Вероника Рот - Преданная
Достигаю дверей. Цепляю бомбу к металлической планке возле створки, и зажимаю зубцы коробки, фиксируя ее. Потом лечу назад, сажусь на корточки, нажимаю кнопку детонатора и закрываю уши ладонями. Звук взрыва вибрирует в моих костях. Хотя бомба и небольшая, мощь ее взрыва швыряет меня на пол. Пистолет выпадает у меня из руки и отлетает. Я в шоке замираю, а на меня сыплются осколки стекла и металла. Когда пытаюсь встать, голова у меня кружится и гудит. В коридоре появляются охранники. Кто-то открывает огонь, и пуля попадает мне в руку, не задев кость. Вскрикиваю. Перед глазами мелькают круги. Я, спотыкаясь, бросаюсь вперед и вбегаю в помещение.
Я в вестибюле со множеством опечатанных дверей со смотровыми окошками. За ними — Оружейная Лабораторию, ряды приборов и непонятных устройств и полные ампулы, подсвеченные снизу, как на выставке. Что-то шипит. Понимаю, что сыворотка смерти распространяется по комнате, но у меня нет времени надевать защитный костюм. Я знаю, просто знаю, что смогу уцелеть. Я выживу.
48. Тобиас
Штаб бесфракционников, который для меня все еще остается штабом эрудитов, кажется очень мирным. Ничего, кроме светящихся окон, не намекает на то, что внутри есть люди. Останавливаюсь перед входом и недовольно хмыкаю.
— В чем дело? — спрашивает Питер.
— Ненавижу это место, — отвечаю я.
Он убирает с глаз мокрую челку.
— Так что мы собираемся сделать? Разобьем окно? Или поищем заднюю дверь?
— Я просто зайду и все. Я же ее сын.
— Который предал ее и покинул город, хотя она запретила это делать, — напоминает он. — Она послала за тобой людей, чтобы остановить тебя. И у них — оружие.
— Мне все равно, — говорю я. — Будь здесь, если хочешь.
— Не надейся. Куда ты с сывороткой, туда и я, — усмехается он. — Если тебя застрелят, я заберу ее и смоюсь.
— Ничего другого я от тебя и не ждал.
Питер вообще странный тип.
Переступаю порог и оказываюсь внутри. Первое, что бросается мне в глаза, — склеенный наспех портрет Джанин Мэтьюз. Кто-то нарисовал красной краской над каждым ее глазом крест и написал «Фракционная мразь». Несколько людей с повязками бесфракционников поднимаются нам навстречу. Некоторых из них я видел еще тогда, когда они сидели вокруг костров на складах. Это напоминает мне, насколько велико их количество — гораздо больше, чем мы подозревали.
— Мне нужно встретиться с Эвелин.
— Конечно, — ухмыляется кто-то, — так мы тебя и впустили.
— У меня есть сообщение от людей извне, — объясняю я. — Уверен, ей будет интересно.
— Тобиас, — восклицает какая-то женщина.
Это наша соседка по сектору альтруистов, ее зовут Грейс.
— Привет, Грейс. Мне надо поговорить с мамой.
Она нерешительно покусывает губу и смотрит на нас. Ее рука, сжимающая пистолет, чуть расслабляется.
— Ну, это вообще-то запрещено.
— Ради бога, — прерывает ее Питер. — Просто доложите ей, что мы здесь.
Грейс ныряет обратно в толпу и исчезает. Мы ждем так долго, что плечи начинают болеть от поднятых рук. Наконец, Грейс возвращается и манит нас к себе. Мы направляемся в фойе, проходя через гущу народа, как нитка сквозь игольное ушко. Грейс ведет нас к лифту.
— Как получилось, что у тебя пушка, Грейс? — спрашиваю я. — Никогда не слышал, чтобы альтруисты стреляли.
— Фракции расформированы, — заявляет она. — А у меня есть чувство самосохранения.
— Хорошо, — говорю совершенно искренне.
Альтруисты были так же порочны, как и другие фракции, но их недостатки менее очевидны и скрыты под маской самоотверженности. Но требовать от человека, чтобы он отказался от себя, задвинул свое «Я» на второй план, ничуть не лучше, чем поощрять его к убийству.
Мы поднимаемся на тот этаж, где раньше располагался административный офис Джанин. Однако мы минуем его и заходим в конференц-зал со столами, диванами и стульями, расставленными строгими квадратами. В огромные окна, протянувшиеся вдоль всей стены, светит луна. Эвелин смотрит в окно.
— Ступайте, Грейс, — произносит она. — Значит, Тобиас, у тебя есть послание?
Ее густые волосы связаны в узел, на серой рубашке — повязка бесфракционников. Она выглядит измотанной.
— Слушай, подожди в коридоре, — прошу я Питера, и тот, к моему удивлению, не спорит.
Мы с матерью остаемся одни.
— Люди извне не посылали тебе никаких сообщений, — начинаю я. — Они собираются стереть память всех жителей города. Считают, что с нами не о чем говорить, а взывать к нашим лучшим чувствам — бессмысленно.
— Может, они и правы, — отвечает Эвелин.
Она, наконец, поворачивается ко мне и подпирает щеку кулаком. На одном из пальцев у нее татуировка, изображающая пустой круг. Она похожа на обручальное кольцо.
— Но зачем ты к нам пожаловал?
Я ни на что не могу решиться. Эвелин… Время проехалось по ней, превратив в лоскут ветхой ткани, волокна которой вытерлись и износились. Неужели передо мной — та самая Эвелин, которую я знал в детстве? Тогда она улыбалась, а глаза ее сверкали от радости. Но чем дольше я вглядываюсь в ее лицо, тем больше убеждаюсь, что той счастливой женщины никогда не существовало. Сейчас я наблюдаю лишь за бледной тенью моей настоящей матери. Сажусь напротив нее, достаю флакон с сывороткой памяти и кладу его на стол.
— Я собираюсь дать тебе выпить это.
Она переводит взгляд на флакон.
— Я думаю, что это — единственный способ предотвратить полное уничтожение города, — продолжаю я. — Маркус, Джоанна и их люди хотят вас атаковать, а ты сделаешь все возможное, чтобы их остановить. В том числе не погнушаешься использовать сыворотку смерти, которая у тебя есть. Или я ошибаюсь?
— Нет, — качает головой она. — Фракции не должны быть восстановлены.
Ее рука так сильно сжимает край стола, что костяшки пальцев белеют.
— Знаешь, при чем здесь фракции? — спрашиваю я. — У нас была лишь иллюзия выбора, а фактически он отсутствовал. Ты пытаешься сделать сейчас то же самое, отменяя их. Ты предлагаешь всем: «Давайте, выбирайте. Но если, не дай бог, вы вернетесь к фракциям, я порву вас на куски».
— Тогда почему ты молчал? Ты сбежал, — она повышает голос. — Ты предал меня!
— Потому что я тебя боюсь, — вырывается у меня, и я сразу сожалею о своем признании, хотя и рад, что сказал это. — Ты… ты мне напоминаешь о нем!
— Не смей! — кричит она.
— Меня не волнует, что тебе неприятно меня слышать. Маркус был тираном у нас дома, а ты теперь превратилась в тирана в нашем городе.
— Ясно, — произносит она и берет флакон. — Ты считаешь, что это — прекрасный способ все исправить.
— Я начинаю, я и умолкаю.
Что мне делать? Если я сотру ее воспоминания, то создам себе новую мать. Но она больше, чем моя мать. Она — личность. Я не имею права так с ней поступить.
— Нет — говорю я. — Я предоставляю принять решение тебе.
Мое сердце бьется, как бешеное.
— Я думал о том, чтобы встретиться сегодня вечером с Маркусом, но в итоге раздумал, — с трудом сглатываю слюну. — Я пришел к тебе, а не к нему… Поскольку уверен, что у нас с тобой есть надежда на примирение. Пусть не сейчас, не завтра, но когда-нибудь. С ним у меня нет абсолютно никакой надежды.
Она злится и одновременно борется со слезами.
— Мое предложение вполне справедливо, — замечаю я. — Ты можешь остаться лидером бесфракционников или бороться с верными, но уже без меня. Или ты продолжишь свой крестовый поход, или ты вернешь своего сына.
Мне очень страшно. Что, если она откажется от меня и захочет власти? Но я — ее дитя. Я словно задаю ей извечный детский вопрос — кого она больше любит.
Глаза Эвелин, темные как мокрая земля, изучающе смотрят на меня. Затем она тянется ко мне через стол и заключает в объятия.
— Пусть делают с городом, что хотят, — шепчет она мне в волосы.
Я замираю, не в силах ничего сказать. Мама выбрала меня. Меня.
49. Трис
Сыворотка смерти пахнет дымом и специями, и мои легкие отказываются вдыхать такой воздух. Я задыхаюсь, кашляю и тут же падаю на колени. Чувствую себя так, будто кто-то заменил мою кровь патокой, а кости — свинцом. Меня клонит в сон, но мне нельзя засыпать. Я должна бодрствовать, только это сейчас важно. Представляю свое желание, как стремление в виде костра, горящего в груди.
Невидимые нити продолжают тянуть меня все сильнее, и я начинаю подкармливать пламя именами. Тобиас. Калеб. Кристина. Мэтью. Кара. Зик. Юрайя. Но не выдерживаю тяжести сыворотки и валюсь на пол, прижимая раненую руку к холодной плитке. «Было бы здорово уплыть подальше отсюда», — звучит голос в моей голове. Но во мне горит огонь. Желание жить. Я еще не все сделала, мне рано.
Я начинаю копаться в своем собственном разуме. Трудно вспомнить, зачем я пришла сюда, забытье так чудесно. Но внезапно я вспоминаю лицо матери и кровь, текущую из тела отца. «Они умерли, — продолжает тот же голос, — ты должна присоединиться к ним». — Они пожертвовали собой ради меня», — возражаю я, — и мне надо заплатить долг. Я обязана спасти город и людей, которых любили мои родители».
