Сергей Герасимов - Карнавал
– Что видит?
– Восемь миллионов муравьев пришли ночью и съели все мясо. Даже все косточки объели изнутри. Косточки стали белые, как пластмассовые. И совсем мясом не пахли. Тогда лев разозлился и пошел к муравейнику. Там он хотел найти злого муравья и раздавить его.
– И не нашел?
– Нет, не нашел. Тогда он стал бить лапами по муравейнику, но муравьи залезли ему в шерсть и начали кусать. Кусали они его, кусали, пока лев не убежал. После этого лев очень опечалился. Потому что больше не было антилоп, не было еды. Три недели он ходил и пил только воду. А когда очень хотелось кушать, то жевал траву.
– А живот у него не болел?
– Часто болел. Но что поделаешь, если есть нечего? И стал он совсем слабый. Такой слабый, что не мог больше ходить. Лег он и лежит.
– А что же он делал?
– Не знаю, наверное, о своем детстве вспоминал, о своей маме, которая не разрешала ему разговаривать с муравьями. Так он лежал-лежал, пока не пришли муравьи. А муравьи пришли и съели льва, потому что их было много.
– Если бы я был львом, они бы меня не съели.
– Съели бы. Жизнь так устроена, что муравьи всегда съедают львов. Но все равно львом быть лучше.
– Они его всего съели?
– Косточки оставили, на память. И в этом месте построили муравьиную школу. Когда восемь миллионов муравьенышей вылупились из куколок, то злой муравей (а он был директором школы – директора всегда злые) им говорил: «Видите, дети, эти кости?». Муравьеныши отвечали: «Видим!». «Когда-то здесь был лев. Очень злой был лев и очень плохой. Но мы ему показали! Он сам хотел есть все мясо, и не думал, что восемь миллионов муравьенышей останутся голодными. Нас было восемь миллионов, а он был один. Поэтому мы его съели. Что надо сказать, дети?» И муравьеныши хором отвечали: «Если не хочешь, чтобы тебя съели, то подчиняйся большинству!»
Одноклеточная уже подъехала к нужному месту и остановила машину.
– Смотри, – сказала она, – вон желтая машина и люди. Только на самом деле это не люди, а муравьи. А мы с тобой – львы. Их много, а мы только вдвоем. Если мы нападем на них, то они нас покусают, а потом поймают и съедят. Но мы будем хитрыми. Хорошо?
– Хорошо, – сказал мальчик и вылез из машины.
Желтая машина принадлежала лечебнице для душевнобольных. Кроме яркой желтизны и двух оранжевых полос на ней еще красовались голубые буквы, призывающие людей не бояться и почаще заходить. Но обилие городских сумасшедших почему-то не откликалось на подобны ненавязчивые призывы. Сверху у машины росли две антенны: одна карликовая, а другая длинная, изогнутая, изображающая быструю езду. Сзади красовалась одна-единственная большая фара в клеточку. Фара была привинчена на усике, как крабий глаз.
Около машины стояли двое. Один длинный и худой, похожий на старую деву. Поверх больничного белого халата он накинул короткую куртку, и халат превратился в приблизительное подобие юбки. Подобие это было достаточно грязным. Второй был одет совсем не по форме. Он был полн лицом и с виду добродушен. Серая шапка с козырьком надвинута на самые глаза. Глаза хитрые, но не умные – видимо, главный. Главный курил сигарету.
Мальчик подошел и заговорил. Одноклеточная подъехала и остановилась совсем близко.
– Это меня мама попросила, – сказал мальчик.
– Ну, если мама, тогда на, покури, – ответил главный.
– Меня мама послала, – повторил мальчик, – вон она в машине сидит.
Главный посмотрел и стал медленно двигаться к кабине. Мальчик все понял правильно и вернулся.
– Ну как?
– Здорово, – сказала Одноклеточная, – сейчас они за нами поедут. Они будут ждать, пока я выйду из машины.
– А ты выйдешь?
– Должна же я когда-нибудь выйти. Так они думают.
– А ты не выйдешь?
– Посмотришь.
Они проехали еще метров сто и остановились у следующей машины.
– Я знаю, эти из Охраны Порядка, – сказал мальчик. – Такие меня уже пробовали поймать.
– Не эти, а этот, – поправила Одноклеточная. – Он в машине один. Иди и проси покурить.
В машине сидел блондин с римским профилем и несоразмерно большими ушами – такие хороши для подслушивания. Мальчик подошел и поговорил с ним. Блондин прореагировал правильно.
Следующая машина была красива – непередаваемого блестящего оттенка с серебристым отливом и по форме напоминающая каплю. На заднем стекле машины был укреплен дворник – совершенно неприличная роскошь. Дворник то включался, то выключался. Похоже, кто-то внутри изнывал от скуки.
– А эти тоже муравьи? – спросил мальчик.
– Тоже муравьи, не бойся.
– А я и не боюсь.
Мальчик сходил и вернулся.
– Я знаю, – сказал он, – это машина главаря банды.
– Нет, – ответила Одноклеточная, – всего лишь одного из бандитов.
Теперь все три машины двигались за ними. Одноклеточная подъехала к своему подъезду и остановилась. У подъезда играл сам с собой тот соседский мальчик, который в свое время обругал ее матом, а потом пожаловался отцу. На холодной скамейке съежилась женщина. Женщина ждала уже долго.
– Вот сидит женщина, – сказала Одноклеточная, – подойди и попроси закурить еще раз. Эту мы возьмем себе в машину.
– Заложником?
– Заложницей.
– А вон играет мальчик. Можешь делать с ним все что хочешь.
– Хорошо, я дам ему в глазень. Подойдет?
– Будет в самый раз.
Когда женщина встала и подошла, Одноклеточная открыла переднюю дверцу:
– Садись.
– Я бы хотела… – сказала Лиза.
– Я сама знаю, что ты хотела, – ответила Одноклеточная, – садись без лишних разговоров. Кто тебе подсказал?
– Он из Охраны Порядка, маленький такой…
– Знаю, он единственный был способен подсказать что-то дельное. Ты правильно сделала, когда обратилась к нему.
У подъезда послышались крики. Один ребенок избивал другого. Лиза встрепенулась.
– Успокойся, – сказала Одноклеточная.
– Но он его убьет, я боюсь.
– Ерунда, это просто нервы.
– Но…
– Ты боишься даже сесть ко мне в машину. Видишь, ты просто боишься собственного страха. Перестань – и жизнь станет намного легче.
– Но я не могу…
– Разберутся сами, – сказала Одноклеточная, – садись и не лезь не в свое дело.
Лиза села.
Крики у подъезда продолжались. Если хочешь отбиться от собак, подумала Одноклеточная, то нужна не злость, а палка. Какая простая истина и все же – в девяти случаях из десяти люди выбирают злость. Если бы, почувствовав злость, каждый человек повторил про себя эту фразу, то огромные Амазонки крови, вытекающей каждый день, превратились бы в пересыхающие ручейки. Большинство войн стали бы невозможными. Перестали бы преследовать честность и наказывать добро. Добро ведь всего лишь говорит тебе, что ты не добр – поэтому добро всегда уничтожалось. И все же, я тоже добьюсь, думала она. Но не собственного страха.
– Теперь запоминай, – сказала Одноклеточная, – запоминай раз и навсегда. Веди себя со мной осторожно, очень осторожно. Не груби и не возражай. Если я требую – подчиняйся. Не перебивай, когда я говорю. Тогда все будет в порядке.
Лиза начинала действительно верить словам человечка: эта женщина могла быть кем угодно.
– А моя дочь? – робко спросила она.
– Увидишь ее сегодня или завтра. С ней все хорошо…
– Но?
– Я же сказала тебе не перебивать! (Она помолчала несколько секунд, сдерживая себя.) Хорошо, я объясню. (Она снова помолчала.) Я перенесла операцию, после которой я не вполне могу себя контролировать. Я была в сумасшедшем доме, ты это знаешь. Я могу выйти из себя из-за любого пустяка. Это очень опасно – тебе не представить, насколько. Я боюсь. Боюсь и за тебя, и за себя.
– Боишься собственного страха?
– Большинство людей боятся собственного страха, – сказала Одноклеточная. – Между тем, гораздо полезнее бояться собственной ненависти.
Подошел мальчик.
– Ну, как я его отлупил? Если надо, то я могу еще. Он совсем слабенький, но такой подлый – хотел ущипнуть меня за глаз.
– Подлые всегда слабаки, – сказала Одноклеточная, – так что твоя заслуга невелика. Садись.
Они медленно поехали в сторону Четырнадцатой Авеню. Три машины следовали за ними.
– Зачем мы это сделали? – спросил мальчик. – Они же нас не отпустят.
– Просто нам нужно было засветиться.
– Сейчас будет погоня?
– Еще какая погоня!
Мальчик помолчал и спросил снова:
– А что случилось с теми антилопами, которые ушли в лес?
– Одних съели львы, а других крокодилы. Там в лесу было много болот с крокодилами.
– А что случилось со львами?
– Они никогда не нашли дороги назад.
– Значит, все-таки стоило остаться?
– Конечно, стоило, – ответила Одноклеточная.
28
Жизнь состоит из глупостей и разочарований. Но если не делать глупостей, то останутся одни разочарования.
На окраине города, там, где пересекается асфальтовое шоссе и обильно удобренная мазутом железнодорожная ветка, стоит кирпичный домик. На его фронтоне, под самой черепичной крышей красуется старинная надпись «1910». Вдоль железной дороги осталось немало таких домиков, одно– или двухэтажных, большинство из них уже разрушено временем, некоторые превращены в кирпичные груды и уже растасканы хозяйственными людьми, а остатки фундамента стерты наждаками эпох. Те домики, что побольше, пока держатся. Этот домик маленький, всего с одной комнаткой внутри, но он пережил время.
