Райво Штулберг - Химеры просыпаются ночью

Кое-как подрулили к крайнему дому. Мотор заглох, но водитель не стал заводить снова, вытащил ключи и бросил в карман.

Тополь прыгнул в ледяную жижу, мгновенно залило ноги. «Черт, надо было сначала под ноги посмотреть». Водитель оглушительно хлопнул дверью, оба пригнувшись побежали к ближайшему дому. Стояла буквально стена из ливня, так что и тех секунд, что они хлюпали под открытым небом, хватило, чтобы вымокнуть насквозь.

Митин

Апрельское солнце выглянуло из-за деревьев напротив, осветило золотым аудиторию, легло ослепительными пятнами на полу. Пылинки, выхваченные лучами, отчетливо повисли в воздухе. Митину сразу сделалось душно и тесно, захотелось на улицу. Он посмотрел на часы. До окончания лекции оставалось сорок минут. Когда же это закончится! Вместо того, чтобы находиться сейчас в лаборатории и отслеживать процесс деления, он вынужден вдалбливать давно очевидные истины тупоголовым студентам, которым ведь ни малейшего дела нет до молекулярной биологии, а только бы на халяву получить росчерк в зачетке, а потом налить глаза винищем и потрахаться в своей общаге.

Он то ли с отвращением, то ли все-таки с любопытством посмотрел на толстые ноги, вылезавшие из-под короткой юбки. И этим обладательница столь сомнительного «достоинства» надеется кого-то соблазнить? Или в самом деле считает себя неотразимой и роковой. Наверняка между «парами» еще и курит, стыдливо пряча сигарету от прохожих.

Вспомнились слова Чехова о том, что учитель заканчивается тогда, когда на уроке начинает думать о котлетах. Интересно, что сказал Антон Павлович, когда б преподаватель на лекции думал о сексе со своей студенткой? Почему-то казалось, что в ужас не пришел бы, но выдал какой-нибудь лукавый афоризм.

А в общем, он прав, конечно. Если б не нужда в деньгах, вряд ли стоял теперь Митин перед скучающим стадом в душной аудитории. Но котлет хочется всем. А чтобы они были на столе, нужно их на что-то покупать.

Так или иначе, но в то самое время, когда Митин посматривал на часы, на другом конце города Михеев и Мартинсон (их троих еще иногда в шутку называли МММ — то есть, три «эм»: Митин, Михеев, Мартинсон), должно быть, начинали подсчет клеток, не поддавшихся разрушительному инстинкту деления. Да, они замахнулись на такого левиафана — на лекарство от рака. Уж сколько «нобелевок» было роздано, сколько трудов посвящено заветному средству, сколько копий сломано… А средство по-прежнему оставалось где-то там, за туманными горизонтами науки.

Вряд ли кто из НИИ в здравом уме взялся за бы за решение столь двусмысленного для собственной карьеры уравнения, но теперь случилось то, что случилось. Четыре года назад, в один из августовских дней, в кабинет протиснулся грузный Мартинсон. Едва отдышавшись, обливаясь потом, он буднично изложил суть своей теории. Даже не теория это была, а так, вольные мысли, которым наверняка время от времени отдается любой мыслящий человек. Но почему-то от этих, едва уловимых, похожих на дуновение ветерка, тянуло свежим, еще не изведанным, хотелось довериться интуиции, рискнуть…

Нет, конечно, не все прониклись новым «бредом» коллеги и поспешили побросать все свои дела, чтобы пуститься в поиски очередного Грааля. Более того, очень скоро в группе Мартинсона осталось, по выражению одного из коллег, «только три эм». В институте шутили относительно МММ, Мавроди и вообще, намекали на сомнительность всего предприятия. Тем более, чуда не произошло, результаты оказались предсказуемыми, а именно — нулевыми.

Таковыми они и оставались три года («Три года, три эм — по году на каждого из нас…» — размышлял потом Митин, позволяя себе предаваться мистическим спекуляциям), а потом внезапно… нет, пожалуй, все-таки далеко не внезапно, а напротив — очень даже ожидаемо — после трех лет упорнейших поисков и бессонных ночей у микроскопов, компьютеров и чашек стало впервые проявляться нечто, похожее на действительно реальный результат.

Когда человек выбирается из душного завала пещеры, до крови ногтями и зубами разрывая куски породы, то в лицо ему не сразу ударяет ослепительный солнечный свет истины, но сначала на какую-то долю секунды ощущается легкое дыхание свежего ветерка, в которое человек одновременно и боится поверить, и жаждет, чтобы это все-таки оказалось так. Но предстоит оставить на камнях еще немало пота и крови, прежде чем крохотный лучик протиснется сквозь едва заметное отверстие в до того монолитной стене завала.

Через три года им показалось, что они, наконец-то, почувствовали прикосновение этого ветерка.

А еще через три месяца работа снова уперлась в стену.

Руководство института категорично поставило условие: либо конкретные результаты в скором времени, либо нечего больше оттягивать средства на «столь сомнительное занятие». И тут Митин, в качестве бреда, предложил вернуться к электромагнитному облучению, но — теперь помещать образцы в ферритовые чашки. Терять было нечего, решили попробовать и сделали спецзаказ на несколько ферритовых сосудов. Когда же расшифровали результаты первых экспериментов, то были просто ошарашены: клетки хоть по-прежнему и делились бесконтрольно, все же общая тенденция нарушилась, а это означало, что нить снова нащупана. Правда, как связать прежнее свежее дуновение и ферриты Митина, никто не знал. Но все понимали: копать следует именно здесь.

Между собой новые сосуды прозвали чашками Митина.

— Ну что ж, — улыбался тот, — есть чашки Петри, так почему бы не быть и чашкам Митина.

Тем не менее, и после нескольких недель поисков до одури, до состояния мозгового оцепенения, продвижений — не было.

И тут рванула Зона.

Слухов ходило множество, самых разнообразных. В итоге большинство склонилось к более привычной версии: произошел самопроизвольный взрыв реактора, не выдержало Укрытие на ЧАЭС… Эту же тему усиленно муссировала и пресса. Но Митин — даже по тем немногочисленным и часто противоречивым свидетельствам, что просачивались сквозь глухую завесу секретности, — понял: Четвертый энергоблок на этот раз не при чем. Да и сам взрыв, судя по всему, произошел не на станции, а в нескольких километрах от нее. Впрочем, углубляться в эту тему он не собирался: своих дел хватало. Тем временем, вести с Украины стали поступать тревожные. Правительство ввело войска в прежнюю Зону отчуждения, была произведена повторная дезактивация некоторых объектов. А потом и вовсе выведены все гражданские лица, включая уцелевший обслуживающий персонал, что все это время томился в ожидании на приграничных КПП.

А потом поползли слухи о стремительных мутациях, аномальных образованиях, не известных доселе науке… Многие коллеги, инстинктом почуяв гранты, гонорары и открытия, записывались в исследовательский состав. Что-то подсказывало Митину, что спешить с этим не стоит. К тому же, работа над поиском лекарства снова прочно застыла на мертвой точке. Сказывалось урезание и без того нищенского финансирования, катастрофический недостаток людей, оборудования…

Первым не выдержал сам Мартинсон. Объявил всем, что скоро отбывает в Зону. Митин прекрасно понимал коллегу, но простить такого поступка — не мог. Руководитель группы покидает ее, предает свое дело, своих соратников — иначе Митин расценить поведение Мартинсона и не мог.

— Зона — тот же рак, — будто извиняясь, пытался объяснить Мартинсон, — да и мутации там, судя по всему, полезные для нашего дела, деление тканей по схожей схеме происходят, быть может, именно это и даст тот самый толчок… который…

Митин изобразил на доске примитивную схему, стал нудно раскрывать ее, ощущая почти ненависть к пестрой студенческой аудитории. Добро бы, не напрасно время тратил: помог кому-то в дальнейшем сделать важнейший шаг в науке. Но приходится не отдаваться всецело своей лаборатории, а напрасно разжевывать элементарную, и без того жидкую донельзя кашу. Потом впихивать ее в зажатые ленивые рты.

Хорошо еще, что экзамен у них принимать не придется. Это уж увольте — он сразу заявил ректору, когда подписывал контракт.

Словом, Мартинсон отбыл через несколько дней. Михеев тогда высказался в том духе, что «удрал с тонущего корабля». Корабль и правда тонул. Финансирование перекрыли почти до нуля, еще стали грозиться освобождением помещения, которое они заняли под лабораторию. Руководство можно было понять: который год люди занимаются поисками мифического зелья, которое оказалось не по зубам куда более крупным институтам, а результатов до сих пор никаких. И добро бы — имелся хоть какой-нибудь намек на подсказку, в каком направлении следует идти. Так нет же, они — уже только двое — снова стояли в тупике.

Несмотря на то, что Мартинсон обещал регулярно высылать результаты своих «зоновских» исследований, он — молчал, даже обычных писем не приходило, не только научных. Позже это молчание объяснилось просто: в целях секретности сотрудникам вообще запрещались всякие контакты с внешним миром на период контракта. В самом начале, когда про Зону было практически ничего не известно, секретность вокруг этого всего стояла железобетонно-бронированная. Это уже через несколько лет про Зону едва только порнофильмы не снимали (а, может, и снимали), а в первый год публика питалась исключительно слухами. Которые, впрочем, были не утешительнее действительности.