Светлана Ягупова - Твой образ (Второе лицо)

Светлана Ягупова

Твой образ (Второе лицо)

Был я весь телом другой, чем раньше, и духом не прежний.

1

Природа щедра на выдумку. Особенно в испытаниях, подбрасываемых человеку. Однако то, что выпало Виталию Некторову, наводит на мысль о легковесной расточительности ее фантазии. Хотя, как знать. Может, и здесь ею владел особый замысел.

Случись подобное с кем другим, все приняло бы иную окраску, хотя и не устранило бы сложностей — они еще более углубились оттого, что Некторов был из породы везучих. Бегал ли с мальчишками наперегонки, гонял ли мяч или стрелял в тире, удача следовала за ним по пятам. В восемнадцать лет он выиграл в лотерею «москвич», а в двадцать три стал чемпионом области по двум видам спорта — шахматам и настольному теннису. Когда же заметил постоянную легкость своей руки, навсегда отказался от состязаний, скучно предвидя успех.

А удача продолжала бежать за ним преданным щенком. Яркая внешность былинного богатыря, внушительный рост, русые волосы до плеч, с синим блеском глаза — все это без труда распахивало перед Некторовым любые двери. И науки давались ему успешно: с отличием закончил мединститут, работал на кафедре известного нейрохирурга Косовского.

Словом, Некторов был из тех, кому не надо вставать на цыпочки, подпрыгивать, чтобы достать желаемый плод, — только протяни руку. А если к перечисленным достоинствам прибавить еще и галантное отношение к женщинам, то можно понять тех, кто украдкой или явно вздыхал о нем.

Вероятно, постоянная удачливость и воспитала в Виталии характер легкий, веселый, открытый. Все его существо, казалось, излучало флюиды счастливого человека, и там, где он появлялся, вмиг устанавливалось теплое, безоблачное настроение. Им любовались, его любили, и он отплачивал тем же.

Но в двадцать восемь лет жизнь предъявила Некторову крупный вексель. С ним случилось нечто, равное чему трудно и припомнить. Пятнадцатого мая он проснулся как обычно, от ласкового толчка материнской руки:

— Вставай, сынок! — и мягкий поцелуй в щеку: — С днем рождения.

Некторов открыл глаза, улыбнулся и глубже нырнул в теплую мягкость постели. Лег он поздно, и сон не желал отпускать его. Но вставать надо, в институте уйма дел. Раз, два, три! Сбросил одеяло, вскочил. Комната плавала в солнечном свете. Стол, стул, шкаф, книги — все воздушное, невесомое. Он распахнул окно, встал перед зеркалом и с удовольствием подмигнул своему отражению.

Прекрасный твой образ телесныйВсегда намекал о душе,

пропел густым басом. Почему-то во время зарядки приходили на ум именно эти стихи, посвященные ему институтской поэтессой Верочкой Ватагиной. Но, если без ложной скромности, Верочка права.

Сделав великолепную стойку, Некторов еще раз заглянул в зеркало и ринулся в ванную. «Хоть бы с шимпанзе все было в порядке, — подумал он, подставляя крепкое загорелое тело под холодные струи душа, и пригрозил неизвестно кому: — Мы еще покажем себя! Мы еще взбудоражим умы!»

Не то чтобы он всерьез мечтал о славе, но иногда позволял себе предаваться волнующим иллюзиям. Впрочем, все это ерунда. Работа, работа, работа — вот реальная ценность. И пусть себе лаборантка Ирина Манжурова удивляется его бешеной энергии: «Не пойму тебя, Виталик. Такой молодой, а горишь на работе синим пламенем. Учти, памятники нынче подорожали».

За завтраком сказал матери, что вечером придут друзья. Посидят, поболтают. Хорошо бы приготовить чего-нибудь вкусненького. Надел новую рубашку — материнский подарок — и уже одной ногой стоял за порогом, когда Настасья Ивановна полюбопытствовала:

— Тоша будет?

— Конечно! — он с улыбкой обхватил мать могучими руками, чмокнул в лоб и выскочил из дому.

Сумасшедший… Настасья Ивановна задумчиво потерла щеку. Скорей бы женился, хозяйку в дом привел. Гляди, там и внучата пойдут, веселее будет. А то еще год-два погуляет в холостяках и насовсем приохотится к раздольной жизни. А время летит. Видел бы отец, какой сын вымахал. Красавец. Только уж больно похож лицом на него, прыгуна, гулену и многожена. Но характером вроде в нее. А там, кто его разберет. Может, как отец волочит за собой дорожку, политую женскими слезами. Не дай-то бог.

Она тревожно вздохнула и принялась кухарничать, размышляя о Тоше. И чем приглянулась сыну эта девушка? Скуластенькая, с неправильными чертами лица и росточком до Виталикова плеча, рядом с ним и вовсе выглядела невзрачно. Впрочем, у его отца тоже наблюдалось чудаковатое влечение к некрасивым девушкам, какою некогда была и она. Зато играла в Тоше некая жилочка, позволяющая думать о том, что сын попадет в любящие и строгие руки.

Познакомились Виталий и Тоша в летнем молодежном лагере, под Симеизом, и сын так увлекся ею, что через месяц сделал предложение. Но девушка не поверила в столь быструю свою победу, отказала. Это еще больше подхлестнуло его. Он повел осторожную и хитрую политику и в конце концов добился своего — она готова была идти за ним на край света, Теперь Настасья Ивановна со дня на день ожидала сообщения о свадьбе.

Между тем, Некторов спешил в институт. Троллейбусная толкотня всегда веселила и раззадоривала: легкий напор одним плечом, затем другим, и ты в центре столпотворения, и голова твоя возвышается над всеми, упираясь в потолок. Ах, опять наступил на мозоль старушке! И куда носит этих подагрических бабусь в домашних тапочках? «Пардон, бабушка!» Час пик время энергичных, напористых, сильных, тех, на ком держится сегодняшний день, и нечего в этот час мельтешить по городу пенсионерам с базарными сумками!

После троллейбусной давки обезьяний питомник, как всегда, показался монашеской обителью. Здесь уже хозяйничал дядя Сеня. Припадая на искалеченную в детстве фашистской гранатой ногу, выметал из вольера мусор, освежал мокрым веником полы и заодно разносил обезьянам еду.

— Надеюсь, Клеопатру не кормили? — мимоходом спросил Некторов.

Худое небритое лицо дяди Сени огорченно сморщилось.

— Никаких распоряжений не было.

— Разве Манжурова не говорила? — вскипел он.

Подошел к клетке. Миска с похлебкой стояла нетронутой. Шимпанзе сидела а углу понурой старушкой и философски-печально смотрела на него безресничными глазами. Повязку с ее головы уже сияли, и обезьяна ничем не отличалась от своих сородичей в вольере. Правда, была задумчиво-вялой. Но это, вероятно, от изоляции.

— Клео, Клеопатра, — позвал он. — Клеушка, чего загрустила? Иди ко мне, — открыл дверцу.

Обезьяна по-человечьи укоризненно взглянула на него и отвернулась.