Айн Рэнд - Или – или
– Тогда вы можете судить, не спрашивая у меня, сколько интрижек было в моей жизни.
– АО чем же еще, черт возьми, пишут первые полосы газет последние чуть ли не двенадцать лет?
– Я угробил кучу денег на самые пышные и вульгарные вечеринки, которые только можно себе представить, и минимум времени на то, чтобы меня видели с женщинами соответствующего типа. Что касается остального…– Он немного помолчал, затем произнес: – У меня есть несколько друзей, которые знают об этом, но вы первый человек, которому я вопреки своим правилам признаюсь: я не спал ни с одной из этих женщин. Я не притронулся ни к одной из них.
– Самое невероятное во всем этом то, что я вам верю. Лампа на полу осветила ломаными лучами лицо Франциско, когда он подался вперед; лицо его сияло невинным весельем.
– Если вы взглянете на все эти страницы внимательнее, то увидите, что я никогда ничего не рассказывал. Это женщины рвались в газеты с историями, намекающими, что если их видели со мной в ресторане, то это признак серьезного романа. Как вы думаете, какую цель преследуют эти женщины? Может быть, ту же, что и Казанова, – страстное желание доказать собственную значимость числом и репутацией завоеванных ими мужчин? Только это еще большая ошибка, так как признание, которого они жаждут, находится даже не в самом факте, а в произведенном впечатлении и зависти других женщин.
Что ж, я дал этим самкам то, что они хотели, – буквально, без претензии, на которую они рассчитывали, претензии, которая скрывает от них самих природу их желания. Думаете, они хотели переспать со мной? Они не способны на настоящую и честную страсть. Им нужна пища для тщеславия – я дал им ее. Я предоставил им возможность похвастаться подругам и увидеть себя в скандальной хронике в роли великих обольстительниц. Но знаете, это срабатывает точно так же, как то, что вы сделали на суде. Если вы хотите разоблачить самое злостное мошенничество, подчинитесь ему буквально, ничего не добавляя от себя, чтобы скрыть его природу. Эти женщины все понимали. Они видели, что окружающие завидуют удаче, которой они не добились. Вместо чувства удовлетворения, разрекламированные романы дали им глубокое ощущение неполноценности: каждая знает, что попыталась, но провалилась. Если затащить меня в постель считается победой по их нормам, то они знают, что не соответствуют этим нормам. Я думаю, эти женщины ненавидят меня больше, чем любого другого мужчину на свете. Но мой секрет сохранен, потому что каждая полагает, что поражение потерпела только она, в то время как другим это удалось, поэтому каждая будет страстно клясться, что была со мной близка, и никогда не признает правды.
– Но что ты сделал со своей репутацией?, Франциско пожал плечами:
– Те, кого я уважаю, рано или поздно узнают правду обо мне. Другие, – его лицо помрачнело, – другие считают меня воплощением зла. Пускай думают, если хотят, что я таков, как на газетных полосах.
– Но зачем? Зачем ты это делал? Чтобы преподать им урок.'
– Нет, черт возьми! Я хочу, чтобы меня считали повесой.
– Почему?
– Повеса – – это человек, который страсть как любит сорить деньгами.
– Почему ты играешь такую скверную роль?
– Маскировка.
– Для чего?
– Для моей личной цели.
Какой?.
Франциско покачал головой:
– Не спрашивайте об этом. Я и так рассказал вам больше, чем следовало. В любом случае вы скоро узнаете все остальное.
– Тогда почему ты рассказал это мне?
– Потому что… вы пробудили во мне нетерпение – впервые за многие годы. – Голос Франциско ожил. – Я никогда не хотел, чтобы кто-то знал обо мне правду. Но захотел, чтобы вы знали. Потому что знал: вы будете презирать повесу больше всего – так же как и я. Повеса? Я любил в своей жизни только одну женщину, и сейчас люблю, и буду любить всегда. – Это был непроизвольный порыв, и Франциско тихо добавил: – Я никогда не признавался в этом… даже ей.
– Ты потерял ее?
Взгляд Франциско устремился в пространство; спустя минуту он спокойно ответил:
– Надеюсь, что нет.
Свет лампы освещал лицо Франциско снизу, и Реардэн не видел его глаз – только рот, очерченный линиями выносливости и необычно печального смирения. Реардэн знал, что это рана, которую не следует бередить.
Со свойственной ему быстрой сменой настроения Франциско сказал:
– Ну что ж, уж недолго осталось! – и с улыбкой поднялся на ноги.
– Ты доверяешь мне, – произнес Реардэн, – поэтому я хочу доверить тебе свой секрет. Я хочу, чтобы ты знал, насколько я доверял тебе, прежде чем пришел сюда. И возможно, мне понадобится твоя помощь.
– Вы единственный человек, которому я хочу помочь.
– Я очень многого в тебе не понимаю, но в одном уверен: ты не сторонник бандитов. Нет.
На лице Франциско появилось лукавое выражение, он словно о чем-то умалчивал.
– Я знаю, что ты не выдашь меня, если я скажу, что собираюсь и впредь продавать продукцию «Реардэн стил» заказчикам по своему выбору – сколько захочу, при любой возможности. Сейчас я намерен выполнить заказ, в двадцать раз превышающий тот, за который меня судили.
Сидя на подлокотнике кресла в нескольких шагах поодаль, Франциско подался вперед и, нахмурившись, посмотрел на Реардэна.
– Думаете, делая это, вы боретесь с ними? – спросил он.
– А как бы ты это назвал? Сотрудничеством?
– Вы хотели производить для них металл себе в убыток, теряя друзей и обогащая первых встречных ублюдков, которые имеют достаточно влияния, чтобы ограбить вас, принимая от них оскорбления за привилегию сохранить им жизнь. Теперь вы готовы на это даже ценой того, что оказываетесь в положении уголовника, рискуя в любой момент быть брошенным в тюрьму. И все это ради сохранения системы, которая может подпитываться только своими жертвами, только нарушением собственных законов.
– Не ради системы, а ради заказчиков, которых я не могу бросить на милость системы. Я намерен пережить их систему, я не позволю им остановить меня, не собираюсь отдавать им мир, даже если я – последний, кто уцелел. В данный момент этот незаконный заказ для меня намного важнее всех моих заводов.
Франциско медленно покачал головой, затем спросил:
– Кому из своих друзей в медной промышленности вы предоставляете привилегию настучать на вас в этот раз?
Реардэн улыбнулся:
– Не в этот раз. В этот раз я имею дело с человеком, которому полностью доверяю.
– Правда? И кто это?
– Ты
Франциско выпрямился.
– Что? – спросил он так тихо, что ему почти удалось скрыть удушье.
Реардэн улыбнулся:
– Ты не знал, что теперь я один из твоих заказчиков? Это сделано через парочку подставных лиц, под липовым именем, но мне понадобится твоя помощь, чтобы пресечь излишнее любопытство. Мне нужна эта медь, она должна прибыть вовремя, и мне совершенно безразлично, арестуют меня или нет, – тогда я уже все сделаю. Я знаю, что ты потерял всякий интерес к своей компании, богатству, работе, потому что не хочешь иметь дела с такими бандитами, как Таггарт и Бойл. Но если то, чему ты меня учил, серьезно, если я – единственный, кого ты еще уважаешь, ты поможешь мне выстоять и победить их. Я еще ни к кому не обращался за помощью, а сейчас обращаюсь к тебе с просьбой помочь мне. Мне необходима твоя поддержка. Я доверяю тебе. Ты всегда говорил, что восхищаешься мною. Итак, моя жизнь в твоих руках, если тебе угодно. Медь «Д'Анкония коппер» направляется ко мне. Судно покинет Сан-Хуан пятого декабря.
– Что?! – Это восклицание свидетельствовало о явном потрясении. Франциско вскочил с места, не скрывая своих чувств. – Пятого декабря?
– Да, – изумленно ответил Реардэн. Франциско бросился к телефону.
– Я же просил вас не связываться с «Д'Анкония коппер»! Он стонал от отчаяния и одновременно от ярости.
Его рука потянулась к телефону, но тотчас вернулась на прежнее место. Он ухватился за край стола, стараясь сдержаться и не брать трубку. Сколько он простоял так, опустив голову, не знал ни он сам, ни Реардэн. Реардэн в оцепенении следил за отчаянной борьбой в душе Франциско. Он не понимал сути происходящего, знал только, что у Франциско достаточно сил что-то предотвратить и что он этой возможностью не воспользуется.
Когда Франциско поднял голову, Реардэн увидел лицо, искаженное страданием; казалось, каждая черточка кричала от боли, и вопль этот был еще ужасней от того, что лицо выражало твердость принятого такой ценой решения.
– Франциско… в чем дело?
– Хэнк, я… – Он покачал головой, затем встал и выпрямился. – Мистер Реардэн, – сказал он голосом, в котором слились сила, отчаяние и то особое достоинство, с которым произносится призыв о помощи, который не будет услышан, – когда вы будете проклинать меня и сомневаться в каждом сказанном мною слове… Клянусь вам, клянусь женщиной, которую я люблю, – я ваш друг.
Выражение лица Франциско во время этого разговора Реардэн вспоминал три дня спустя – после страшного потрясения, вызванного отчаянием поражения и взрывом ненависти. Стоя около радиоприемника в своем кабинете, он думал о том, что сейчас должен держаться подальше от «Вэйн-Фолкленд», о том, что убил бы Франциско Д'Анкония, попадись тот ему на глаза. Лицо Франциско вставало перед его глазами, когда он вслушивался в слова сообщения о том, что все три корабля с медной рудой «Д'Анкония коппер», направлявшихся из Сан-Хуана в Нью-Йорк, подверглись нападению молодчиков Рагнара Даннешильда и пущены на дно. Реардэн вспоминал лицо Франциско, зная, что потерял намного больше, чем корабли, которые лежали на дне океана.