Светлана Ягупова - Твой образ (сборник)
«Мама!» — рвалось с его губ, но он сдержался.
— Неладно у меня с сердцем. — Настасья Ивановна присела на стул. Лицо ее было бледно и растерянно. Некторов быстро прошел в комнату, достал из нижнего ящика серванта аптечку, порылся в ней, отыскал корвалол.
Выпив капли, Настасья Ивановна удивленно взглянула на него:
— Как быстро вы нашли лекарство.
— Ничего странного, — стушевался он. — Обычное место для аптечек у домохозяек. Хотите, скажу, где у вас деньги?
Вошла Октябрева, осуждающе уставилась на него. Он замолчал. В самом деле, разыгрался сверх меры.
— Может, вам что-нибудь помочь по хозяйству? — предложил он. — Двери вон скрипят, смазать надо.
— У вас есть техническое масло? — поспешила Октябрева, боясь, что он опять невольно сделает промах и бросится за маслом в свои закрома.
— Право, не знаю. Надо посмотреть в шкафу, на балконе.
— А я схожу в магазин. Что вам купить? — предложила она.
— Зачем же такое беспокойство? — смутилась Настасья Ивановна. — Мы с Тошей тут сами потихонечку.
— Разве Тоша у нас… у вас? — оторопел Некторов.
— Да, — кивнула она, не заметив его оговорки. — Правда, ей нельзя носить тяжелого, но по дому справляется.
— Вот я и схожу, куплю овощей. А Ваня петли смажет и отдохнет немного. Ему нельзя переутомляться, он недавно вирусным гриппом переболел. — И, уходя, Октябрева бросила на Некторова тревожно-предупредительный взгляд.
Он занялся хозяйством: смазал петли, починил кран в ванной. Все это время из кухни доносились частые вздохи матери, и было так тягостно слышать их, что опять не выдержал, подошел к ней, обнял:
— Прошу, не надо так мучиться, — сказал он проникновенно, поцеловал в лоб и ушел в свою комнату.
Сел в кресло, закрыл глаза. Выходит, он выиграл у Манжуровой прошлогодний спор, когда после заседания кафедры сидели в лаборатории. Дым стоял коромыслом, и они втроем — Петельков, Манжурова и он — строили домыслы, что будет испытывать человек с пересаженным мозгом к своим друзьям, родственникам. Помнится, Манжурова цитировала известного романиста, уверявшего, будто чувства будет диктовать не мозг, а тело. Он же доказывал обратное и даже изрек нечто тривиальное: «Мозг — властелин тела». Выходит, был прав. Иначе его не обволакивал бы сейчас этот печально-радостный дурман родного дома, и сердце, чужое бородулинское сердце, стука которого никогда не слыхала Тоша, не билось бы в тревожном томлении, что вот-вот увидит ее.
Придя из магазина, Октябрева энергично потянула его в клинику. Но как он мог уйти, не повидав свою Антонию! Следы ее присутствия были всюду, однако встреча с матерью так взбудоражила, что он не сразу заметил их: томик стихов на столе, платье, перекинутое на спинку стула, тапочки в коридоре.
И он дождался. Щелкнул ключ в замке, вошла она, чуть усталая, грустная, в незнакомом широком сарафане. Видимо, у него был дурацкий вид, потому что Тоша спросила:
— Мама, у нас гость? Он чем-то взволнован? Что случилось?
— Ничего Тошенька, ничего. Эго приятель Виталика, Иван Игнатьевич, а это его жена Лена. Они из Москвы и, должно быть, заночуют у нас.
Некторов так сильно сжал ее ладонь, что Тоша ойкнула.
— Извините, — пробормотал он и тут только заметил, как округлился ее живот, какой она стала женственной. Но не ощутил привычного волнения, которое испытывал всякий раз, когда оказывался рядом с ней. Было только уважение к этой женщине, носящей его будущего ребенка. А милая некрасивость ее лица с квадратным подбородком, которого раньше не замечал, привела в стеснение перед Октябревой. И пока они проходили в комнату, он успел расстроиться от этого открытия. Выходит, рано понадеялся, что остался прежним любящим сыном и мужем.
Октябрева сочувствующе взглянула на него, заботливым жестом сняла с его пиджака нитку.
— У тебя усталый вид, нам пора.
— Куда? — вскинулась Настасья Ивановна. — Никуда не пущу. Переночуете у нас. Правда, Тоша? — Чем-то притягивал ее, тревожно интересовал этот гость.
— Конечно, — подхватила Тоша. — Только давайте поедим, я ужасно проголодалась.
Некторов втайне усмехнулся — вот поди ж ты, он для нее покойник, лежит в земле сырой, а у нее, видите ли, зверский аппетит. И вообще незаметно каких-либо страданий. Но взгляд подозрительный, будто о чем-то догадывается. Или работает интуиция любящей женщины?
За столом Тоша по-прежнему не сводила глаз с Некторова, а он потерянно искал и не мог найти в себе прежнего чувства к ней. Непонятное раздражение поднималось в нем против этой женщины.
— Виталий никогда не рассказывал о вас, — заявила вдруг Тоша.
— Наверное, у него слишком много друзей. И потом он попросту не успел посвятить вас во все подробности своей жизни. — И с досадой подумал: «А ты, голубушка, зануда».
— Однако его обожательницы мне почти все известны, — по губам Тоши лукаво пробежала усмешка, от которой ему стало не по себе.
— И вы осуждаете его? — быстро спросил он с жадным любопытством человека, обретшего редкую возможность услышать о себе правду.
— Я бы не сказала, что было приятно выслушивать его исповеди, но искренность Виталия меня всегда трогала. Кстати, это не самый большой его недостаток. Да что мы, — спохватилась она, — у каждого свои грехи, а я любила Виталия со всеми его слабостями.
Очень хотелось продолжить беседу, но Октябрева уже несколько раз предупредительно наступила под столом ему на ногу.
Так они просидели до позднего вечера, балансируя на грани опасного разговора. Наконец Тоша застелила в соседней комнате тахту и Некторов с Октябревой остались вдвоем. Оба одновременно вздохнули с облегчением и переглянулись.
— Ложитесь, я пересижу ночь в кресле, — сказал Некторов, заметив пикантность нового положения.
— Нет, это вы ложитесь. С меня еще не сняты обязанности вашей сиделки, — возразила она.
День, не богатый внешне событиями, на самом же деле насыщенный потаенной драмой, так утомил, что она еле держалась на ногах. Однако надо было позаботиться о Некторове, иначе неизвестно, чем завершится этот визит.
— Тогда отбросим условности, — предложил он. — Честно говоря, чувствую себя отвратительно. Да и вы бледненькая после этого «чаепития со сдвигом», как у Кэррола в «Алисе».
— Хорошо, — не стала церемониться она. — Только простыни ни к чему. — Сняла постель, и они прилегли.
— Прямо детектив, — ворочался в темноте Некторов. — Лучше быть каким угодно, но при своем теле.
— А она симпатичная, ваша Тоша. Не то чтобы красивая, но милая. И ей очень идет положение будущей матери. А вы до операции были слишком раскрасавцем, мне такие никогда не нравились.
— То-то глаз не могли отвести от моего портрета, — буркнул он.
— Я так боялась, что все откроется!
— Хватит переживаний, — оборвал он. — Спите. — И удивился, почти тут же услыхав ровное дыхание девушки.
На миг все опять показалось плодом чьей-то ретивой фантазии. Чужим, под родной крышей, на одной постели с чужой девчонкой, а рядом, за стеной, мать и жена, и он для них — заезжий гость — что может быть нелепей? В стенах этого дома его прошлая размеренная, веселая и удачливая жизнь, и хоть бейся головой о стол, не вернуть ее. Кто еще так безвозвратно уходил из дому, одновременно оставаясь в нем?
Легкие Тошины шаги. Значит, и ей не спится. Щелкнул выключатель на кухне, скрипнул стул.
Осторожно, чтобы не разбудить Октябреву, встал. Захотелось проверить себя. Неужели Тоша и впрямь теперь для него чужая? Или только при этой кукле испытывает к ней отчуждение? Что, если раньше ему вполне хватало собственной привлекательности и не очень-то важно было, кто рядом? А теперь все по-иному?
— У вас тоже нет сна? — грустно спросила Тоша, когда он вошел в кухню. На столе перед ней лежала пластмассовая коробочка. — Письма Виталия, — призналась она. — А что еще остается, — сказала она, как бы оправдываясь в своей слабости. — Буду теперь перечитывать как сентиментальная дева.
— Вы еще молоды, можете устроить свою жизнь. — Он был растроган, но не более. Казалось невероятным, что эта некрасивая, хотя и приятная женщина, была его подругой, женой. Что же случилось? Куда исчезла его нежность? Выходит, он и впрямь стал другим? Но тогда отчего жива его любовь к матери?
Тоша зябко передернула плечами:
— Только ради него, — кивнула на бугорок живота, — ради малыша стоит жить. А больше уже ничего не будет.
— Что ж, спасибо, — пробормотал он.
— Вы что-то сказали?
— Нет-нет, ничего.
— Что с вами?
— Тоша!
Ему хотелось схватить ее за плечи, шепнуть что-нибудь благодарное и одновременно резкое, неприятное, надерзить — ведь он был в несравненно худшем положении, чем она со своей скорбью. И оттого, что ей сейчас все же лучше, чем ему, он готов был на самое гадкое. Крайней точкой сознания отметил ту бездну, которая разверзлась перед ним, и не смог удержаться, полетел в тартарары. С хладнокровной мстительностью попросил:
