Тимур Пулатов - Черепаха Тарази
Абитай хотел еще что-то сказать, но Тарази кивнул, прощаясь с ним на сегодня, и заторопился обратно к дому.
V
В эту ночь Бессаз никак не мог уснуть. Спал он обычно помногу, как и было ему предписано Тарази в лечебных целях.
Сейчас Бессаза мучил такой же страх, как в доме старосты, когда казалось ему, что прикованный позванивает цепями за окном, взбирается на крышу. Сегодня же, в этом доме, ему чудилось другое: будто кто-то ходит по коридору вкрадчивыми шагами — пройдет, постоит, затем снова вернется, повздыхает у дверей Бессаза и уйдет, чтобы через минуту опять о себе напомнить.
«Это Фаррух», — думал Бессаз и мучительно вспоминал: закрыл ли дверь на задвижку? В темноте не видно, а встать не хватает смелости, — кажется, едва он пошлепает босыми ногами по полу, как тот, кто вздыхает за дверью, ворвется, схватит Бессаза за руки, чтобы связать их…
И действительно, что стоит Фарруху в темноте пробраться в дом, чтобы продолжить преследование? Ведь когда Тарази пристыдил мошенника, он, сбегая с холма, шепнул Майре, что они вернутся ночью, чтобы проверить, надежна ли здесь охрана.
Денгиз-хан, с утра ушедший с Гольдфингером по каким-то своим делам, велел Фарруху и Майре промышлять до вечера самостоятельно, на свой страх и риск.
Как всегда, поздно возвращались наши тестудологи со своей ежевечерней прогулки. Говорили понемногу и обо всем, и уже больше в грустных тонах, чувствуя приближение разлуки. Сколько лет теперь они не увидятся? И увидятся ли вообще?
Армон почему-то вспомнил и о мерзких вшах, найденных Абитаем в складках своих штанов. Страж поднял такой крик, будто те оставили от него лишь голый скелет, и весь вечер прыгал и чесался от мысли, что какая-нибудь вошь могла спрятаться в его пышных усах.
— За много лет я впервые вижу эту дрянь, — сказал Армон. — В детстве, помню, мальчик на базаре сидел и давил их между ногтями — и с таким удовольствием… И вот опять… Неужели прав аскет Асадулла?
— Не знаю, есть ли связь… но войной, чувствуется, пропитан воздух… И самое страшное — люди как будто не ощущают этого — беспечны, плутуют, торгуют… На волне взлета безнравственности — даже самые трезвые головы, самые чуткие души теряют стойкость… Я до сих пор не могу простить себе, что проделал свои опыты без разрешения Бессаза… Кто вернет ему тридцать лет жизни, которые я отнял у него?
— Нет, ради общего блага…
— Но где оно — это общее благо? — прервал его сердито Тарази. — Чего мы добились? Оправдание можно найти всему, даже убийству невинного… Понял я только одно, что перед войной, когда мельчает порода, кровь людская разбавляется водичкой и всплывает пена… вместе с этой пеной поднимаются на поверхность так называемые пытливые умы, якобы для того чтобы улучшить измельчавшую породу… А оправдание можно найти всему, — повторил Тарази и остановился, услышав, как покашливает и ворочается в постели Бессаз.
Тарази постоял за дверью его комнаты и, обеспокоенный, постучал. Бессаз долго не отвечал — затаил от страха дыхание.
— Это я, — сказал Тарази, и только тогда Бессаз вскочил, пощупал в темноте — дверь, оказывается, не была заперта.
Свет коридора осветил бледное лицо Бессаза.
— Не спится? — положил ему руку на плечо Тарази.
— Сегодня что-то… — вздохнул Бессаз, успокаиваясь от его прикосновения.
Тарази сел рядом, и Бессаз, всегда чувствовавший себя неловко и неуютно рядом с ним, был сейчас доволен его приходом. И вообще в последние дни изменилось к нему отношение Тарази — был он не столь резким и грубым, как раньше, и Бессаз не мог понять, отчего это, хотя и радовался в душе.
— Вам страшно? — спросил Тарази.
— Да, — не сразу признался Бессаз. — Фаррух преследует меня. Как будто слышал его шаги в коридоре…
— Там никого нет, поймите, никого, — мягко и вкрадчиво объяснил ему Тарази. — Заставьте себя. Вам нельзя не спать…
— Я пытался, — сказал Бессаз и, видя, что Тарази встал, с мольбой протянул к нему руки.
— Идемте в коридор и за ворота. И вы убедитесь, что Фарруха нигде нет, — предложил Тарази.
— Он спрятался на крыше. Я знаю его повадки, — пробормотал Бессаз, и было видно, что мысль о преследователе так засела в его сознании, что даже если они выйдут в коридор и убедятся, что Фарруха нигде нет, — Бес-, саз все равно не успокоится.
Тарази вышел в коридор и, почувствовав себя страшно усталым, прислонился к стене.
«Это дурно, — подумал он. — Значит, все пошло обратно. Страх и беспокойство… Несколько таких кошмарных ночей — и все, кончено…»
Тарази уже был бессилен помочь Бессазу. И от этой мысли чувствовал сейчас такую опустошенность…
Вернуться и посидеть у его кровати, чтобы Бессаз уснул? Отправить в деревню к отцу Абитая? Там он успокоится, хотя и это не спасет Бессаза, ничто ему уже не поможет…
Тарази, держась за перила лестницы и останавливаясь, чтобы отдышаться, с трудом спустился вниз, в сторожку Абитая, и постучал.
— Кто? — испуганно откликнулся Абитай, и что-то упало на пол, видно сабля, которую держал он под подушкой.
— Абитай, — позвап Тарази, не открывая двери. — Накормите лошадь и, приготовьте повозку. А на рассвете тайком от Фарруха уезжайте с Бессазом в деревню…
— Слушаю и повинуюсь! — закричал довольный Абитай и еще что-то говорил, описывая деревенские прелести, но Тарази уже вернулся к лестнице…
А на рассвете возле дома уже стояла повозка, и Абитай, держа лошадь под уздцы, в нетерпении поглядывал на ворота, но Бессаз все не выходил. Уже и Хатун уложила в повозку все свои узлы и сидела, улыбаясь своим мечтам.
А Тарази и Бессаз все ходили взад-вперед по длинному коридору, и Тарази после обычных, ничего не значащих слов сказал:
— Что бы ни случилось, Бессаз, я уверен, вы будете вести себя достойно…
— Да, — просто ответил Бессаз, словно хотел поскорее закончить этот тягостный разговор. — Это судьба… Я восприму все как должное…
— Ведь поймите, — вдруг сделался словоохотливым Тарази, — я бы мог вас обманывать, хитрить, — словом, обнадеживать. Но зачем? Я вам сказал бы: езжайте, отдохните, и, когда с вами что-нибудь случится, я снова постараюсь помочь. Но зачем? — повторял Тарази, словно боялся, что Бессаз не поймет до конца, и вдруг обнял Бессаза на прощанье и задрожал весь от горя и бессилия…
Бессаз уловил его состояние и, второпях целуя Тарази в бороду, подумал: «Такой человек страдает из-за меня…» — а вслух сказал, обращаясь к Тарази:
— Это судьба, — и, через силу улыбнувшись, быстро спустился вниз.
И Тарази услышал, как лениво затопала лошадь по каменистой тропинке, увозя от него навсегда Бессаза — дитя человеческое, которого Тарази воскресил во второй раз, но который, увы, еще до появления на свете, оказался обреченным…
Долго прислушивался Тарази к скрипу повозки, а потом в доме наступила полная тишина. Странная, даже чем-то пугающая, она была столь необычна, что Тарази опустился на ступеньки лестницы и сидел так и смотрел на желтоватые стены, на которых застыли капли воды, на потолок, из щелей которого, пошевеливаясь, выглядывали, как усики, стебли мха.
Такой тишины уже давно не было в доме. Тарази закрыл глаза. Чувствовал он, что истратил все, что теплилось в нем, и теперь к нему, освобожденному, снова подкрадывалась хандра.
Усилием воли Тарази заставил себя подняться, посмотрел в конец коридора, где была комната Армона. Серая пелена застилала глаза, и, хотя Тарази шел посередине коридора, каждый выступ в стене, ручка двери задевали его, толкали в бок. Будто кто-то в потемках подводил его ко всему острому, твердому — и все это сделалось для него враждебным.
Тарази улыбался улыбкой пьяного человека. Его тешила эта игра, этот двойник, который легко и ненавязчиво направлял каждый его шаг к стене, чтобы ударить, поцарапать, толкнуть.
— Армон, — позвал Тарази тихо.
Армон сидел с видом глубоко оскорбленного человека, но, едва Тарази, ударившись боком о проем двери, перешагнул порог, ученик встал и, не зная, как вести себя, опустил голову.
Они повздорили сегодня утром, кажется впервые с тех пор, как знали друг друга. Поэтому Армон не вышел провожать Бессаза и сидел в комнате, переживая. Он не хотел, чтобы Хатун ехала с Бессазом, — боялся, что впадет она в отчаяние, увидев, что Бессаз снова стал черепахой… не вынесет удара, сойдет с ума.
Но Тарази стоял на своем, объясняя, что, коль скоро молодые решили пожениться, пусть Хатун сама все увидит — час за часом — и так ей легче будет перенести утрату.
— Вы бессердечны! — закричал Армон и, рассердившись, ушел к себе. Но сейчас первое, что бросилось ему в глаза, — отрешенный взгляд, странная улыбка Тарази, и Армон шагнул, чтобы взять его холодные руки.
— Вы озябли? — виновато спросил он.
