Ксения Таргулян - Корабль уродов

Я глубоко и часто дышала, пытаясь не позволить себе заплакать.

Черт возьми, больше всего сейчас хотелось бросить всё это, свернуться где-нибудь в уголке и разреветься! Это чересчур для меня! Я так устала, я просто хочу побыть одна!

Глубокий вдох — прижаться к мокрому горячему телу Джека, резко сесть, затаскивая его обратно на колени.

Почему после всего, что я только что пережила, я должна ехать в этой душной, вонючей машине, где все сидят почти что друг на друге?! Мне не вдохнуть в такой тесноте!

Нас подбросило на особенно высокой кочке, Джек вырвался из моих рук, ударился о спинку переднего сиденья, свалился вниз. Я, чертыхаясь, стала затягивать его обратно — он повис шеей на моем колене, голова свешивается в пустоту, болтается, как у игрушки-болванчика, глаза полураскрыты и светят белками, рот весь в голубоватой слизи, так и ползущей из него, толстые вены бьются на лбу…

Я судорожно всхлипнула, укладывая его голову себе на бедра. Слезы накатили волной и сорвались с век, побежали по лицу, и я тряхнула волосами, прячась за них, потому что свободных рук, чтобы утереться, не было.

Все вокруг благоразумно молчали.

Через неопределенное время мы выехали на нормальную дорогу, и Джек почти перестал сползать с меня. Придерживая его, я закрыла глаза и прислонилась лбом к холодному стеклу. Слезы, черт бы их побрал, не переставали.

Наверное, я задремала, потому что когда я в следующий раз открыла глаза, Джека на мне не было — он, всё еще без сознания, полусидел рядом, голова откинута назад, и Зимин периодически поправлял его положение.

Я чувствовала себя свежее, происходящее вокруг больше не казалось однозначным адом — как-никак мы выбрались! И это многого стоит, черт возьми!

Я осмотрелась по сторонам. За окном уже сгущались сумерки, облака обещали порцию декабрьского дождя. За рулем был Игорь, рядом с ним Хоньев. На заднем сидении мы с Джеком и Зиминым. Лени и подозрительный незнакомец в одежде официанта, столкнувшийся с нами в замке и назвавшийся другом Джека, должны были сидеть в просторном багажнике — я смутно помнила, как они туда забирались. Я обернулась и увидела две макушки — похоже, они действительно теснятся там. А я тут страдала от того, в каких условиях сама еду… принцесса, как всегда.

Мы плутали по узким улочкам Штаман-Рейна. Начался дождь. Я вернулась к своей обязанности придерживать Джека.

— Некий «медицинский центр В. Карински», — озвучил Игорь, паркуясь. — Первое подобие больницы, которое мы тут встречаем. Давайте, на выход.

Зимин и Хоньев достали Джека, Игорь открыл багажник, и оттуда вылезли, кряхтя, Лени и загадочный официант. Оба выглядели более чем недовольными.

Все критически осмотрели здание «медицинского центра». Оно выглядело дорогим и заброшенным.

— Мы хоть одного врача-то здесь найдем? — усомнился, разминая шею, незнакомец.

Он был немногим выше меня, потрепанный, но на удивление самоуверенный. Это мало кому понравилось.

— Ты кто вообще такой, парень? — прикрикнул на него Игорь. — Не нравится — добро пожаловать обратно в багажник.

— Ты его знаешь? — настороженно обратился ко мне Зимин, придерживая перекинутую через плечо руку Джека.

Я покачала головой.

— Это еще ничего не значит, — заявил незнакомец.

Игорь недобро вскинул брови:

— Вот именно. Ты вполне можешь быть Вентеделем.

Незнакомец поперхнулся и засмеялся удивленно:

— Хех, ну я, конечно, польщен, но блин, я уже хотя бы по внешности не прохожу.

— А при чём здесь внешность?

— Ну, блин, посмотрите на них — все утонченные брюнеты, — он кивнул на меня, на Джека и пошевелил рукой свою короткую соломенную прическу. — Я явно не подхожу. Я его старый знакомый. Правда! — его явно удивляло и раздражало всеобщее недоверие. — Можете звать меня Якобс.

— Как кофе?

Он закатил глаза:

— Может, мы всё-таки занесем его в эту лечебницу и хотя бы положим на нормальную кровать?

— Да уж, — тихо согласилась с ним я, но каким-то странным образом это услышали все — и кончили впустую препираться.

Без труда взломав замок, мы забрались в больницу, нашли первую попавшуюся палату и разместили в ней Джека. И хотя от его вида и состояния всё еще бросало в дрожь, во мне почему-то зародилась уверенность, что он справится и выздоровеет.

Мы поужинали чем-то невразумительным, почти молча, потому что все были измотаны. Я всё ждала, что со мной заговорит Лени, спросит, как я, попытается ободрить и поддержать — но он не отрывал угрюмого взгляд от консервов, а доев — отправился «пройтись». Посидев еще некоторое время среди наевшихся релаксирующих мужчин, я пожелала всем спокойной ночи, и, заглянув на несколько минут к Джеку, пошла спать в соседнюю палату. И хотя не было еще и восьми вечера, после всех треволнений этого дня я отключилась моментально.

«Смотри-ка, это не тво?..» Леон судорожно нажал паузу на панели видеокамеры. Он знал, что дальше будет, и не желал видеть это еще раз.

Мучительно зевнув (время шло к четвертому часу ночи), он перемотал на несколько записей назад и прослушал другой диалог, делая пометки в блокноте. Интервьюер из него, конечно, жалкий (ну что это за эканье, что за глупые вопросы!), но это в любом случае совершенно эксклюзивный материал.

Протерев глаза, Леон отложил видеокамеру и взялся за фотоаппарат. Вот здесь были действительно взрывные кадры. Один взгляд на них наполнял его гордостью и уверенностью в собственном профессионализме.

Он бы давно пошел спать, но стоило ему оторваться от работы, как в голову лезли всякие докучливые мысли — и он всё равно не мог уснуть. В итоге он спал урывками, в сумме по три-четыре часа в сутки, и так продолжалось уже несколько дней — с тех пор как они поселились в этой заброшенной больнице. То время, когда он не спал и не хандрил, Леон либо отсматривал имеющийся материал, размышляя, как его лучше использовать, либо снимал новый, бродя по улицам пустынного города или в стенах их печального пристанища.

Самые жуткие и странные кадры, на свой взгляд, он снял позавчера в больнице — впрочем, вряд ли они могут быть где-то опубликованы. Эта небольшая фотоистория начиналась с группы людей, столпившихся вокруг кровати больного и снятых со спины. Дальше шло несколько лиц крупным планом — в них перемешались отвращение, жалость и обеспокоенность. Затем идет сам больной…

Леон хорошо помнил, как замер над телом Джека в какой-то мысленной судороге. Единственным выходом из ступора было продолжать снимать, но все уже смотрели на него с возмущением: его объектив казался им инструментом циничного надругательства. Пересилив себя, Леон вышел из палаты. Но вид этого человека произвел на него тяжелое впечатление.

Он, этот больной, Дриммор «Джек» Вентедель, был тем, кого Леон по мере своих душевных сил привык ненавидеть. Не яростно и буйно, как это делала Вренна (по ее словам), а тихо и отстраненно. Просто если заходила речь о каких-то прославленных мерзавцах, о бессмысленном зле или неоправданной жестокости, Леон обыкновенно с горечью и этой самой тихой ненавистью вспоминал его, Джека.

И вот, он лежит перед ним. На больничной койке, беспомощный, коматозный, терзаемый какой-то невиданной заразой. И это — тот злодей, тот ненавистный враг и убийца, которого Леон помнил четыре года?

Сама абсурдность такого несоответствия затмила Леону глаза, и он не мог понять даже, насколько внешность этого «несчастного» соотносится с внешностью того «чудовища». И уж подавно он не мог понять, что думать по этому поводу и как ко всему этого относиться. Единственное было несомненно: увиденный образ лишил его покоя, и его терзали самые противоречивые чувства — включая вину, злорадство и туманное безразличие.

Тем же вечером, когда палата Джека временно освободилась от наблюдателей, Леон отправился туда и тщательно отснял его состояние. Теперь, медленно просматривая эти кадры и путано размышляя о них и не только, Леон уснул в кресле с камерой в руках.

— Джек! Ты очнулся?

Я обвел взглядом потолок, но никого не увидел. Надо было сесть, но я не мог себя заставить. В поле зрения появился Игорь и улыбнулся. Нужно было как-то поздороваться с ним, но разговаривать не хотелось, и я лениво подмигнул.

— Как ты? Ты давно очнулся?

Да, наверно давно, — подумал я. Уже несколько часов созерцаю потолок и не могу заставить себя пошевелиться. Нет, я прекрасно ощущаю все конечности, просто мне чертовски лень. И есть такое впечатление, что попытка встать отнимет у меня столько же сил, сколько у здорового человека — марафонский забег.

Но, видимо, разговаривать всё же придется.

— Нормально, — сказал я и почти не услышал собственного голоса. Осознание собственной слабости вдруг стало остро раздражающим.

За те несколько часов, что я тут провалялся, будучи уже в сознании, я достаточно хорошо вспомнил всё, что мог, и у меня накопились вопросы.