Ольга Славникова - Легкая голова
Медленно, с болезненной гримасой, главный головастик потянул пластмассовую молнию, застегнул трикотажный ворот до самого скошенного подбородка, похожего на чищенную картофелину, у которой ножом срезали подгнившую часть.
— Значит, сегодняшний случай вас ничему не научил, — подвел головастик жесткий итог.
— А мне-то чему учиться? — хохотнул Максим Т. Ермаков. — Сами делайте выводы насчет ваших сраных сценариев. Раскочегарили народный гнев, теперь суетитесь, бдите, охраняйте меня.
Государственный урод снова стиснул мерзлый кулак, повертел им так и этак, словно хотел куснуть, но не знал, с какой стороны. Вместо этого он раздраженно махнул застоявшимся медикам, и те, двигаясь вперевалку, будто тяжелые утки, снова подступили с носилками к распростертому на асфальте социальному прогнозисту. Когда его поднимали, голова убитого неестественно мотнулась, и Максим Т. Ермаков увидал запекшееся черное пулевое отверстие, похожее на след погашенной, с силой ввинченной в висок папиросы. Вслед лейтенанту, уплывающему в недра «скорой помощи» в виде аккуратного длинного пакета, раздалось бешеное тявканье: был час, когда дворовые собачники выгуливали своих пожилых красноглазых шавок, и теперь вся свора рвала поводки, включая седую, приволакивающую по-тюленьи свое жирное тельце, таксу старухи Калязиной — в то время как сама, влекомая вперед, старуха Калязина хваталась за ужасную желтую соломенную шляпу и приседала на дряблых ногах.
Максим Т. Ермаков так и сидел мешком на забрызганной скамье, чувствуя вместо торжества победителя упадок сил; прожужжавшее у лица радужное насекомое заставило дернуться, отчего пистолет, висевший в бесчувственной руке, едва не выскользнул в яркую лохматую траву. Зрители криминального происшествия потихоньку разбредались к телевизорам, где им показывали примерно то же самое. Социальные прогнозисты сматывали удочки, оставив, как всегда, две симметричные пары дежурных с термосами и бутербродами.
— Господин Кравцов, а можно спросить? — крикнул Максим Т. Ермаков в спину пошагавшему к «Волге» главному головастику.
— Ну? — обернулся тот через ломаное черное плечо.
— Просто стало вдруг любопытно: в кого я такой аномальный объект? В маму с папой? Вроде они у меня обычные добропорядочные обыватели. Или наследственность тут ни при чем?
— Мы занимались этим вопросом, — сухо ответил главный головастик. — Предпосылки имелись у вашего деда Валерия Дмитриевича Ермакова. Был объективно очень вредный человек.
С этими словами головастик номер один забрался в «Волгу» по частям, будто складной шезлонг, и помятое наследие обкома величественно отбыло, напоследок сделав вид, будто ему с трудом дается тесноватый дворовый разворот. «Сэлера, сэлера», — пробормотал им вслед Максим Т. Ермаков и на мгновение увидел в мутном медовом воздухе угловатую, взваливающую себя на призрачную палку дедову тень.
Прошел час или больше. Может, намного больше. Максим Т. Ермаков сидел на той же липкой скамье, и все, на что он был способен — курить сигарету за сигаретой, отчего во рту было как в старой шерстяной варежке: толсто и безвкусно. Облака на закате напоминали клочья сожженной бумаги, почернелой, огненно тлеющей по краям, нигде не сохранившей дневной белизны. Дворовые демонстранты исчезали по одному, по два: растворялись в тяжелых сумерках, в темном кипении лиственной массы, пока не остался последний, самый стойкий, оказавшийся, при внимательном взгляде, сутулым кустом. Проморгавшись, зажглись фонари — и тут оказалось, что воздух буквально кишит насекомыми. Крупные, воробьиного окраса крепкие ночницы, седые мотыльки — все это мерцало, шуршало, из фонарей точно вытряхивали муку. Пистолет источал все тот же нестерпимый едкий запах; Максим Т. Ермаков, прежде никогда не державший в руках только что стрелявшего оружия, не знал, как справиться с этой химической гарью, оклеившей ноздри и легкие. Его охватило изнеможение; казалось, сама живительная мысль о десяти миллионах долларов утратила свое волшебство.
Слева, на дорожке, ведущей к подъезду, послышался скорый и туповатый, будто кто записывал мелом уравнение на школьной доске, стук каблуков. То была одна из девиц алкоголика Шутова. Максим Т. Ермаков узнал ее: она довольно часто приносила продукты и всегда казалась не то простуженной, не то заплаканной. На девице вспыхивала и потряхивалась тяжелая нелепая юбка, обшитая лиловой чешуей, костлявые колени торчали из-под нее, как два утюга.
— Что с вами, вам плохо? — спросила она с неожиданно человеческой интонацией, остановившись перед скамьей.
Максим Т. Ермаков поднял набрякшие глаза. Движение глазных яблок отозвалось болезненным эффектом, точно из загустевшего мозга зачерпнули содержимое двумя столовыми ложками.
— Что-то случилось? На вас лица нет. Можете встать?
Девица всматривалась в Максима Т. Ермакова близоруко и серьезно. Прическа ее состояла из свекольного цвета вихров, узкое личико было заштукатурено до состояния яичной скорлупы. Однако глаза путаны были до странности ясные, и Максим Т. Ермаков внезапно смутился.
— Встать я могу, только вот зачем, — пробормотал он себе под нос, потихоньку пряча пистолет в обмякший портфель.
Девица еще минуту подумала, теребя совершенно подетски застежку большой и легкой сумки клеенчатого серебра, похожей на спустивший шарик из тех, что продают вместе с надувными жуками и зебрами на городских народных гуляньях. Пустую сумку пошевеливал ветер, свекольные лохмы девицы, видимо, от умственных усилий, съехали на лоб.
— Знаете, нехорошо вам так сидеть, — сказала она наконец. — Пойдемте со мной, к нам. Думаю, Василий Кириллович не будет против.
С этими словами девица протянула Максиму Т. Ермакову незагорелую руку, обсыпанную мурашками, и рывком, так что булькнуло его переполненное сердце, подняла со скамьи. Ладонь у девицы оказалась сухая и прохладная. В конце-то концов, почему бы и нет? Должен же кто-то сегодня выдернуть Максима Т. Ермакова из глубокого кювета. И ему действительно не помешает разрядка. На тяжелых и мягких ногах он плелся позади девицы, наблюдая, как ее обтянутая юбкой плоская задница играет огоньками, будто елочная игрушка. Если честно — вот совершенно не хочется. Как бы не опозориться на фоне мужского населения столицы. Даже если вообразить в их общественной койке на месте путаны Маленькую Люсю — все разрушит запах девицы: какой-то больничный, хлорный, полотняный. Интересно, почему она, при таком обилии косметики, не пользуется парфюмом? И, спрашивается, зачем так открывать сутулую спину, если спина похожа на канцелярские счеты?
Лифт остановился на пятом, как раз напротив изрезанной накрест и наискось двери притона, и Максим Т. Ермаков едва удержался, чтобы не нажать кнопку своего этажа. Девица, закусив нижнюю губу, принялась давить на звонок: длинный, три коротких, пауза, затем ритмичная сложная трель, мгновенно напомнившая Максиму Т. Ермакову мать, ее пианино, ее учениц. За дверью послышались домашние мужские шаги, и Максим Т. Ермаков глупо приосанился.
— Сашенька, ну наконец, ну слава Богу, — произнес откуда-то очень знакомый мягкий басок, и в дверях возник алкоголик Шутов, совершенно не похожий на самого себя.
Прежде всего, он был абсолютно трезв — причем трезв как минимум неделю. Исчезли карикатурные морщины, сизые мешочки: проявилось крепкое лицо мужчины средних лет, вылепленное очень по-русски, с угловатыми скулами и носом в виде свистульки. Рыжеватая борода хозяина квартиры, оставаясь косой, сделалась благообразна. Шутов был одет в приличные брюки и чистую рубаху бумажной белизны, на ногах его скромно красовались новые вельветовые тапки, а прежние, расслоившиеся, стояли, как уважаемая и нужная в хозяйстве вещь, в ближнем углу.
— Здравствуйте, — полупоклонился Шутов Максиму Т. Ермакову, будто совершенно незнакомому человеку. — Саша?.. Извините, — снова обратился он к нежданному гостю и, взяв девицу за щуплое предплечье, увлек в глубину темноватой прихожей.
«Надо же, и ее Сашей зовут, как того лейтенанта», — удивился Максим Т. Ермаков, с любопытством оглядывая преддверие притона. С потолка, как и положено в таких местах, свисала голая лампочка на депрессивном черном шнуре, наводившем на мысль о висельнике; слева дверь, когда-то белая, ведущая, должно быть, в санузел, стала от времени желтой, как кость, и криво держалась в косяках. Однако на стене аккуратная вешалка содержала довольно много приличной одежды, помещенной на плечики, а на свежевымытом полу, будто лодки в гавани, чинно стояли ухоженные ботинки, пар пять или шесть. Шутов и девица шептались, голова к голове, причем неразборчивые слова хозяина квартиры звучали вопросительным укором, а девица отвечала ему с прорывающейся звонкостью, дергая висевшие у нее на ключицах стеклянные буски. «У них что, для пользования услугами особые рекомендации нужны, как в закрытый лондонский клуб?» — начал раздражаться Максим Т. Ермаков, оставленный у входа на резиновом коврике с надписью «welcome».
