Юрий Силоч - Союз нерушимый...
Камеры, забор, лазерные лучи, протянувшиеся тут и там, — всё это не оставляло никакой надежды на скрытное проникновение. Если бы мне не было так плохо, ещё можно было бы поиграть в крутого секретного агента, который при помощи прекрасной растяжки и гаджетов проникает в неприступную крепость, но сопли, кашель, температура и слабость не оставляли мне ни единого шанса. Значит, придётся делать морду утюгом и переть внаглую, пользуясь профессиональными знаниями. Жаль, очень жаль. Светиться перед охраной, особенно учитывая недавние события, было опасно.
«Большевик» наряду с кучей других «элитных» жилых комплексов был местом необычным и зловещим. Золотая клетка, построенная Партией для самой себя. Тут было всё, о чём мог только мечтать простой советский гражданин, да и непростой тоже: гастроном, в котором полки никогда не пустовали; бесплатная столовая, больше похожая на дорогой ресторан; гараж с кучей машин на выбор; бассейн и спортивный зал; вертолётная площадка; орды обслуги (прислуги в стране советов не было — что вы, что вы, пережиток капитализма — а вот обслуга была) и даже собственный театр.
Но жильцы этого дома часто пропадали бесследно. Вечером человек гулял в ресторане, угощал соратников по партийной борьбе армянским коньяком, а потом ушёл в свою квартиру — и больше его никто не видел. Оставшиеся знали о природе таких загадочных исчезновений, но предпочитали делать вид, что ничего не замечают, а Петров… Какой Петров? Не было никакого Петрова, в той квартире всегда жил Сидоров.
Постоянная угроза проснуться посреди ночи от прикосновения чистых чекистских рук даже у самых стойких пробуждала паранойю, которая, в свою очередь, принимала причудливые и уродливые формы. Люди начинали нервничать, пить, ходить налево, всячески чудить, болтать лишнее и, в конце концов, либо стрелялись (вешались, вскрывали вены, прыгали с крыши), либо сами себя делали клиентами Конторы. Впрочем, верней будет сказать, что атмосфера дома делала их такими.
Поэтому гуляние в ресторане никогда не прекращалось. Алкоголь лился рекой, звучали песни, дефицитные деликатесы поглощались центнерами, жёны сбегали от мужей, а те громко хохотали, прерываясь лишь, когда один из них вспоминал, где находится, с ужасом в глазах оглядывал зал и вновь набрасывался на коньяк и икру — только бы забыться.
Обратная сторона высотки сияла так же, как фасад.
Я подошёл к крошечной будке охранника, установленной у железной калитки, которая перекрывала небольшую бетонную дорожку из «Большевика» в скверик, где я проторчал под дождём уже чёрт знает сколько времени.
После моего стука окошечко открылось и показалась часть лица: часть — потому, что целиком холёная морда поместиться в нём не могла по определению.
— Чего надо?
— Простите, любезный, — начал произносить я кодовую фразу этого месяца. — На балет не тут впускают?
— Балет будет завтра, — привычно ответил охранник. — Но вы можете пройти и посмотреть афишу. Замок тихонько клацнул, пропуская внутрь.
«Большевик» нависал надо мной, переливаясь огнями. Высотка была выстроена уступами: первый, практически фундамент, состоял из пяти этажей и был занят, в основном, хозяйственными помещениями.
Гастроном, кинотеатр и театр, столовая-ресторан, гаражи, склады, охрана — всё располагалось здесь и частично под землёй. Второй уступ включал этажи от пятого до тринадцатого — апартаменты среднего уровня на одну-две комнаты.
Далее, от тринадцатого до двадцатого, комплекс превращался в башню, и начинались квартиры высокого класса — для депутатов, высшего звена совслужащих и прочей элиты. Выше был только пентхаус (который, разумеется, назывался как-то иначе, но по сути был именно пентхаусом) и острый ярко подсвеченный шпиль с рубиновой звездой на вершине.
Из ресторана на втором этаже доносилась музыка. Прекрасный женский голос пел что-то весёлое, отчего хотелось пританцовывать. Один из множества служебных входов встретил тёмным узким подъездом, заставленным всяким хламом: старая мебель, мётлы, огромные холодильники. Я прошёл вперёд и увидел то, что изначально искал — так называемый «мусорный» лифт. Он находился той же шахте, что и обычные, но представлял собой подвесную корзину, в которой работали мойщики окон — узкий, длинный и открытый, лишь огороженный невысокими бортиками. Управлялся лифт огромной квадратной хреновиной с тремя затёртыми кнопками — вверх, вниз и стоп.
Я нажал «вверх», загудел электродвигатель, закрутились колёса-блоки, наматывающие тросы, и под аккомпанемент работающего генератора я начал возноситься по тускло освещённой шахте. Горящие лампочки на небольших площадках перед дверьми выстраивались в бесконечную линию, терявшуюся где-то наверху. Гуляли сквозняки, свистевшие в ушах пронзительным, похожим на плач ветром, жужжал мотор, скрипели тросы, а я провожал взглядом площадку за площадкой.
Подобные лифты были символом Конторы и моим любимым её изобретением.
Двери на площадках каждого этажа вели в тёмный технический коридорчик и далее — в кухни каждой из квартир. Обслуга выносила туда мусор, старый хлам и прочие ненужные вещи, которые потом грузились в лифт и вывозились: поэтому большинство площадок попахивало и было забито чёрными полиэтиленовыми мешками, деревяшками и строительным мусором. На одной я заметил женский полноростовой манекен.
Но на этих же лифтах в квартиры приезжали никем не замеченные «добры молодцы»: одни в форме и фуражках с алым околышем, а другие — в чёрных пальто, скрывавших горячие сердца. Они будили хозяина, брали его с семьёй под белы руки и проводили те же манипуляции, что и прислуга с мусором. Как шутили — сдавали на утилизацию. По-моему, очень символично.
Я мурлыкал под нос строки «Всё выше и выше и выше», считая этажи. Один раз меня обогнал, обдав потоком воздуха и раскачав «колыбель» скоростной пассажирский лифт. Похоже, кто-то, засидевшийся в ресторане допоздна, возвращался домой.
Моя остановка.
В тесном тёмном коридорчике пришлось наощупь протискиваться между старыми шкафами с инвентарными номерами, древними сундуками и кучами картонных коробок, но я справился. Дверь, ведущая в квартиру убитого депутата, была оклеена красно-белой лентой, которую я без сожаления сорвал и, набрав длинный универсальный пароль, услышал щелчок.
Сезам открылся.
Тёмная кухня была неприлично просторной: её площадь равнялась всей моей старой квартире. Во тьме я различал белый силуэт холодильника, синеватые очертания мебели, какие-то картины на стенах. В окна сквозь тюль проникал багровый свет ночной Москвы. В широком коридоре произошёл конфуз: я испугался зеркала — заметив движение, отскочил обратно и лишь потом понял, что фигура, метнувшаяся за угол, принадлежала мне самому. Однако сердце уже вовсю стучало, обливаясь кровью и бросая меня в жар.
Зеркало висело у входной двери — огромное, в полный рост, в массивной резной деревянной раме. Рядом с ним, почти под потолком, хозяин расположил раскидистые лосиные рога, усеянные меховыми шапками, как фруктовое дерево плодами. На самом потолке — громадная люстра с хрустальными «каплями». Широкие двустворчатые двери вели в комнаты: я обнаружил спальню, зал и кабинет.
Стены с бордовыми обоями, мебельные гарнитуры из хорошего дерева, произведённые в Германии и Италии, занавески, хрусталь, статуэтки, фарфор, огромные часы с маятником, на полу паркет, укрытый красными коврами и сусальное золото повсюду, — полнейшее мещанство.
Подумав, я первым делом посетил ванную комнату (чистота, огромная ванна, мягчайшие и пушистейшие полотенца, даже смесители из сияющей бронзы, чёрт бы их побрал) и распотрошил аптечку, вытащив из неё всё, что могло помочь побороть простуду. После этого, отдавая себе отчёт, что рискую умереть от обилия впечатлений, прошёл на кухню и открыл холодильник, увидев содержимое которого, едва не захлебнулся слюной и желчью: первой — от голода, второй — от зависти. Половина головки шикарного ароматного сыра, пара палок сырокопчёной колбасы, красная рыба, маленькая баночка чёрной икры, — и это не считая прочей мелочёвки, фруктов (уже успевших подгнить), варенья и прочего… Хорошо быть депутатом.
Я закрыл холодильник и, отдышавшись, понял, что не смогу уйти, не прихватив что-нибудь из этого богатства.
К тому же, нос, привыкший к ароматам суррогатов, прямо-таки кричал, что где-то тут, в одном из подвесных шкафов, полных разных баночек и скляночек, есть кофе. Очень хороший кофе.
Помародёрствовав как следует, я задумался над тем, куда всё это добро сложить, и, в поисках сумки для экспроприированного, залез в массивный резной гардероб, расположенный в коридоре. Мне хватило бы какого-нибудь простецкого баула, однако внутри, помимо нескольких чемоданов и выцветшего брезентового вещмешка, нашлось нечто куда более любопытное. Я извлёк из тёмно-зелёного чехла патронташ и двуствольное охотничье ружьё. Дорогое — приклад из качественного дерева, какая-то резьба на металлических частях. Красиво. Очень красиво. Оружие было в прекрасном состоянии: начищено до блеска, ни пятнышка. Видимо, хозяин собирался в выходные съездить в лес — пострелять кабанчиков в компании таких же больших шишек, но не срослось — сам стал добычей неизвестного охотника.
