Татьяна Мудрая - Ангелоиды сумерек
– Будто под ударом гигантского копья, – кивнул Хельмут. – А что не потонуло – изрядно сморщилось и скукожилось: оттого и возникли горы. Так что, получается, теперь некая сила стягивает лоскуты и в то же время поднимает кверху? Так вода должна прямо-таки потоками сбегать с крутых скалистых стен или чего там ещё.
– Пока не должна, – усмехнулся Волк Иоганн. – Это происходит куда медленнее, чем живём мы сами. Ты же видишь – это открывается лишь во сне и прочих мечтаниях, когда контроль за телом ослабевает.
Потом он поинтересовался, не замечал ли я дрейфа суши во время своих полётов. Странный вопрос – мои размеры не совместимы с планетарными.
– Я не о том, – пояснил наш небожитель. – Сны – вариация на тему подсознательного. А оно у вас, Пабло, работает в связке.
Меня слегка раздражило имя, одолженное у Марии. (Вообще о трёх головах я, что ли? Андрей для Хельмута, Хайй для женушки и еще эта крестильная вампирская кличка.) А намёк на то, что Абсаль – древо в коллегии других деревьев и ещё делится со мной их общими откровениями, не на шутку озадачил. Как они, кстати – чуют перемещение грунта корнями? Или как свист ветра в шевелюре?
Так прошла зима. Февраль обрадовал нашу маленькую подмосковную колонию метелями, что накатывали при ясном солнце, что выглядывало изо всех щелей в облаках, холодом и озорным ветром. Такую погоду один из моих старших знакомых называл «замоложивает». Март звенел чистой водой из сосулек, сугробы оседали, внутри ледяных линз поднимали голову первоцветы, готовясь распуститься под колпаком, состоящим из прозрачных бусин. В апреле, едва сошел зимний покров, солнце на небе округлилось, а земля подсохла, Абсаль попросила, чтобы мы с Хельмутом очистили от сора и взрыхлили небольшой луг рядом с могилой Гэ Вэ, на котором, одевая подножие королевского дерева, каждый год расцветали ландыши. Я не стал спорить и выяснять смысл этого, однако спросил:
– Ты уверена, что цветам так будет лучше?
– Наверное, хотя я не о них забочусь, – получил я необычно краткий ответ. – Этого Ясень захотел.
Буквально через неделю у неё начались роды – во время одной из утренних прогулок, во время которых я не отходил от жены. Но – так рано? Я подхватил ее на руки при первой гримасе, в которую обратилась ее улыбка, и почувствовал волны содроганий, распространяющихся по всему телу от макушки до пяток.
– Асию позови. Она знает, – поспешно проговорила Абсаль. – Предвидела. Нет, она поняла через браслет. Домой, скорее.
Скорее – значит, в нашем случае, идти на бреющем над кустарником, огибая деревья где-то на уровне пней и нижних веток, которые без всякого уважения хлестали меня по спине и пытались подцепить на – крючок мой непобедимый дафлкот.
– Ничего, – тихо говорила Абсаль сквозь зубы. – Не спеши так. Мне не больно. Мне просто… ну, трудно.
У порога дома уже дожидались Абсаль и вездесущий Хельмут – в коротком «двуличневом» плаще, чёрном с серебряными застёжками, которого я не видел на нём – лет сто или вроде того. Дверь была приотворена.
– Давай сюда, – скомандовал Хельм, принимая Абсаль в мои руки и разворачивая верхнюю одежду. – Не бойся, я тоже акушером подрабатывал. И геть отсюда!
Но до того, как дверь, приняв троих, захлопнулась перед моим носом, я успел увидеть две вещи.
Отверстый камин со снятой решёткой, который буквально распирало от пламени.
И освобожденный от покровов, судорожно трепещущий купол, на самой вершине которого, в раздвинутом наподобие губ отверстии, что-то влажно темнело.
Где-то года через два, когда солнце встало в самом центре неба, а тени укоротились, дом зевнул, выпустив наружу сгусток тепла – и фигуру Хельмута. Без плаща.
– Анди, можешь идти смотреть. Только… Не пугайся. Да жива она, твоя дриада. Почти совсем оправилась, отверстие натуго стянулось. Асия назвала такое «двуустая матка»: мужское семя входит иными вратами, чем выходит дитя, отчего оно не испытывает родового шока и связанных с ним страхов. Но вот сам ребёнок…
– Что?
– Хороший малыш. Просто, сам понимаешь, не такой, как все прочие на земле.
Я сам не знаю, как оказался внутри, у нашего общего ложа…
И увидел.
Рядом с дремлющей Абсаль, прикрытой тем самым Хельмутовым плащом, в его широких алых складках лежало Семя. Зерно.
Величиной с небольшую чарджуйскую дыню и так же, как она, покрытое сеткой трещин, только поверхность была цвета жжёного кофе, а знаки были ещё более темны и слагались в вязь наподобие арабской. Да еще продольная вмятина разделяла это чудище посередине.
– Дотроньтесь, – произнесла дама Асия. – Оно живое: пока его тепло – тепло матери, однако само оно лишь немного прохладней. Оно ещё не вполне родилось: спит и согревается в тепле.
Я протянул руку – пальцы скользнули как бы по змеиной или лакированной коже, прохлада её была как вода для моего сердца. И наступил покой.
– То самое пшеничное зерно, что соблазнило Адама и Еву в раю, – продолжила она. – Вы оба знаете Священное Предание мусульман?
– Уж и то самое, – буркнул Хельмут. – Не путай нашего Анди ещё больше – хватит того, что его девочку совсем засмущала.
– Здесь послание, – наконец сказал я. – Оно…(у меня никак не получалось признать вот это своим ребенком)
– Я попробую прочесть, – ответила Асия. – Думаю, эту запись вложили в Абсаль ваши книги. Или даже было их было две: одно пришло через ваше семя, другое – через её клетки.
– Нарисовано плотью, проявлено огнём, – кивнул Хельмут. До того я не замечал у него склонности к пышным образам, да и к романтическим жестам тоже. Еще в самом начале знакомства он рассказал, что накидку надлежало использовать двояко: чёрная с серебром сторона означала траур, алая с золотыми фигурками евангелистов – пролитую кровь, но обе воплощали царственность. И теперь явно отметил короля.
– Там написано, что дальше делать с яйцом… э, зерном? – спросил я. От неожиданности нередко делаешься туповатым.
– Это я знаю и без того, – ответила Асия. – Дать ему отдохнуть сколько-нисколько, напитаться живым огнём и потом вложить в тёплую землю, чтобы проросло. Постель ему уже приготовлена.
А через несколько дней она поднесла нам с моей женой, вполне оправившейся от пупочных родин, несколько листов бумаги с изящно выписанным от руки текстом.
– Только она странная, эта повесть, – пояснила дама извиняющимся тоном. – И весьма необычно записана. Шрифт – классический куфи, однако все харфы снабжены диакритикой, стоят в нарушение правил и в довершение всего добавлены некие различения для звуков, отсутствующих в речи бедави. Видите ли, сам текст русский.
Я запутался в этих дотошных объяснениях: к чему они, если изменённую арабскую вязь использовали в Иране и по всей Средней Азии?
– Тайнопись, что ли, такая? – спросил Хельмут. – Смысла не вижу.
– Скорее, заклинание. Типа амулета, – ответила она. – Двойная кодировка текста: сначала для того, кто обнаружил слова, потом для того, кто прозревает их внутренний смысл.
Но я уже не вникал в эти взаимные разъяснения: сидя на корточках рядом с лежащей Абсаль, я читал саму историю.
* * *«Снится ли вдове Короля Ужа, юной Эгле, Старый Секвойя или индейскому вождю Секвойе видится седая Ель?
Где-то внутри клубка Мойр находились мой город, ставший собственным призраком еще при жизни, мои родственные связи, почти заброшенные, моя образованность, ныне полузабытая. Вовне был сговор. Быть может, и договор.
Я отдавала остаток своей постылой жизни ради одного дела, важнейшего для народа некоей страны, какого – в подробности мы не вдавались. В качестве возмещения мне давали ровно год привольной и богатой жизни с исполнением практически всех желаний, не обремененный теми хлопотами, что сопровождают жизнь любого человека вне зависимости от его ранга, богатства, здоровья и репутации. И также способ отправки, соответствующий моим личным вкусам. От моей жизни это отличалось лишь недюжинным размахом, масштабом и комфортностью, так что я более или менее легко согласилась.
Нужно ли говорить, что я вполне доверяла тем, кто это мне предложил, – назовем их для простоты народом шемт – причём не разумом, но подспудно, интуитивно, что кажется мне практически безошибочным. Логика – любимейшее орудие дьявола, речь дана человеку, чтобы обводить вокруг пальца собратьев, но внутреннее чутьё дано нам изначально.
– Ель, мы просим вас использовать все подаренные вам возможности, не смущаясь нашими. Любая роскошь, какие угодно развлечения: для нас всё едино и стоит одинаково. Мы даже хотели бы, чтобы вы показали себя в полноте.
– Тельца перед закланием положено откармливать, – посмеялась я.
– Ритуал не так важен, как… ну, скажем, пари. Нам необходимо лишний раз увериться в правильности нашего выбора. Помните также, что вы можете сойти с круга в любой момент, причём никто не будет пригибать вашу добрую волю или высчитывать убытки. Ибо это также было частью игры: полнейшая моя свобода. Такая, что даже имя моё не было наглухо пристёгнуто к моей судьбе: Елена, Иола, Ёлка, Эгле, Эли – звучало в зависимости от ситуации, настроения и времени суток. Что я попросила от хозяев сразу: небольшой особняк ориентировочно в стиле шведских за́мков. Такая невысокая круглая башня из булыжника, прилепленная к двухэтажному корпусу, в нижней части которого помещается обширный холл для охраны, гардеробная и туалетные комнаты, а наверху – кабинет, спальня, библиотека, будуар (хм) и столовая, соединенные между собой в вытянутое кольцо. И чтобы стояла та башня посреди куртины с полевыми цветами, плавно перетекающей в нерегулярный английский парк – буйные заросли, струйные воды, живописные руины, романтичные беседки, чередование света и тени. И непременно имела внутри все привычные для меня удобства: холодную и горячую воду для ванны, тёплый клозет, кофейный полуавтомат, микроволновку и компьютер на сорок с лишком гигабайт. Всё это, натурально, был лишь набросок желаемого, ибо я не умею сопрягать архитектурные и технические детали. Ну и, естественно, – еду, посуду, шампуни и притирания, платья и куртки, которые не задевали бы мои пять чувств уж слишком сильно и уже одним этим доставляли тихую радость.
