Юрий Силоч - Союз нерушимый...
Но за уцелевшими пришли слишком поздно.
Таинственное и загадочное Метро-2 постигла та же участь — обвалы, затопление, смерти. Только если в случае системы гражданского транспорта счёт шёл на десятки тысяч жизней, то правительственные станции и туннели похоронили «всего лишь» несколько сотен и выполнили свою функцию: вывезло верхушку страны подальше от ядерного огня.
Когда Москва разрослась достаточно для того, чтобы задуматься о воссоздании системы подземного общественного транспорта, выдвигалось невероятное количество идей касательно возрождения прежнего метро, но все они были слишком трудоёмкими и дорогими. Выкачивание воды, разбор завалов, восстановительные работы, радиационный фон, из-за которого пришлось бы полностью менять все металлические конструкции, новые коммуникации — построить систему с нуля было куда проще.
Разумеется, там, где было можно использовать старые туннели, залы и коммуникации, их реконструировали и использовали, но всё же значительная часть прежних конструкций была отделена от нового метро огромными бетонными пробками. Под Москвой остался целый подземный город — таинственный и смертельно опасный исполинский Некрополь…
Вестибюль «Бауманской» в это время работал в основном, на выход: усталый пролетариат возвращался домой. Стеклянные двери извергали синие комбинезоны, мешковатые серые костюмы, плащи и куртки. Возле эскалатора скучали два милиционера в серой форме и фуражках с красным околышем. Один из них лениво скользнул по мне взглядом: я видел, как сжался в точку красный зрачок искусственного железного глаза, но к счастью, сотрудник меня не узнал.
Эскалатор, подсвеченный двумя синими диодными лентами, вёл вниз, на глубину, от осознания которой кружилась голова. Стеклянная будка с сидевшей внутри злой визгливой тёткой в оранжевом жилете казалась размером не больше игрального кубика.
Станция встретила гигантским мозаичным портретом пламенного русского революционера Николая Баумана на высоком потолке, блестящими бронзовыми гербами на мраморных колоннах, красными флагами и толпами работяг, вывалившихся из поезда и яростно желавших поскорее оказаться дома у телевизора. Лица были мрачными и усталыми, не помогала даже разудалая музыка из динамиков — что-то про казаков, едущих по Берлину.
Поезд в центр был почти пуст. Захлопнулись тяжёлые двери, табло показало, что следующая станция — Площадь трёх вокзалов — и состав тронулся, набирая скорость. Плюхнувшись на сиденье, обитое дерматином, я почувствовал, что из-за дождя и переохлаждения снова начинаю температурить. Чёрт бы побрал этот Голос. Найду — удавлю паршивца голыми руками. Причём очень медленно.
Поезд то летел по туннелю, то останавливался, давая мне рассмотреть кабели и загадочные метки на покрытых ржавчиной стенах. Станция за станцией — всё величественнее и величественнее. Если бы советские архитекторы тридцатых увидели теперешнюю Москву, то испытали бы настоящий экстаз. Сталинский ампир как он есть: мозаика, картины, изображавшие труд рабочих, крестьян, солдат и матросов, яркий свет, хрустальные люстры размером с самолёт. На улице практически то же самое — красный мрамор и гранит, флаги, длинные прямые пустые проспекты… И плевать, что за полированными фасадами скрываются загаженные дворы и целые районы, состоящие из гнилых бараков. Впрочем, к чёрту. Каждый раз, когда я думал об этом, становилось стыдно и появлялось ощущение, что я зажравшийся несознательный капиталистический сукин сын. В конце концов, жильё для многих было далеко не главным в жизни. Бараки можно и потом заменить на что-то более подобающее. Союз, как держава, реализовал давнюю мечту населения империи — «дать им всем». И меня, чего греха таить, тоже грело осознание причастности к великому делу.
На одной из станций в вагон зашли две старушки: в платках и старых пальто, с лицами, похожими на изюм и неизменными сумками-тележками. Они быстренько согнали с мест двух рабочих, плюхнулись напротив меня и принялись громко говорить о своём — болезни, внуки, рассада, сериалы про любовь и охреневшая молодёжь. За пару стаций они успели обсудить всё, и когда темы закончились, начали демонстративно перемывать кости сидевшему рядом парню — судя по молодости, очкам и тубусу, студенту.
— Уткнутся в свою эту… Реальность, — завела первая старушка, у которой из-под платка был виден краешек сиреневой чёлки.
— Дополненную, — подхватила подружка.
— Ага! Дополненную! Сидят и не видят ничего. Как дурные! Взяли моду, тоже мне. В наше время такого не было!
Когда я услышал эту фразу, то едва не рассмеялся.
За одну станцию до Дворца Советов я сошёл с поезда. Обновлённая Киевская выводила меня к вокзалу, бережно воссозданному, как и большинство Московских достопримечательностей. Когда-то в молодости я читал забавную теорию, гласившую, что мир Алисы Селезнёвой, выписанный Киром Булычевым, — это на самом деле мир после ядерной войны, где Москва была разрушена и заполнена такими вот зданиями-репликами, выстроенными взамен уничтоженных. Мысль показалась мне интересной, и я, так уж вышло, сумел проверить её на практике. Это я оказался тем самым Колей, попавшим в будущее, глядящим на новую Москву огромными от удивления глазами и понимающим: несмотря на полную схожесть, это всё-таки подделка. Попытка вернуть Москву, которую мы потеряли.
У вокзала стояло несколько десятков автоматических такси, рядом с которыми топтались, словно невзначай, бомбилы кавказской наружности: их ржавые вёдра были менее комфортабельны, зато сыны гор нещадно демпинговали — и доехать до места можно было за сущие копейки.
Совсем недавно пришёл поезд, и площадь была заполнена людьми с сумками, чемоданами, котомками, тюками и прочим. Приезжие останавливались, окидывали взглядом окружавшие вокзал высоченные беломраморные дома с гербами Союза, пялились и показывали пальцами на терявшийся в облаках шпиль Дворца Советов, и приставали к местным жителями и таксистам с вопросом, как попасть в тот или иной уголок Москвы.
Я подошёл к ближайшему бомбиле — носатому обладателю усов, кепки и грязной жёлтой «копейки».
— Жилой комплекс «Большевик» знаешь?
— Канэшн! — с готовностью кивнул горный орёл. — Паэхали!
«Сегодня явно день стереотипов», — подумал я, вспоминая давешних старушенций в метро.
Мы поторговались, успели обидеться друг на друга, помириться, признаться в безмерном уважении и в итоге сошлись на одном рубле.
Я уселся на переднее сиденье, упершись ногами в бардачок. Нашарив под сиденьем нужный рычаг, я повернул его и собрался отодвинуться, но коварная советская техника преподнесла сюрприз — кресло сорвалось с направляющих и его перекосило.
— Э-э! — грустно протянул орёл, увидев, что я наделал. — Что ж ты нэ спросил?
Кое-как восстановив сиденье, мы всё-таки тронулись и направились к «Большевику». Таксисту было явно скучно и хотелось поболтать.
— Что творится, странно, да? Совсэм страшно жить стало! То дэпутатов убивали, тэпэр по КГБ стрэляют, слышал, да?
Я притворно удивился:
— Нет. А что, правда, стреляли?
— Правда! — с готовностью закивал водитель. — Говорят, шпионы актывизи… — он запнулся. — Актывны, в общем стали.
— Страшное дело, — вздохнул я. — А что, не говорят, кто стрелял? Подозреваемые есть? Это же КГБ!
— Э-э! — кепконосец поднял вверх указательный палец и сощурил карий глаз. — Нэ говорят, чтобы народ нэ пугался! У нас вэдь как: гдэ что случится — никому нэ скажут. Вот и ищут его сами. Может, поймали уже, — пожал он плечами. — Но скрывают.
Я попросил водителя остановиться на небольшом отдалении от комплекса — огромной высотки, стилизованной под сталинскую: яркое освещение, зеркальные стёкла, гранит, бронзовые гербы и неизменный шпиль с красной звездой. Попасть сюда было сложнее, чем в трусы к комсомолке, но у меня был припасён козырь в рукаве.
Какое-то время ушло на изучение охранной системы: я ходил в отдалении, стараясь не попадаться камерам, сидел на скамейках в ближайшем сквере, курил папиросы, сканировал окружающее пространство. Потом менял позицию, закуривал снова и выполнял ту же самую работу. Всё, что можно, тщательно фотографировалось, в дополненной реальности создавались целые гроздья меток. Сейчас я был тем самым человеком, «ушедшим в себя» и не замечавшим ничего вокруг. На белый лист заметки перед моими глазами ложились линии, к ним делались подписи и прикреплялись фотографии. Со стороны я, должно быть, выглядел как обычный городской сумасшедший: мужик, сидящий в темноте на сырой скамейке, шевелящий губами в разговоре с самим собой и глядящий остановившимся взглядом куда-то в пространство, иных ассоциаций не вызывал.
Камеры, забор, лазерные лучи, протянувшиеся тут и там, — всё это не оставляло никакой надежды на скрытное проникновение. Если бы мне не было так плохо, ещё можно было бы поиграть в крутого секретного агента, который при помощи прекрасной растяжки и гаджетов проникает в неприступную крепость, но сопли, кашель, температура и слабость не оставляли мне ни единого шанса. Значит, придётся делать морду утюгом и переть внаглую, пользуясь профессиональными знаниями. Жаль, очень жаль. Светиться перед охраной, особенно учитывая недавние события, было опасно.
