Николай Воронов - Сам

Рассказала обо всем об этом Курнопе-Курнопаю. Поведала, как понимает возникновение храма Солнца, его скульптур и текстов. Нигде священники не знают всего и вся о жизни паствы. Чтоб власть осуществлять, необходимо личность закручивать вокруг себя и, в не меньшей мере, завихривать ее вокруг супруги иль супруга. «Кама-Сутра» — запечатление культуры супружества, а также культура наслажденья. Они вводились для устраненья плотского невежества. Невежество чревато пыткой тела, уродством для души, крушеньем веры. Ведь как бы мы ни предавались общему, служа труду, религии, политике, народному здоровью, обрядностям, — мы немыслимы вне тяготения к единственному человеку, в котором сосредоточилась для нас возможность счастья. Не любим мы иль не любимы — и цели общего для нас не цели, и век — проклятье, и бодрость духа распадается, а по природе жизни она обычно сопровождает нашу повседневность и устраняет думы самоотрицанья. С общим, увы, не заведешь семьи и не зачнешь дитя.

Ей представляется, индийские жрецы заботились об упрочении семьи, о чистоте и долголетии супругов, об изобилии рождений. Наверняка тогда увеличение народа их заботило. Брамины, властвуя, не могут забывать о прочности и о величьи церкви. На нищенстве величия не вырастить и прочности не обрести. Для этого нужны создатели богатств: крестьяне, ремесел мастера, строители, купцы и воины. Необходимо, чтобы множились они. Вкус к богатству и само богатство были и у светских властителей Ориссы. Кто смог бы оплатить две тысячи скульптур, воссоздававших на песчанике не столь цивилизацию семьи тех лет, сколь то, какою ей возможно быть? По легенде, главный архитектор умер, не достроив храм. Достроил сын его, а после бросился с верхушки храма. Из-за чего тот храм зовется Черной Пагодой.

— А может, за откровенность черную?

— Тут черного не больше, чем в тени, которую при солнце отбрасывает человек.

— Иронизируешь?

— Увы. Есть нескромная, действительно, попытка мужчину над женщиной возвысить. Матриархальность в современной Индии сильна. Тогда она была сильней, что явно заедало мужчин. И в надписях на храме (мужчина сочинитель) он старался, не без искусства, в свою пользу. Я не скажу, что очень он старался низвести к неравенству мою сестру. Женщин, спокойных чувственно и анемичных, и там хватало. И надо было им внушить мечту мужскую, что именно они на ложе царствуют, что всеподчиненность мужчине не дается так, как им.

— Похоже, справедливо.

— В конечном счете, думаю, что «Кама-Сутра» — эстетика любовных отношений, пример для жизни в браке девушки и юноши. Они вступают в брак, не видевши друг дружку, — вот почему. Так издавна и так сегодня. И это же — незыблемость в индийских семьях. У них, как говорят и пишут, замужние не замечают вовсе других мужчин. И мужчины подобны им. Систему взглядов судят не по тому, что в ней приемлемо для нас, а что она дала народу, где сложилась. Эстетика любви, но и поученья для нее.

— А нам-то как она?

— Не нам. Главправу она служила… персонально. В отличие от Болт Бух Грея, он не преследовал демографических задач.

— А Болт Бух Грей заботится о генофонде искренне?

— Патриотизм самийский в нем горит.

— А сексрелигия ему зачем?

— За тем же.

— Его патриотизм разит патриотизмом вожделенья и пиршеств для самого себя и горстки элитариев.

— Он не однозначен. И я порою нелицеприятно думаю о нем. Но, сопоставив факты, отрекусь от однозначного подхода. Телесная корысть и алчность монстра удовольствий бушуют в Болт Бух Грее с момента устранения Главправа. Но возбуждаются они еще идеей улучшенья генофонда. Все в людях. Система — это люди. Рабовладельчество дало неиссякаемый поток философических учений, такую архитектуру государственности, что, куда ни ткнись, везде она.

— Ты, Фэйхоа, легонько судишь Болт Бух Грея.

— Всеотрицаньем дела и политики главсержа не склонна заниматься. Охотников достаточно. Почти что все мы судим о других по их к нам отношению. Он уважал и уважает мою любовь к тебе. Освободил меня от посвятительства. Он мог бы с целью улучшенья генофонда взять меня. Не взял, хотя ему я нравлюсь. Недавно я ему составляла гороскоп, и он сказал об этом. И более того, сказал, что сан верховного жреца сложил бы он без размышленья, когда бы согласилась стать его женой.

— А сам женитьбы и замужества приостановил?

— Увы.

— Он вступил бы с тобою в брак, сославшись на подсказку САМОГО.

— Ты обострился против Бэ Бэ Гэ. Ты у него — звезда во лбу.

— Сужу не так, как он. Сужу по совести.

— Ну ладно, мой Курнопа. Не надо хуже думать о том, кто лучше. Приостановленность на браки он собирался снять.

— Поженимся?

— Ты будешь молодым, когда состарюсь.

— Ты для меня не постареешь.

— Иллюзия.

— Я, может быть, погибну рано.

— Тебе я как-нибудь составлю гороскоп.

— Но вроде ты не веришь в гороскопы?

— Предсказывая судьбы, не исхожу я из названий планет или созвездий. Названия копируют рисунки звезд.

— А из чего?

— Есть опыт межпланетных катастроф, глобальных катаклизмов, материковых бедствий. К примеру, гибель планеты Фаэтон, движенье льдов, разрывы суши — так Африка отторглась от Евразии, Аляска — от Камчатки, пандемия чумы и гриппа. Беру в учет я войны…

— И что же?

— Все главные крушенья в основном датированы точно. Довольно просто вычислить, как были расположены в ту пору галактики, созвездья, звезды и планеты.

— Ты знаешь математику и астрономию?

— У нас в обсерватории державы есть звездная машина. Поеду. Вычислю координаты. Сопоставлю. И выводы…

— Ничто не повторяется. Я верю в зависимость людей. А люди, мы изменчивы. Мы более текучи, чем материя. Я гораздо меньше верю в зависимость материи и человека.

— Зависимость имеется между пчелой и ураганом, меж антилопой и засухой саванны, меж взрывами на солнце и тобой.

— Выходит, нужно судить не по тому, что было, а по тому, что нынче происходит?

— Сегодня связано с вчера и завтра. Позавчера увяжется с грядущим, которое наступит через миллионы лет. Закон взаимосвязи и подобья — доступный шифр для прозорливости. И, ясно, при этом я исхожу из политических тенденций, из психологии властителя, соратников его…

— А психологию народа вычисляешь?

— В какой-то степени.

— Почему?

— Народ, он многослойный и разобщенный. И не умеет цель согласовать…

— Такая умная — и близорука? У народа бывают звездные часы и дни. Ты их и вычисляй. Они его приводят к желанным результатам.

— Эх, милый-милый, желается одно, а вызреет другое.

— Родная Фэ, нельзя в народ не верить.

— Счастливые народы были и ведутся… Страдательной фигурой стал народ. Им помыкают. Он никому не верит. Он верит лишь в неверие свое.

— А ты смогла бы составить гороскоп народа?

— Страшусь.

— У САМОГО спросить бы. Спроси, ты близко от него стоишь.

— Он — одиночество.

— Не верю.

— Как всякий бог или полубог. Спросить ЕГО — неверие в НЕГО. Страшусь ЕГО ответа.

— Тебя пугает беспросветность?

— Да разве дело во мне, в тебе?

— Ты права. Я с НИМ входил в духовное соитие. После приговора к замурованию. ОН запутался…

— Нет. Сам по себе. От разочарования, допускаю.

— Вообще-то во время диалога ускользнула грань между ЕГО сознаньем и моим. Быть может, это был внутрисознанный разговор?

Они пришли в покои Фэйхоа, похожие на ту квартирку в башне, где бабушка ему певала «Ай, Курнопа-Курнопай», где спал в обнимку с Каской и Ковылко, блаженным сразу по возвращению из бара и без отрады ласковым после отцовской сшибки с барменом Хоккейной Клюшкой.

О, мама, папа, бабушка Лемуриха, как он соскучился по вам! Ты, слухачевый бармен, миг памяти о голосе твоем, хрипящем из отдушины, — проклятье. Неужели, ублюдок дьявола, ты у себя в квартире прослушиваешь дом?

На кухню он прошел за ней, заметил сходу кресло из бамбука.

«О, САМ, ведь ТЫ, ТЫ надоумил Фэйхоа сюда доставить бабушкино кресло?»

Восторг и нежность взвихрило в душе. Сдержался, не схватил любимую в охапку. Ему ли благодарность расточать, мужчине, военной косточке?

Умостился в кресло. Трескучий скрип был, ей-же-ей, приятней пения сизоворонки. Сейчас цепями прикрутили б к креслу, он сиял бы, радостно-счастливый, когда бы бабушка Лемуриха была с ним рядом.

Стояла Фэйхоа перед столом, салат готовила. На дощечке вдобавок к огурцам и перцу, в алых колечках которого зернились семена, разрезала жернов сочащегося ананаса. Возле торцов дощечки лежали яблоко, хурма с прозрачной мякотью кораллового цвета, очищенные грецкие орехи, разъятые на полушария, стручки софоры, зеленые оливы, курага, чеснок, крученые волокна дыни. Чего-чего еще там не было! И авокадо — император фруктов. Ловкач провиантмейстер сам авокадо поедал.