Юрий Силоч - Союз нерушимый...
В первые же минуты я ужасно продрог и сидел, обхватив себя руками, мелко подрагивая выдыхая воздух под одежду, чтобы хоть как-то согреться. Грязная и мокрая спина мёрзла сильнее всего, и оставалось лишь надеяться, что порошок из аптечки депутата не даст мне умереть от температуры хотя бы в ближайшее время.
Я проторчал в железном гробу почти час, пока фуры сновали туда-сюда, оглашая окрестности басовитым рыком. Их фары то и дело скользили по тёмно-зелёной бронированной стене моего убежища. Лишь убедившись, что заезд на сегодня окончен, я осмелился высунуть голову и оглядеться.
«Горный хребет» окружали длинные серые громадины заводских цехов. Окна с толстыми стёклами под потолком, залитая гудроном крыша, у стен завалы из всякого хлама на гнилых паллетах. Сверху — странные конструкции из арматуры, балкончики, люки, антенны, мигающие красные фонари и прочая машинерия. В детстве я излазил целую кучу таких зданий, построенных давным-давно, в иную эпоху и доживших до миллениума в виде бетонных развалин, полных индустриального хлама. Видимо, их планировка не претерпела хоть каких-нибудь изменений: архитекторам лишь пришлось сделать поправку на современное производство. Я был готов поспорить, что внутри меня ждут станки у стен, несколько линий конвейера по центру, пара десятков мест для людей-операторов, а под потолком — паутина металлических переходов, лестниц, труб и проводов.
Над цехами, аспидно-чёрный на фоне багрового московского неба, возвышался параллелепипед администрации, похожий сейчас то ли на обелиск, то ли на надгробие. И мой путь лежал на самый верх.
Выбравшись из укрытия, короткими перебежками, стараясь не шлёпать сапогами по грязи и избегать белых клякс света под лампами и прожекторами, я пробирался по территории завода. Тут было полно охраны: ещё несколько дней назад я не замечал такого оживления, сейчас же здесь была целая армия.
Особенно много солдат было на заводских «проспектах» — длинных, широких, прямых и ярко освещённых вездесущими прожекторами. Клоны в касках, под которыми тускло светились багровые глаза боевых масок, и шинелях с надетыми поверх пластинчатыми панцирями бронежилетов, разбившись на тройки бродили туда-сюда, и их было множество. Носились, сигналя и чудом избегая аварий, тёмно-зелёные бронированные уазики, из-за углов наклона брони и динамической защиты больше похожие на танки.
Разгружались и загружались фуры с логотипами предприятий лёгкой промышленности, но это было, скорее всего, прикрытие, дабы не привлекать к содержимому лишнего внимания. Жёлтые погрузчики с оранжевыми мигалками бросали блики на стены и железные бока грузовиков, вокруг которых суетились рабочие в синих робах и салатовых жилетах.
Завод напоминал растревоженный муравейник, поэтому мне оставалось лишь поблагодарить неизвестных строителей, оставивших на территории огромное количество тёмных углов, заваленных ржавым железом и мусором. Перебегая, прячась в чёрных тенях и сырых грязных закутках, замирая, когда очередная тройка клонов проходила мимо, я, пускай медленно, пускай тратя кучу сил и нервов, но приближался к заветному кубу администрации. Несмотря на поздний час, некоторые окна светились, и это тоже я счёл знаком того, что готовится нечто важное.
Самым дурацким в сложившейся ситуации — то, что у меня не существовало чёткого плана: я добрался почти до самого конца, но так до сих пор и не знал, как буду совершать последний рывок. Производственные строения и склады кончались, а громадная парковка, окружавшая здание, была, не считая нескольких машин, практически полностью пуста и ярко освещена. Любая попытка её пересечь закончилась бы очень быстро и болезненно, поскольку я смотрелся бы на этом бетонном поле, как таракан на кухонном столе.
Загруженный во время первого визита план здания и коммуникаций гласил, что попасть внутрь можно либо через два входа, либо через окна с бронестёклами, либо по воздуху. Поскольку летать я не умел, а разбить окно не сумел бы при всём желании, количество способов резко сокращалось, практически не оставляя выбора.
Пришлось опять превратиться в наблюдателя. Присев рядом с кучей старых лысых покрышек и деревянных паллет, я следил за движением «троек» по заводским переулкам и тщательно зарисовывал их маршруты. Снова заморосил дождь, ледяной ветер забирался под одежду, но я терпеливо ждал, периодически покашливая, утирая рукавом сопли и мысленно матеря Контору, Разум и вообще всех, из-за кого оказался в такой заднице.
«Думай о доме», — требовал я сам у себя. — «О чёрной усатой Манькиной морде. И о том, что сразу после раскрытия последует реабилитация, снятие обвинений и восстановление в звании. А может быть, даже и орден. Вы ж хотите орден, товарищ майор?»
Однако сейчас подобная мотивация действовала слабовато: как ни крути, а всемогущий КГБ был где-то далеко, а холод, дождь, болезнь и клоны — прямо здесь.
Для моих целей подходила одна из «троек» — два бойца и сержант. Они прошли часть «проспекта» и углубились в тёмный «переулок», почти полностью составленный из огромных металлических контейнеров. Тут были как старые, заржавевшие и брошенные на произвол судьбы, так и новые, блестевшие свежей краской и чистыми логотипами. Они громоздились друг на друге так же хаотично, как танковые корпуса, в одном из которых я не так давно скрывался.
Чтобы взобраться на мокрый и осклизлый металл, пришлось выстроить шаткую пирамиду из старья и мусора. Прыжок, пальцы заскользили по ребристой крыше, грозя сорваться, но натренированное и усиленное ГБ-шной электроникой тело сделало всё самостоятельно: я подтянулся, перенёс центр тяжести на торс и перевалился на первый контейнер. В небольших бороздках стояла вода, воняло гнилью и железом, а я весь перемазался в ржавчине с головы до ног. Вкупе с грязью это сделало мою маскировку идеальной: хоть ложись посреди дороги, никто ничего не заметит, пока не споткнётся.
Я затаился на холодной сырой крыше контейнера, напряжённо всматриваясь в разукрашенную тепловизором темноту и прислушиваясь к мерному шелесту дождя, который перебивали заводские шумы — двигатели, пищалки погрузчиков, скрип, лязг металла, звонки и сирены. По моим расчётам до патруля оставалось около десяти минут, и это было хорошо: кажется — я в очередной проклял Голос — у меня снова начинался жар. Лёгкие разрывало от желания закашляться, и лишь титаническим усилием воли я пока сдерживался.
Время тянулось, остатки тепла улетучивались на холодном ветру, а мокрая одежда не оставляла шанса согреться вновь, поэтому, как только я услышал чавканье сапог в грязи, то возликовал — наконец-то, действия.
Поднявшись, я несколько раз присел и беззвучно помахал руками, разогревая мышцы, — сейчас им предстояло как следует поработать, а разрыв и растяжение в мои планы не входили. Тройка солдат была уже рядом, и тепловидение пришлось выключить: новая форма, поглощавшая излучение, делала его бесполезным. Зато без визора три тёмных силуэта с тусклыми багровыми глазами были, пусть и плохо, но заметны, особенно на фоне разъезженной грязной дороги. Я подполз к краю контейнера и замер.
Чавк-чавк, чавк-чавк, — хлюпали, приближаясь, огромные сапоги и, когда звуки раздались непосредственно внизу, я присел на корточки, подобрался и прыгнул, активировав шокер в костяшках пальцев.
На первого солдата я приземлился и сбил с ног, отчего бедолага отлетел в сторону. Быстрая подсечка из положения лёжа, брызги грязи — и второй валится в ближайшую лужу, а я подскакиваю и двумя руками одновременно бью в лицо подавшегося назад сержанта. Сноп ярко-жёлтых искр — из-под маски слышен глухой вопль. Разворачиваюсь. Бойцы уже оклемались и, лёжа на земле, наводят на меня автоматы. Рывок в сторону, ещё, прыжок, добивающие удары, в которые вложены все силы, и вот я уже стою над тремя распластавшимися телами: тяжело дышащий, согнувшийся в три погибели и раскрасневшийся.
Не выдержав, я всё-таки закашлялся: громко, во весь голос, надрывая горло и зажимая рот ладонью. Но к счастью, теперь скрываться было не от кого, а все звуки надёжно скрывали дождь и индустриальный шум.
Оттащив тела в ближайший ржавый контейнер, зиявший чёрным провалом распахнутых дверей, я прощупал у них пульс и чертыхнулся, поняв, что патрульные были мертвы. Что ж, оно и к лучшему. Я не смог бы никак их зафиксировать, а убивать самостоятельно безоружных советских солдат, будь они хоть десять раз клоны, было бы морально неприятно. Даже удивительно, откуда во мне взялось столько милосердия. Спустя десять минут из контейнера вышел сержант советской армии — в грязной шинели и маске, с огромным пехотным автоматом и в прекрасных непромокаемых сапогах, подкованных железом.
На парковку я выбежал, стараясь делать чрезвычайно деловой и целеустремлённый вид.
