Нил Шустерман - Обделённые душой
Толпа расступается, Менарда тащат по проходу. Кому-то приходит в голову светлая идея плюнуть в него, и вскоре его примеру следуют все. Хэйден, пожалуй, тоже плюнул бы, если бы додумался до этого первым, но сейчас это выглядело бы конформизмом.
— А вот, кажется, и начальство, — произносит Старки. — А ну на колени!
Менард не подчиняется. Тогда троица силачей заставляет его стать на колени.
— Ты признан виновным в преступлениях против человечности, — провозглашает Старки.
— Признан виновным?! — в отчаянии вопит Менард. — Кем признан?! Где суд?!
Старки обводит взглядом толпу.
— Поднимите руку те, кто считает его виновным!
Взмывает множество рук. Хотя Хэйден и ненавидит Менарда всей душой, у него закрадывается подозрение, что дело не кончится добром. И точно: Старки вынимает пистолет.
— Присяжных всегда двенадцать человек, а нас тут куда больше, — говорит Старки Менарду. — Считай, что вердикт вынесен.
И тут Старки делает кое-что совершенно неожиданное. Он протягивает пистолет Хэйдену:
— Приведи приговор в исполнение.
Хэйден в замешательстве таращится на пистолет.
— Старки... я... это... я не... — заикается он.
— Если ты не предатель, докажи это — всади ему пулю в лоб.
— Но это же ничего не докажет!
И тут Менард сгибается пополам и начинает молить о пощаде. Человек, убивающий детей ради заработка, просит помиловать его! В негодовании Хэйден наводит ствол на начальника лагеря и держит того на прицеле секунд десять, но нажать на спуск юноша не в силах.
— Не могу, — говорит он. — Так — не могу.
— Ладно. — Старки забирает у него оружие, затем тычет пальцем в первого попавшегося паренька — тому на вид не больше четырнадцати. Паренёк выходит вперёд, и Старки вручает ему пистолет. — Покажи этому трусу, как должен вести себя настоящий храбрец. Приведи приговор в исполнение.
Паренёк перепуган, но ведь на него направлено столько глаз! Его подвергают проверке, и ударить в грязь лицом нельзя. Бедняга морщится, кривится, щурится... Приставляет дуло к затылку Менарда и отворачивается. Затем нажимает на спусковой крючок.
Выстрел совсем негромок — словно хлопнула хлопушка. Мёртвый Менард валится на землю. Быстро и без грязи: лишь входное отверстие на затылке и выходное — прямо под подбородком; пулю вбирает в себя искусственный газон. Ни тебе осколков черепа, ни разлетевшихся ошмётков мозга... Старки и его подчинённые явно разочарованы: казнь получилась совсем не такой эффектной, как они предвкушали.
— Всё, уходим! — командует Старки и даёт указание забрать все автомобили, к которым найдутся ключи.
— А с этим что делать? — Бэм кивает на Хэйдена, презрительно вздёрнув губу.
Старки бросает на того быстрый взгляд.
— Возьмём с собой, — говорит он с еле заметной высокомерной улыбкой. — Он ещё может оказаться полезным. — И, повернувшись к остальной толпе, провозглашает: — Этот заготовительный лагерь официально объявляется закрытым!
Народ ликует и прославляет великого Старки. Хэйден смотрит на труп начальника... на мёртвых охранников... на десятки детских тел, усеявших всю территорию лагеря... и не знает, радоваться ему или вопить от ужаса.
33 • Коннор
Терпение к числу достоинств Коннора не относится. В прежней жизни, до того, как его родители подписали ордер на расплетение, он бесился, если приходилось чего-то ждать. В минуты вынужденного бездействия его мысли обращались к собственной жизни; а когда он думал о ней, то злился. Злость толкала его на всякие необдуманные, безответственные, а иногда и противозаконные поступки, что в конце концов и привело к беде.
Но с момента побега из дома у Коннора не выдавалось ни одной спокойной минуты — во всяком случае, до прибытия в резервацию арапачей. Подвал Сони был настоящей чашкой Петри, в которой неконтролируемо плодились микробы страха и тревоги. Коннору постоянно приходилось держаться настороже, защищая себя, защищая Рису, ни на секунду не выпуская из виду Роланда — от того в любое мгновение можно было ожидать смертельного удара.
Он до сих пор задаётся вопросом: сложись обстоятельства по-другому — убил бы его Роланд или нет?
В «Весёлом Дровосеке» Роланд подгадал момент, прижал его к стенке и попытался задушить той самой рукой, которая сейчас принадлежит Коннору, — но не смог. Духу не хватило. Может, он был как та собака, что громко лает, но не кусает? Этого никому не дано теперь узнать.
А вот Коннору действительно довелось убивать.
Тогда, на Кладбище, он стрелял боевыми патронами. Он видел, как его пули скашивали нападающих. Значит ли это, что он убийца? Можно ли как-то искупить эту свою вину?
Вот почему Коннор терпеть не может сидеть и ждать. От раздумий он просто сходит с ума.
Единственное, что примиряет его с бездействием — растущее чувство безопасности, нормальности бытия. Если в его положении вообще можно что-либо считать нормальным. Таши’ни были гостеприимны, несмотря на их изначальную холодность к нему. С момента публичного объявления, что Беглец из Акрона жив, Таши’ни сделали всё, чтобы Коннор считал их дом своим.
Однако в течение дня жилище пустует. Кили в школе — это, конечно, хорошо, потому что у Коннора не хватает терпения справляться с нехваткой терпения этого пацана. Чала вообще нет в резервации — он творит чудеса у хопи; Элина все свои дни проводит в педиатрическом отделении клиники; а Пивани весь день охотится и возвращается лишь к ужину.
Коннор, Грейс и Лев, которые не могут выйти за пределы дома из страха быть обнаруженными, предоставлены самим себе.
• • •Первая неделя августа, их двадцатый день здесь. Вечереет. Насыщенный янтарный свет проникает сквозь окна, отразившись от противоположного склона расщелины. В этом доме на утёсе тени удлиняются быстро, а когда солнце заходит, сразу становится темно. Сумерки в ущелье коротки.
Грейс, не ведающая скуки, в самый же первый день пребывания у Таши’ни заявила: «Да здесь же куча всего интересного!» Сегодня она совершила набег на очередной шкаф и привела в порядок его содержимое с пугающей аккуратностью. Лев, идущий на поправку после аварии, расстелил на полу большого зала коврик и занимается лечебной гимнастикой, которую ему прописала Элина. Коннор расположился на пышной софе. Он где-то нашёл карманный нож — наверно, когда-то принадлежащий давно пропавшему Уилу — и занялся резьбой по дереву, но не имея понятия, что бы такое вырезать, просто стачивает и стачивает большие палки, пока они не превращаются в маленькие.
— Тебе бы заняться самообразованием, пока есть время, — сказал ему Лев в самый первый день, когда они трое остались в доме Таши’ни одни. — Ты сбежал из какого класса — десятого? Значит, так и не окончил старшую школу. Ну и как ты собираешься получить работу, когда всё это закончится?
Мысль о том, что «всё это когда-нибудь закончится» вызывает у Коннора смех. Интересно, как бы сложилась его жизнь в какой-нибудь альтернативной вселенной, где оставаться целым — нормальное явление, а не привилегия. Наверняка его способности к технике помогли бы ему устроиться ремонтником в какую-нибудь фирму. Так что, когда «всё это закончится» и если какое-то чудо позволит ему вернуться к нормальной жизни, — какой она будет, его жизнь? Коннор из альтернативной вселенной мог бы вполне удовольствоваться ремонтом холодильников, но Коннора из настоящей вселенной такая перспектива несколько пугает.
Ну вот, опять — делать нечего, сиди себе, раздумывай... Возвращаются старые рефлексы — Коннор злится. И хотя злость больше не толкает его на всякие глупости, он встревожен, зная, во что может вылиться возвращение его старого «я».
— Ух, как я это ненавижу! — говорит Коннор, отшвыривая бесполезную палку, которую только что обтачивал.
Лев раскручивается из заковыристой растяжки и, замерев по своему опоссумскому обычаю, безмолвно ждёт, что будет дальше.
— Ненавижу это! — повторяет Коннор. — Ненавижу торчать в чьём-то доме, ненавижу, когда обо мне заботятся. Я как будто становлюсь собой прежним! А я уже давно не прежний!
Лев продолжает молча смотреть другу в глаза, и в конце концов Коннору хочется отвести взгляд... но как бы не так! Он не позволит «переглядеть» себя!
— Ты никогда не умел быть обыкновенным, нормальным парнем, правда? — говорит Лев.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты был полный отстой. Больной на всю голову. Это ж надо додуматься: использовать бедного, ни о чём не подозревающего десятину в качестве живого щита!
— Угу, — негодующе мычит Коннор, — только не забудь, что я спас этому десятине жизнь!
— Ну да, в придачу. Ты же вовсе не с этой благородной целью вцепился в меня в тот день, а?
Коннор молчит: оба знают, что Лев прав, и это выводит Коннора из себя.
