Марианна Алфёрова - Лига мартинариев
— Андрей, ты чувствуешь боль этих людей… Тех, кто потерял близких в тайном лагере?
— Энергопатию, хочешь сказать? — он продолжал смотреть мне прямо в лицо.
Порой меня раздражала его манера разглядывать собеседника в упор, будто испытывая на прочность.
— Да, энергопатию. Ты понимаешь, что я имею в виду.
— Конечно.
— И ты поглощаешь ее?
— Да.
— Но, Андрей…
— Что — Андрей?! Я поглощаю энергопатию, но хочу, чтобы люди страдали меньше, если уж нельзя так сделать, чтобы они не страдали вовсе.
— Ты сам себе противоречишь! — раздражаясь, я повысила голос. — Энергопатия нужна тебе, чтобы достичь успеха. Если напряжение упадет, ты провалишься и ничего не добьешься.
— Что-то случилось? Я же чувствую…
Ну разумеется, он чувствовал ту энергопатию, что выжал из меня Кентис, и теперь поглощал привычную пищу. Волк, не могущий жить без крови. Волк, вызывающий восхищение.
— Просто волнуюсь за тебя, — соврала я не очень умело, но он поверил.
— Как всегда, ты все перепутала, — он попытался придать своему голосу мягкость, но не получилось. — Сначала я достигну успеха, а потом сделаю всё, чтобы страдание уменьшилось. И после этого уйду.
— Вернешься к своим булочкам?
— Конечно, ведь ты их так любишь!
— А как же твое кафе и рестораны обойдутся без тебя? Если ты станешь мэром, то будешь обязан отойти от дел.
— Я сделаю генеральным директором тебя.
Поначалу я решила, что он шутит. Потом поняла — нет, вполне серьезно.
— Но я ничего в этом не смыслю.
— И не надо. Важно другое — ты меня не предашь. Я могу тебе доверять.
Я — образец честности? Ха! В этом случае я должна была посоветовать Орасу мне не доверять.
— Уж если речь пошла о доверии, — сказала я, кашлянув. — Ты мог бы поменьше доверяться Кентису.
— Ему я вообще не доверяю, — пожал плечами Орас.
— Вот именно! Ведь он убийца! — воскликнула я с жаром.
И перестаралась как всегда.
— Я тоже, — холодно заметил Андрей.
— Но… тут совсем другое. Это была самооборона. Тебя ведь не стали привлекать к суду.
— Как и подлинных убийц.
В самом деле людям из охраны мэра удалось почти чудесным образом выкрутиться. Всё свалили на Нартова и трех погибших налетчиков. Возможно, и сам Нартов сумел бы отвертеться, если бы решился всё отрицать. Но он неожиданно признался в содеянном, а потом заявил, что наступит час, когда его оправдают и выпустят на свободу… Против остальных не было выдвинуто никаких обвинений. Никто не мог даже точно сказать, кто участвовал в том рейде. Мартинарии, которых выпустил из горящего здания Орас, едва опознали его самого. Те же, кто что-то видел и слышал, замолчали навсегда. Юрий Мартисс, спасшийся во время пожара, лишь подтвердил слова Андрея о том, что тот выпустил из каморок около двадцати человек. Самое поразительное, что против персонала приюта вообще никто не выдвигал никаких обвинений. Хотя все знали, что это был вовсе не приют, а настоящий концлагерь. Но все «врачи» и охранники твердили, что занимались лечением инвалидов и заботились о несчастных, как о собственных детях. И ни один из мартинариев их слов не опроверг!
Андрей посмотрел на часы.
— Через час в кафе банкет. По-моему, тебе пора переодеться.
Сегодня мы принимали у себя «прогрессивную общественность». Под этим расплывчатым названием значились штук пять или шесть региональных отделений политических партий и движений. Об их существовании никто не подозревал до начала предвыборной гонки. Но в последние дни телефон звонил постоянно, и многочисленные политики наперебой предлагали свою помощь, гарантируя тысячи, десятки тысяч и сотни тысяч голосов. Один совершенный псих явился с каким-то пакетом и предлагал Орасу купить его за десять тысяч долларов, гарантируя в этом случае сто процентов голосов избирателей. От психов Орас старался избавиться. Но от профессиональных политиков деться было некуда, и их позвали.
3
Для приглашенных устроили шведский стол — все равно никто бы не смог рассчитать количество приглашенных: на один пригласительный билет являлось сразу двое, а то и трое, а за ними почему-то еще лезли их жены и любовницы, и подружки жен и любовниц. Выставить их за дверь не было никакой возможности. Кто бы мог подумать, что в нашем городе столько политиков!
Первым делом гости ринулись к столу, и в ближайшие полчаса все напряженно работали челюстями. Мгновенно на плотно уставленных блюдами столах образовались многочисленные лакуны. Разговаривать с кем бы то ни было в этот момент было бесполезно: в ответ на любой вопрос слышалось лишь рассерженное мычание.
Наконец, когда первый голод был утолен, и официанты убрали со столов опустевшие блюда и принесли новые, господа политики по очереди затрусили к Орасу — высказать накопившиеся за время обеда мысли.
Какой-то мужчина лет пятидесяти в старом растянутом свитере и жеваных брюках, с матерчатой сумкой через плечо, не выпуская из рук тарелки, спрашивал у черноволосого коротышки:
— Сколько он дает на компанию? Пол-лимона? Лимон? Надо сделать так, чтобы я возглавил штаб и деньги шли через меня… — Тут он торопливо повернулся ко мне и попросил: — Дорогуша, передайте мне вон то блюдо с бужениной. Да нет, другое, на котором кусочки побольше.
Высокий худощавый мужчина со светлой бородкой в темном, почти изысканном костюме отставил на столик для грязной посуды свой бокал, давая понять, что уже насытился и подошел к Андрею.
— Вы знаете, с кем завтра выступаете на теледебатах? — спросил почти равнодушно, наблюдая за новым налетом сотоварищей на только что принесенные подносы с бутербродами.
— Конечно. Это Харин, генеральный директор «Мастерленда», ведущий все дела хозяев.
— Вы ошиблись, — светлобородый улыбнулся. — Харин снял сегодня свою кандидатуру. Об этом пока еще неизвестно, но завтра утром объявят. Его место в завтрашнем споре с вами занял некто Суханов. Вы его, кажется, знаете.
Орас нахмурился:
— Суханов? Репортер?
— Не-ет… Вадим Суханов. Кажется, вы ему оказывали прежде покровительство…
Я догадалась первая, хотя поначалу моя догадка казалась безумной:
— Вад? Клиент нашего «Ока»?
Я прижала руки к груди, изображая Вадовы обрубки.
— Ну да. Ему выдали мандат вчера, в последний день регистрации. Пока пресса уделяет ему мало внимания.
Кажется, впервые я видела Ораса обескураженным.
— Хотел бы я посмотреть на того безумца, который пожертвует деньги на его предвыборную компанию, — пробормотал он. — Наверняка псих вроде Кентиса. Или, может быть, сам Кентис? Не удивлюсь, узнав об этом. Он был бы в восторге от такого мэра.
Я хотела возразить, но слова застряли в горле, потому что возражать в самом деле было нечего, претензии Вада на роль градоначальника были смешны и нелепы одновременно. Он собственную плоть не смог привести в надлежащий вид, убоявшись тяжести труда и боли, как мог он после этого управиться с другими? Что он знал о серьезности работы, на которую рвался? Можно было побиться об заклад, что рвался он отнюдь не к работе.
— Его кто-нибудь поддерживает? — спросил Андрей у светлобородого.
Тот демонстративно огляделся, давая понять, что сообщает сугубо конфиденциальную информацию:
— Ходят слухи, что ему дали кругленькую сумму из «Мастерленда».
— Нелепо. Уж скорее у Харина было куда больше шансов.
— Это как посмотреть… — усмехнулся светлобородый.
— Может, мне поехать завтра с тобой? — спросила я Андрея.
— Нет уж, — Орас энергично тряхнул головой. — В твоем состоянии лучше посидеть дома, — он слегка похлопал меня по руке.
Я испуганно отпрянула. Мне вдруг почудилось, что он всё знает про меня и Вада. И про то, что ребенок… Зала поплыла у меня перед глазами. Я, как дурочка, уверила себя, что Вада просто не существовало, что вся грязь осталась в прошлом. Теперь я люблю только Андрея и ребенка жду от него.
— Что с тобой? Тебе плохо?
Я съежилась. Разумеется, Орас тут же уловил этот внезапный всплеск боли. Меня охватил страх — животный страх жертвы, по кровавому следу которой несется хищный зверь. Зверь чует знакомый дурманящий запах и скалит клыки. И зверь этот — Андрей…
Тем временем банкет подходил к концу — но на столах оставалось еще столько закуски и непочатых бутылок! Приглашенные смотрела на все это великолепие с неподдельной тоской — желудки гостей уже были набиты до отказа. Но запасливые хозяева полиэтиленовых пакетов не растерялись и принялись сначала суетливо и стеснительно, а затем уже в открытую набивать бутылками и бутербродами свои авоськи.
К мужчине в старом свитере подскочил суетливый рыжий паренек лет двадцати и принялся торопливо шептать:
