в моих внутренностях. Наконец, снова сворачиваю. Там, около дверей, развороченных налетом Ниты, вытянулись в струнку два охранника. Прижимаю взрывчатку к груди свободной рукой и стреляю в них: первому попадаю в ногу, а второму — в грудь. Раненый тянется за оружием, и я опять прицеливаюсь, стреляю и на миг зажмуриваюсь. Он больше не двигается.
